Вошедшее в мировую историю четверть века назад понятие «ГУЛАГ» неразрывно связано с именем А.И. Солженицына. Благодаря писателю ГУЛАГ вошел в историю XX века как символ массового беззакония, каторжного труда, преступного нарушения прав человека, насильственной деформации российского общества. Солженицын на страницах «Архипелага ГУЛАГа» материализовал «слитный стон, предсмертный шепот миллионов, все невысказанные завещания погибших»[1], запечатлел страдания миллионов.
Задача современного историка одновременно проще и сложнее. Сегодня в его распоряжении огромный корпус ранее засекреченных документов, ему доступна обширная мемуарная литература, у него есть возможность сопоставить официальные сведения с воспоминаниями современников, причем не только узников ГУЛАГа, но и тех, кто их охранял, конвоировал, т. е. нес лагерную службу. Настало время ответить на вопросы, что же такое ГУЛАГ; кому и зачем он был нужен; кто и с какой целью проводил чудовищную по своей жестокости и масштабам политику репрессий; как удалось сделать невидимым этот огромный лагерный мир? Наконец, возникла настоятельная потребность показать, что же представлял собой ГУЛАГ как социальное явление, раскрыть его место и роль в жизни советского общества.
К концу отечественной войны история сталинского ГУЛАГа насчитывала полтора десятилетия. За этот период лагерная система накопила богатый репрессивный опыт, сформировала собственные постоянные кадры, отработала механизм применения подневольного труда, приобрела экономическую устойчивость и убедительно доказала тоталитарному режиму свою социальную значимость. Благодаря политической силе, влиянию и организаторским способностям Л. П. Берии, который возглавлял НКВД с ноября 1938 г. по январь 1946 г., лагерные стройки и предприятия всегда приоритетно снабжались техникой и материалами, а руководящий состав лагерных кадров пользовался значительными льготами и привилегиями.
В годы войны в кадровом составе Главного управления лагерей произошли заметные изменения: 117 тыс. основных лагерных работников были мобилизованы в Красную Армию. В августе 1944 г. штатная численность всех подразделений ГУЛАГа составляла 85 тыс. единиц (без военизированной охраны). Но фактически штаты были укомплектованы только на 85 %: как и повсюду, рабочие места ушедших на фронт заняли женщины, старики, инвалиды отечественной войны. В 1944 г. женщины составляли 31 % от общего числа служивших в ГУЛАГе. Всего в лагерях и колониях НКВД на административно-хозяйственных должностях работали более 72 тыс. человек. Их образовательный уровень (с высшим образованием — 4 %, со средним — 18 %, с начальным— 78 %) свидетельствует о том, что к службе в ГУЛАГе привлекались самые отсталые слои населения. Заметно расширился национальный состав лагерных служащих, в основном за счет увеличения доли представителей местных национальностей; их было 20 % от общего числа, русских насчитывалось 68 %, украинцев — 12 %.
От довоенного кадрового состава ГУЛАГа осталось только 22 %, остальные 78 % сотрудников имели стаж работы в органах НКВД менее трех лет. Изменения в значительной степени касались низового звена аппарата ГУЛАГа, так как 65 % начальствующего состава работали в НКВД уже более семи лет. Партийно-комсомольская прослойка среди номенклатурных работников составляла 88 %, тогда как в общем составе лагерных кадров только 19 %[2].
Военизированная охрана (ВОХР), обслуживавшая ГУЛАГ, также претерпела в годы войны значительные изменения. Из 135 тыс. стрелков ВОХР на фронт отправили 93 500 человек, т.е. 69 % личного состава. На место мобилизованных пришли военнообязанные старших возрастов, ограниченно годные к службе в армии, а также женщины. Лица в возрасте от 20 до 40 лет составляли в охране 38 %, в то время как до войны их было 86 %. Почти вдвое уменьшилась партийно-комсомольская прослойка. В августе 1944 г. военизированная охрана ГУЛАГа насчитывала ПО тыс. человек, из них рядового состава — 98 тыс., сержантского — 10 тыс. и офицерского — 2 тыс. Некомплект рядового состава и младших командиров составлял 6 600 человек[3]. Прямым следствием происшедших в охране изменений было резкое увеличение количества побегов заключенных, особенно бандитов и рецидивистов.
Руководство НКВД хорошо понимало, что аполитичные, малообразованные, неквалифицированные лагерные кадры ни в коей мере не способны были осознать важность стоявших перед ними государственных задач. Пытаясь поднять авторитет и социальный статус работников лагерей и колоний, Берия в конце 1943 г. издал приказ о присвоении личному составу ГУЛАГа специальных и обычных воинских офицерских званий. Младшему командному составу военизированной охраны и некоторым категориям работников лагерного сектора стали присваивать звания спецслужбы НКВД, начальствующему составу подразделений ГУЛАГа и старшим командирам ВОХР — соответственно звания работников государственной безопасности и воинские офицерские звания.
Присвоение старшему и среднему комсоставу офицерских званий, введение погон для всего личного состава заметно повлияли на менталитет лагерных командиров. Они не только ощутили свою социальную значимость, но и стали рассматривать службу в лагерной охране как пожизненную профессию, пусть трудную, но достаточно авторитетную и денежную.
О важности государственных задач, стоявших перед работниками репрессивного ведомства, свидетельствовало то, что за «успешное выполнение правительственных заданий» 1 350 работников ГУЛАГа были награждены в годы войны орденами и медалями Советского Союза, в том числе 89 сотрудников центрального аппарата[4]. Как правило, все правительственные задания, которые получал и выполнял ГУЛАГ, были связаны со строительством секретных военно-промышленных объектов или перемещением и размещением депортированных народов.
Потребности НКВД в лагерных кадрах возрастали по мере продвижения Красной Армии на запад. Уже в 1944 г. во всех освобожденных от немецкой оккупации республиках, краях и областях были организованы управления исправительно-трудовых колоний и восстановлены 44 промышленные колонии из 56, имевшихся до войны, и все 40 сельскохозяйственных. Для укомплектования возрожденных репрессивных органов ГУЛАГ командировал на постоянную работу 3 500 работников лагерного сектора и 6 800 стрелков и командиров военизированной охраны[5].
Активная карательная политика, проводимая советским руководством в западных областях Украины, в Белоруссии и в других республиках, могла быть успешной только при наличии достаточного количества надежных оперативно-лагерных кадров. В течение 1944 г. по указанию Берии на укрепление органов внутренних дел Украинской, Белорусской и Молдавской ССР отдел кадров НКВД направил 42 тыс. работников, из которых 22 тыс. только что пришли в органы внутренних дел[6].
Успехи Красной Армии активизировали деятельность НКВД на территории Восточной Европы. Мощные подразделения этого ведомства шли вслед за наступавшей армией, чтобы незамедлительно выявлять и ликвидировать национальные организации и группы, оппозиционные коммунистическому режиму. Кроме того, сотрудники НКВД принимали непосредственное участие в формировании национальных служб безопасности ряда стран. Так, руководитель польской службы общественной безопасности С. Радкевич в 1945 г. в беседе с послом США в Варшаве А.Б. Лейном честно признавался, что «русские направили к нему двести инструкторов НКВД, которые помогут создать польскую полицию безопасности по советскому образцу»[7].
Действовал НКВД в Польше, где его возглавлял будущий шеф КГБ И.А. Серов, поистине по «советскому образцу». Генерал 3. Берлинг, член Польского национального комитета освобождения, писал лидеру Польской рабочей партии В. Гомулке: «Приспешники Берии из НКВД несут опустошение всей стране. Преступные элементы из аппарата Радкевича содействуют им. Во время законных и незаконных обысков у людей пропадают вещи, совершенно невиновных людей депортируют или бросают в тюрьму, стреляют как собак... Никто не знает, в чем его обвиняют, кто и за что арестовывает и что намерен с ним сделать»[8].
На пленуме ЦК ППР в мае 1945 г. Гомулка признал, что польские спецслужбы, как и НКВД, вышли из-под контроля: «Органы безопасности никто не любит, но похоже, что они превращаются в государство в государстве. Они проводят свою политику, в которую никто не может вмешиваться... В наших тюрьмах с заключенными обращаются, как с животными. Сотрудники аппарата безопасности деморализуются и уходят со службы...»[8] Советники из НКВД прочно обосновались не только в Польше, но и в других странах народной демократии. Многие из них, например, генерал-майор В.Н. Суходольский — старший советник в Болгарии, полковник М.А. Янов — старший советник в Чехословакии и некоторые другие, настолько энергично использовали свой большой репрессивный опыт, что в середине 50-х годов их уволили из органов госбезопасности, обвинив в нарушениях социалистической законности. Но так будет в годы оттепели, а в условиях, когда сталинизм только начинал выходить за рамки СССР, офицеры НКВД пользовались повышенным спросом не только в Советском Союзе, но и за рубежом. Однако по-прежнему основную массу кадровых ресурсов поглощал ГУЛАГ. Непрерывный рост контингента заключенных требовал постоянного увеличения численности служащих и других категорий лагерных работников. Дополнительным источником комплектования стали проверочно-фильтрационные лагеря (ПФЛ). Формально обитатели таких лагерей не считались заключенными, хотя и находились под конвойной охраной в условиях, мало отличающихся от условий содержания в лагерях ГУЛАГа. После соответствующей проверки всех задержанных, если они, конечно, не попадали под подозрение органов госбезопасности, освобождали и направляли либо на работу по месту постоянного жительства, либо на укомплектование так называемых рабочих батальонов, формировавшихся специально для работы в промышленности, либо возвращали в воинские подразделения.
Часть прошедших фильтрацию граждан поступала в ведение НКВД. На 1 января 1946 г. их насчитывалась 31 тыс. человек. Чаще всего репатрианты и бывшие красноармейцы служили в войсках военизированной стрелковой охраны (после войны ВОХР была переименована в ВСО). Положение этой категории охранников было чрезвычайно трудным. Большинство из них категорически не желали нести «псовую службу» и всеми способами стремились от нее избавиться.
Численность пришедших в охрану из ПФЛ была весьма значительной, особенно в первые послевоенные годы, и составляла 16 — 20 % от всего рядового состава, доходя в отдельных лагерях до 80 %. В 1950 г. начальник политотдела московского лагерного управления Н. Исаев докладывал в МК ВКП(б): «В некоторых подразделениях имели место случаи отрицательных высказываний по вопросам службы и бытовых условий. Некоторые стрелки, особенно бывшие в ПФЛ, не желают продолжать службу и всячески уклоняются от нее... Большая их часть не дисциплинированны, не желают служить и своим поведением отрицательно влияют на личный состав»[9].
Протест против принудительного привлечения к работе в органах МВД проявлялся по-разному: стрелок одного из подмосковных лагерей Радкевич отказывался давать подписку о прохождении службы в охране, неоднократно подавал заявления с просьбой об увольнении, предупреждая, что «если его не уволят по-хорошему, то он добьется увольнения по-плохому»[10]. Категорически отказался служить в охране бывший репатриант Данилюк. Свое поведение он мотивировал однозначно: «Я вообще не желаю служить в органах МВД»[11]. После многочисленных проработок строптивого стрелка все-таки уволили.
Нередко формой протеста становилось самоубийство. Ежегодно в ГУЛАГе три-четыре сотни подневольных охранников добровольно уходили из жизни. Расследуя эти случаи, лагерное начальство далеко не всегда находило какие-либо конкретные причины самоубийств. Чаще выводы комиссий формулировались примерно так: «Особых причин, побудивших стрелка к такому поступку, не установлено. Этот факт является не чем иным, как малодушием, проявленным на почве его личных переживаний»[12].
О каких же «личных переживаниях» шла речь? В 1950 г. в одной из подмосковных колоний предотвратили попытку самоубийства стрелка. На собственную жизнь покушался репатриант Подопригора, который с 1942 по 1949 г. находился на территории Германии и проживал в американской зоне оккупации. Свое «упадническое настроение» охранник объяснял так: «Да, у меня было настроение покончить жизнь самоубийством. Причиной этого настроения является то, что я давно служу, и до сего времени меня не прописывают, и почти каждый день приходит милиционер с предупреждением о выселении с квартиры, а потому на этой почве у меня каждый день скандалы в семье»[13].
У советской власти была своя логика: она доверяла ненадежным, с ее точки зрения, людям оружие, но боялась выдать им соответствующие документы, превратить их в полноправных граждан. Стрелки из числа бывших военнопленных и репатриантов по нескольку лет не могли получить прописку, не имели ни паспортов, ни военных билетов. Отсутствие документов делало человека абсолютно бесправным, унижало его человеческое достоинство, вызывало одновременно озлобление и рабскую покорность; жизнь превращалась в мучение. В 1947 г. начальник одного из подмосковных лагерей Шпиндель докладывал коллегам: «Мы имеем такие факты, когда целый ряд бойцов и сержантов еще не прописаны. Мы имеем также много бойцов и сержантов, не имеющих вообще никаких документов. Люди женятся, но браки их не регистрируются без документов. Больше того, дети от такого брака являются незаконнорожденными, т.к. их рождение милиция тоже отказывается регистрировать»[14]. Заметим, речь идет не о заключенных, а о юридически свободных лицах.
Такое положение сохранялось вплоть до начала 50-х годов. Существовавший режим вовлек в свои преступления множество людей. Однако провести четкую грань между палачами и жертвами не всегда удается. Советское общество и ГУЛАГ переплетены гораздо теснее, чем может показаться на первый взгляд.
За годы существования ГУЛАГа в его орбиту прямо или косвенно были втянуты десятки миллионов граждан, и тем не менее можно утверждать, что советское общество имело очень смутное представление об истинных маештабах и назначении гулаговской репрессивной системы. Советский человек привык считать достоверным фактом и правдой только то, что издано типографским способом, или то, о чем объявлено по радио. О ГУЛАГе, как известно, не писали и не говорили. Люди инстинктивно обходили лагерную тему в разговорах — «от греха подальше» — и не обсуждали ее даже в застольных беседах. Что же касается правящей верхушки любого уровня, то для нее поддержание секретности считалось едва ли не главной должностной обязанностью.
Тоталитарный режим скрывал не наличие лагерей, колоний, тюрем как таковых — пенитенциарная система в том или ином виде существует в каждой стране, да и принудительный труд — по опыту начала 30-х годов — не обязательно было прятать. Режим скрывал один из важнейших инструментов своего господства. ГУЛАГ позволял верховной власти бесконтрольно насаждать в обществе любые чрезвычайные меры, держать народ в слепом повиновении, покорности, уничтожать в зародыше редкие ростки инакомыслия и вольнодумства. ГУЛАГ значительно облегчал проведение имперской политики по принципу «разделяй и властвуй», помогал регулировать общественное потребление и снимать социальную напряженность. Наконец, ГУЛАГ служил удобным орудием мести, позволявшим сводить счеты как с отдельными людьми, так и с целыми народами.
За годы Великой Отечественной войны через лагеря и колонии ГУЛАГа прошли более пяти миллионов заключенных, из них около миллиона человек были досрочно освобождены и отправлены на фронт, более двух миллионов погибли. На 1 июля 1944 г. в составе ГУЛАГа насчитывалось 56 лагерей, подчиненных непосредственно центру, и 69 региональных управлений и отделов исправительно-трудовых лагерей и колоний. Эти лагерные комплексы включали в себя 910 отдельных лагерных подразделений и 424 колонии[15].
Война внесла значительные изменения в состав заключенных. В связи с тем, что осужденных по 58-й статье не освобождали (ни досрочно, ни по окончании срока наказания) и на фронт не отправляли, несмотря на их многочисленные просьбы, доля политзаключенных увеличилась с 27 % в 1941 г. до 43 % в 1944 г. Стало значительно больше заключенных женщин: в 1941 г. их было 7 % от общей численности, к лету 1944 г. — 26 %[16].
Победоносное завершение войны не принесло советским политическим заключенным ни освобождения, ни облегчения их участи. Более того, уже в первые послевоенные годы наметилось явное ужесточение карательной политики, острие которой репрессивные органы направили в первую очередь против тех, кто по разным причинам общались или сотрудничали с неприятелем.
Еще в конце 1941 г. правительство начало создавать лагеря для военнослужащих Красной Армии, побывавших в плену или в окружении противника. Учитывая ситуацию на фронтах, НКВД в декадный срок организовал на европейской части СССР десять таких лагерей. Все они размещались вблизи промышленных предприятий, так что бывшие красноармейцы (за исключением офицеров) в течение всего времени, пока шла проверка их анкетных данных, работали на этих предприятиях.
В период репатриации число проверочно-фильтрационных лагерей увеличилось втрое. В январе 1946 г. их официально включили в состав ГУЛАГа. Кроме того, для оперативной проверки возвращавшихся на Родину граждан НКВД организовал сеть проверочно-фильтрационных пунктов, условия содержания в которых максимально приближались к тюремно-лагерным. Всего за военный и послевоенный период проверке и фильтрации подверглись около шести миллионов граждан, из них не менее полумиллиона осели в ГУЛАГе.
Трагедия этих лиц заключалась в том, что наряду с карателями и душегубами в лагерные бараки попадали люди с фронтовыми ранениями, которые до последнего сражались за Родину. Среди них были те, кто чудом уцелели в фашистских концлагерях, кто с риском для жизни бежали из плена и пробирались к своим. А «свои» встречали беглецов овчарками и колючей проволокой.
Часто жертвами репрессий становились семьи граждан, осужденных за измену родине. В своих регулярных донесениях Сталину о внесудебной деятельности Особого совещания Берия отдельной строкой называл количество репрессированных «членов семей изменников родине».
Сталинская благодарность народу-победителю не ограничивалась сетью проверочно-фильтрационных лагерей. С 1946 г. органы МГБ начали арестовывать тех демобилизованных солдат, которые после вынужденного сотрудничества с немцами переходили к партизанам, вступали в Красную Армию и сражались в ее рядах до окончательной победы. Многие из них имели награды, ранения и были убеждены, что полностью искупили свою вину. В МГБ считали иначе. Для усиления обвинения следователи нередко прибегали к фальсификациям, изображая полицаями-душегубами рядовых граждан, назначенных немцами помимо их воли бригадирами, десятскими, председателями уличных комитетов, управдомами и т.п.
До начала 50-х годов осужденные по таким делам получали в основном от пяти до десяти лет лагерей, однако с 1952 г. положение резко изменилось: трибуналы, за редким исключением, приговаривали бывших фронтовиков-полицаев к 25 годам лагерей. Причиной такого ужесточения послужило разъяснение, данное Главной военной прокуратурой по делам спецподсудности. В 1952 г. на одном из представительных совещаний работников прокуратуры и трибуналов заместитель Главного военного прокурора Е. Барской заявил, что прокуроры, выступающие в суде, не имеют права ставить вопрос о смягчении наказания, даже если привлекаемое лицо частично искупило свою вину в боях с немцами. После этого двадцатипятилетнее наказание «изменникам» стало нормой.
Много жизней погубило и другое секретное разъяснение, вызванное тем, что некоторые военные прокуроры по делам спецподсудности стали требовать от органов МГБ и МВД излагать в постановлениях о предъявлении обвинения все факты преступной деятельности обвиняемого обстоятельно и конкретно. Не желая конфликтовать с всесильными ведомствами, заместитель Генерального прокурора СССР А.П. Вавилов заявил в октябре 1948 г., что «перечисление в постановлениях о предъявлении обвинения по делам о государственных преступлениях конкретных фактов антисоветских действий обвиняемых может помешать разоблачению преступника и раскрытию всей его вражеской деятельности...» После такого авторитетного разъяснения военные трибуналы вместо копии обвинительных заключений и приговоров, как этого требовал уголовно-процессуальный кодекс, выдавали осужденным краткие выписки. Такая практика лишала подсудимых, не имевших копии обвинительного заключения, возможности использовать свое право на защиту, вытекавшее из ст. 11 Конституции СССР, даже в судебном заседании. Без копии приговора при обжаловании приговора практически исчезала возможность оспаривать приведенные в нем доводы и мотивы.
Особенностью советской репрессивной системы было то, что ее деятельность основывалась, как правило, не на законах, а на секретных инструкциях, разъяснениях, дополнениях и комментариях, которые чаще всего исходили от органов, не обладавших законодательными правами. Вполне естественно, что ни рядовые люди, ни советская, а тем более зарубежная общественность не были осведомлены о существовании директивных документов, которые грубо нарушали конституцию и права человека. О механизме их появления и применения знали только исполнители — судебные практики, следователи, ответственные сотрудники органов МВД и МГБ, а также небольшой круг советских и партийных работников.
Далеко не всегда достоянием гласности становились и официальные законодательные акты. Многие указы Президиума Верховного Совета СССР, касавшиеся судеб сотен тысяч людей, имели пометку «не для печати». Затем Совет Министров СССР принимал секретное постановление, разъяснявшее порядок применения указа, далее следовали секретные приказы и инструкции МВД или МГБ.
В советском обществе сложилось своеобразное восприятие самого понятия «право». В массовом сознании оно отождествлялось не с конституцией или с законом и уж тем более не с естественными правами человека, а с конкретной деятельностью тех или иных правоохранительных учреждений. Полная юридическая неграмотность населения существенно облегчала работу репрессивной системы, так как практически исключала возможность каких-либо официальных протестов.
В конце 40 — начале 50-х годов объектом пристального внимания карательных органов стала молодежь. Один за другим следовали процессы по делам «изменнических», «террористических», «антисоветских» молодежных организаций и групп. В 1949 г. в Москве органы МГБ вскрыли и обезвредили нелегальную студенческую группу «Черный легион». Об этой подпольной организации докладывали лично Сталину. Еще бы! Ведь члены группы, начав с безобидных вещей, «стали проявлять террористические настроения, намеревались ограбить сберегательные кассы, на добытые таким путем деньги приобрести оружие; кроме того, подготавливали переход за границу, а потом в США». Все 11 участников «Черного легиона» были отправлены в ГУЛАГ.
Чуть позже органы госбезопасности разоблачили в Москве еще одну юношескую организацию под названием «Коммуна». По мнению ведшего следствие полковника И.В. Шумакова, эта нелегальная студенческая группа была создана исключительно в интересах империалистических разведок, ибо ее возглавляли дети осужденных шпионов, троцкистов и террористов. И не важно, что в программном документе группы «Клятва жизни» было четко записано: «Коммуна есть добровольная организация друзей, на всю жизнь связанных единой целью — борьбой за коммунизм». Дважды проверявший материалы следствия генерал-полковник И.А. Серов также не поверил в высокие идеалы и цели девятнадцатилетних студентов. Его нисколько не удивило, что вещественным доказательством антисоветской деятельности группы служило изъятое у ребят красное знамя с вышитой пятиконечной звездой и девизом «Вперед заре навстречу!». Так 13 членов «Коммуны» стали спецконтингентом ГУЛАГа.
В Воронеже бдительные оперативники раскрыли подпольную «Коммунистическую партию молодежи». В опасности ее деятельности было трудно усомниться — ведь в. ходе следствия, которым руководил сам начальник управления МГБ В.Н. Суходольский, чекистам удалось доказать, что организация ставила своей задачей «захват политической власти в СССР». Школьный возраст большинства партийцев в расчет не принимался, и 23 участника группы пополнили бараки ГУЛАГа.
Более сурово каратели расправились с другой молодежной группой, которая именовала себя «Союз борьбы задело революции». Руководителей этой московской юношеской организации — Слуцкого, Фурмана, Гуревича — расстреляли, остальные ее участники получили от 10 до 25 лет лагерей. Следователь и в данном случае сумел доказать, что группа ставила своей конечной целью «свержение существующего в СССР общественного и государственного строя путем вооруженного восстания». Осужденная по этому делу на десять лет особых лагерей ученица девятого класса Нина Уфлянд, совершенно аполитичный, болезненно застенчивый подросток, нигде никогда не бывала, кроме школы и дома. Но кто-то на следствии, возможно под пыткой, назвал ее среди своих знакомых...
К началу 50-х годов в Советском Союзе не осталось, наверное, ни одного крупного города, где бы чекисты не обнаружили молодежной крамолы. Что стояло за всеми этими процессами? Можно предположить, что молодое поколение стало объектом репрессий вследствие своей возросшей социальной активности. Некоторые исследователи были готовы видеть в послевоенных юношеских организациях проросшие зачатки политического инакомыслия. Может быть, в молодежной среде действительно зрели новые демократические силы, угрожавшие — хотя бы в отдаленной перспективе — существовавшему режиму?
На наш взгляд, более вероятно другое. Конечно, молодежь, а точнее ее часть — образованные, любознательные, духовно развитые юноши и девушки, как правило, из интеллигентных семей, попадали в поле зрения органов МГБ не случайно. Для сотрудников госбезопасности это был благодатнейший материал, позволявший в кратчайший срок сделать хорошую карьеру, подтвердить свою социальную значимость, да и вообще решить многие производственные проблемы.
К такому выводу нас привел анализ архивно-следственных дел и материалов по реабилитации участников молодежных организаций. Документы показывают, что практически ни одна из молодежных групп не проявила себя в общественной жизни столь серьезно, чтобы ее деятельностью заинтересовалось МГБ. Обычно органы госбезопасности узнавали о существовании «подпольной» организации либо из доноса кого-нибудь из родителей, желавших оградить сына или дочь от неприятностей, либо от своих тайных осведомителей, работавших в студенческой среде. Нередко случалось, что поступали запоздалые сведения, — кружок уже давно развалился или принял решение о самороспуске. Тогда сотрудники МГБ с помощью провокаторов по существу создали группу заново. Потом шли аресты, допросы, показания свидетелей.
Почти все обвинения строились на признании вины арестованными и на свидетельских показаниях. Вещественные доказательства чаще всего были таковы, что только изощренная фантазия следователей могла придать им «изменнический» и «террористический» характер. Например, по поводу красного знамени «Коммуны» в материалах следствия было записано: «Иной красный флаг, кроме государственного флага, — измена Родине». Добиться же признания от неискушенного в иезуитской следственной практике молодого человека не составляло никакого труда, особенно если отец подследственного был расстрелян в 37-м как царский офицер или троцкист. Завершались операции по разоблачению юных «антисоветчиков» победными рапортами в вышестоящие инстанции и соответственно последующими премиями, благодарностями, повышениями.
Низменные цели и преступные методы деятельности сотрудников МГБ ярко обнаружились в процессе пересмотра дел о контрреволюционных преступлениях. Занимавшийся реабилитацией участников воронежской «Коммунистической партии молодежи» помощник военного прокурора Воронежского военного округа А.Р. Комаров направил в сентябре 1954 г. в Президиум ЦК КПСС письмо, в котором, в частности, поднимал вопрос об ответственности лиц, виновных в незаконном аресте подростков. Вкратце излагая ход событий, Комаров писал: «Руководители бывшего областного УМГБ, узнав о кружке, когда он уже прекратил свое существование, возбудили уголовное дело. Убедившись, что кружок безобидный и что достаточно было бы внушения юношам и их родителям, а родители почти все ответственные работники области, в том числе 2-й секретарь обкома КПСС, работники УМГБ встали на путь фальсификации. Путем применения пыток они заставили подписать нужные им протоколы допроса и вот готово: контрреволюционная, террористическая, поставившая перед собой цель свержения существующего строя организация...
Юноши, искалеченные нравственно и физически, возвратились из заключения к своим разбитым семьям. А Суходольский и Литкенс, на совести которых не только это, а множество других черных дел, как ни в чем не бывало продолжают занимать ответственные посты».
Чекистская карьера В.Н. Суходольского, начатая в марте 1938 г., окончилась в феврале 1956 г. Сорокадевятилетнего генерал-майора, виновного в незаконных арестах, фальсификации следственных дел, применении пыток и других нарушениях социалистической законности, уволили из органов КГБ по состоянию здоровья с назначением повышенной пенсии. По сведениям финансово-планового отдела КГБ, подобных пенсионеров, получавших в мае 1956 г. от 2,5 тыс. до 4 тыс. руб. в месяц, насчитывалось 1 160 человек. Почти все они, несмотря на наличие серьезных компрометирующих материалов, были уволены из органов госбезопасности по «служебному несоответствию», «сокращению штатов» или по состоянию здоровья, что позволило им претендовать на пенсии по выслуге лет или по инвалидности в значительных размерах.
В послевоенные годы Президиум Верховного Совета СССР, правительство издали ряд необычайно жестоких и безнравственных указов, как тайных, так и гласных. Репрессивные драконовские законы, затрагивая все слои населения а все стороны жизни, как бы стягивали общество в один тугой узел. Стремясь в корне пресечь всякое тяготение к сближению с западным миром, советское правительство издало 15 февраля 1947 г. указ о запрещении браков между гражданами СССР и иностранцами. Это бесцеремонное вмешательство государства в личную жизнь своих подданных не только разбивало их мечты и судьбы, но предоставляло широкие возможности следственным органам. За связь с иностранцами в ГУЛАГ попало множество советских граждан, особенно молодежи.
Однако это, по словам А.И. Солженицына, был всего лишь «маленький поток». Иное дело — указ от 4 июня 1947 г., после которого «целые дивизии сельских и городских жителей были отправлены возделывать острова ГУЛАГа вместо вымерших там туземцев»[17]. Это был знаменитый указ «Об уголовной ответственности за хищение государственного имущества». Он был гораздо более жестким и строгим, чем предыдущие законы и указы, что проявлялось прежде всего в удлинении сроков наказания. Реализация данного указа привела к тому, что колхозник, укравший мешок картошки, стал, по признанию самих лагерных служащих, едва ли не главной фигурой ГУЛАГа.
Пропаганда не позволяла ни на минуту разувериться в справедливости советского суда, никто не смел поставить под сомнение гуманность советского правительства. Как же нужно было деформировать сознание человека, чтобы он не уставал «лизать бьющую руку». На митинге в Каргопольском лагере по случаю мартовской амнистии 1953 г. выступила Мария Шульгина. «Указ показывает величайшую силу и справедливость Советского государства, — говорила заключенная. — Работая в колхозе, я совершила тяжелый проступок и получила наказание 5 лет. Теперь я освобождаюсь как мать. Как хочется работать больше и лучше, чтобы от души выразить свою благодарность нашему родному Советскому государству». Даже в порыве заказной благодарности эта женщина была не в силах назвать свое деяние преступлением, а называла его проступком. Пять лет лагерного принудительного труда за проступок — гуманно ли, соизмеримо ли содеянному?
Анализируя указы и постановления сталинской поры, исследователи пытаются найти в них хоть какую-то экономическую или политическую целесообразность, но без натяжки это не удается. Сталин был такой исторической личностью, которая, по словам А.И. Солженицына, позволяла себе «капризничать над исторической необходимостью». К числу таких «капризов» можно отнести указ от 21 февраля 1948 г. «О направлении особо опасных государственных преступников по отбытии наказания в ссылку на поселение в отдаленные местности СССР». Приведем его текст полностью.
«Обязать Министерство внутренних дел СССР всех отбывающих наказание в особых лагерях и тюрьмах шпионов, диверсантов, террористов, троцкистов, правых, меньшевиков, эсеров, анархистов, националистов, белоэмигрантов и участников других антисоветских организаций и групп и лиц, представляющих опасность по своим антисоветским связям и враждебной деятельности, — по истечении срока наказания направлять по назначению Министерства государственной безопасности СССР в ссылку на поселение под надзор органов МГБ: в район Колымы на Дальнем Севере; в район Красноярского края и Новосибирской области, расположенные в 50-ти километрах севернее Транссибирской железнодорожной магистрали; в Казахскую ССР, за исключением Алма-Атинской, Гурьевской, Южно-Казахстанской, Актюбинской, Восточно-Казахстанской и Семипалатинской области.
Обязать Министерство государственной безопасности СССР направить в ссылку на поселение государственных преступников, перечисленных в статье 1-й, освобожденных по отбытию наказания из исправительно-трудовых лагерей и тюрем со времени окончания Великой Отечественной войны. Направление в ссылку на поселение этих лиц производить по решениям Особого совещания при МГБ СССР»[18].
В тот же день Совет Министров СССР принял секретное постановление, на основании которого все перечисленные категории осужденных переводились в особые лагеря и тюрьмы, откуда по отбытию наказания направлялись в бессрочную ссылку на поселение без решения Особого совещания по нарядам МГБ.
С осени 1948 г. начались повторные аресты тех, кто успели выйти на волю после окончания войны. Всем «повторникам» предъявлялось обвинение по тем же статьям УК, по которым они уже отбыли наказание. Следствие по этим делам проводилось упрощенно, без проверки прежних доказательств. Основным документом, с помощью которого Особое совещание выносило решение о направлении в ссылку, служили справки по архивно-следственным делам о прошлой антисоветской деятельности этих лиц.
Этот указ и его реализация находились в полном противоречии с действующим законодательством, не допускавшим повторного наказания за одно и то же преступление и в то же время предусматривавшим определенную систему наказания с твердо установленными сроками. Иначе говоря, советский суд не имел права назначать неопределенное наказание в виде пожизненного заключения или бессрочной ссылки. Но обо всем этом «вспомнили» только после смерти Сталина.
В сентябре 1953 г. внесудебный порядок рассмотрения дел был отменен. Однако очень многих из осужденных за контрреволюционные преступления по-прежнему не освобождали, а прямо из тюрем и лагерей после отбытия назначенного им срока направляли по нарядам органов МВД в бессрочную ссылку. Официально указ от 21 февраля 1948 г. был отменен только 10 марта 1956 г., после чего из ссылки освободили более 60 тыс. оставшихся в живых «особо опасных государственных преступников».
В 1948 г. был принят еще один указ, который вполне мог бы считаться самым жестоким и бесчеловечным в сталинскую эпоху. Речь идет об указе Президиума Верховного Совета СССР от 26 ноября 1948 г. «Об уголовной ответственности за побеги из мест обязательного и постоянного поселения лиц, выселенных в отдаленные районы Советского Союза в период Отечественной войны». Без каких-либо преамбул в указе разъяснялось, что выселенные во время войны на спецпоселение народы остаются в этом статусе навечно, а за побег с места обязательного поселения им полагается 20 лет каторжных работ.
У всех взрослых взяли расписки о том, что с указом они ознакомлены. На территории Якутской АССР и Красноярского края организовали несколько поселений особо строгого режима для проживания склонных к побегу выселенцев. Побег в данном случае нельзя понимать буквально. Это могла быть простая самовольная, т. е. незарегистрированная отлучка, например, к родственнику в соседний район, к другу в близлежащий поселок и т.п. В течение года по новому указу осудили около 10 тыс. человек. Всего же в этот период на учете в 2 123 спецкомендатурах состояло более двух с половиной миллионов человек, из них почти 70 % составляли женщины и дети. Подавляющее большинство (82 %) репрессированных считались выселенными навечно.
Среди карательных указов 1947—1948 гг. выделяется указ от 26 мая 1947 г. об отмене смертной казни. На первый взгляд, его можно отнести к разряду гуманных. Некоторые исследователи считают, что этот указ остановил маховик репрессий, точнее, не позволил репрессиям перерасти в террор. Другие видят в нем одну из причин того, что на рубеже 1949—1950 гг. численность заключенных ГУЛАГа достигла максимальной отметки за всю историю его существования: те, кого раньше непременно бы расстреляли, теперь стали обитателями ГУЛАГа.
Мы не беремся судить, насколько верны эти наблюдения. Для нас важно другое: отмена смертной казни развязала руки уголовному миру, превратив тем самым жизнь многих сотен тысяч узников ГУЛАГа в настоящий кошмар. Воровской беспредел, тайно и явно поощряемый лагерной администрацией, проявлялся в кровавых расправах уголовников с неугодными лицами, в число которых в первую очередь попадали «враги народа», «работяги», а также нередко и представители администрации.
В лагерях ГУЛАГа с первых лет его существования реальная власть над заключенными принадлежала воровскому миру. Блатные с молчаливого согласия лагерного начальства на основе своих воровских законов регламентировали всю лагерную жизнь. Они занимали хозяйственные посты, отнимали у заключенных вещи и деньги, заставляли их работать на себя, а главное убивали — убивали беспричинно, жестоко, а после 1947 г. и безнаказанно.
Официально лагерные убийства расследовались, и если убийцу удавалось найти, что случалось весьма редко, его судили. Давали положенные 10 лет. Для уголовника, уже имевшего этот срок, часто не первый, приговор означал всего лишь «округление». Если бандит уже отсидел два-три года, то столько же ему и добавляли. После 1947 г. лагерные убийства стали массовыми. Тысячи заключенных, не находя защиты у местного начальства, посылали письма во все инстанции, умоляя о помощи и поддержке. Они обращались к писателям и композиторам, лауреатам и артистам, писали в газеты и комитеты, в партийные и советские органы и просто «разным видным людям». Каждое такое письмо было смертельно рискованным. Расправиться с жалобщиком могли не только блатные, но и лагерная администрация, зачастую не уступавшая уголовникам в зверствах и насилиях.
История сохранила для нас это эпистолярное наследие ГУЛАГа, в котором слились воедино боль и надежда, протест и отчаяние. Вот строки из письма, адресованного в Президиум Верховного Совета СССР и ЦК КПСС, которое поступило в «Правду» в октябре 1952 г. «от лица, преданного своему народу, своей необъятной Родине, своему величайшему советскому правительству и партии во имя великих идей Ленина —Сталина»: «Мы просим расформировать смертоносные лагеря в Норильске! Мы просим раз и навсегда изжить произволы, дошедшие до полного зверства со стороны руководства лагерями! Мы просим покарать всех тех, кто творит это черное дело, кто бы он ни был, Зверев, Попков и прочие!
Пора прекратить пролитие крови людей, загнанных в окружение колючей проволоки.
Мы ждем вашего решения и надеемся, что последует справедливое решение! Для того, чтобы описать всю трагедию произвола в Норильском лагере МВД СССР, потребуется много времени и средств».
Далее Надежда Горская, такой псевдоним избрал для себя автор письма, рассказывала «о зверской расправе над людьми», учиненной 14 июля 1952 г. лагерной администрацией руками и ножами блатных, когда «кровь избиваемых лилась в изобилии, а защиты найти не было возможности». В результате этой трагедии «раненых было увезено почти две машины, число убитых осталось в секрете...» Весьма примечательна подпись под этим посланием: «от лица честных людей нашей Родины! От лица временно изолированных! Горская Надежда».
По этому письму работала специальная комиссия МВД, которая «вскрыла недостатки в режиме содержания заключенных» и наказала в административном порядке некоторых должностных лиц. Автор письма не пострадал, поскольку комиссия (несмотря на тотальную проверку заключенных) не смогла выявить скрывавшегося под псевдонимом.
Среди писем на волю встречаются и совсем малограмотные, но от этого трагизм посланий порой еще острее. Заключенный Н.И. Иванов избрал своим адресатом редактора газеты «Известия». «Я как патриот, — писал узник ГУЛАГа, — обращаюсь к вам как советский гражданин с под неволи. Находясь около пяти лет в заключении, вот уже десятый раз обращаюсь к представителям власти и до сего времени нет конца этого ужаса, что творится в местах заключения». Порт Ванино — один из крупнейших пересыльных пунктов. «Там варварски отнимают человеческую жизнь, — писал Н.И. Иванов. — Ни один гитлеровец, американец в Корее и ни один первобытный варвар не подвергал человека экзекуциям, как над советским заключенным в местах заключения... Ни один писатель и поэт не сможет описать это варварство, что происходит в советских лагерях».
Террор уголовников, перешедших в услужение к органам МВД, был в сотни раз страшнее любых официальных мер наказания, предусмотренных лагерными инструкциями и правительственными указами. Описывая воровской произвол, автор письма отмечал, что до 1947 г. такого засилья уголовников не было, да и администрация вела себя сдержаннее. А сейчас, по наблюдениям заключенного, «если какой-нибудь растратчик растратил 15 тыс. рублей, то им дают по 25 лет, а в лагерях какой-нибудь начальник как развлечение напьется, пьяным зайдет в зону с пистолетом, убьет человека — ему ничего, как будто так и надо». Примечательно и другое наблюдение узника ГУЛАГа: «Жены греческих партизан пишут великому вождю И.В. Сталину, и их письма доходят, а я и мне подобные заключенные пишут, описывают подобные события, и все остается без последствий».
Такие письма отправляли, как правило, через вольных или через «освобождающиеся руки». Если лагерное начальство перехватывало подцензурную жалобу, расправа могла быть очень суровой. Заключенные всегда подчеркивали, что они скрывают свои имена не потому, что боятся ответственности перед верховной властью, а потому, что не доверяют местному начальству. В конце письма Н.И. Иванова содержится типичная приписка: «Если я вам нужен, как живой документ, то местным властям не ставьте в известность о моей писанине и обо мне. Я могу говорить только с представителями Москвы. Ибо мне хочется жить».
Реакция столичных властей на попадавшие в их поле зрения жалобы, как правило, была следующей: формальная проверка, поиск жалобщика, по мере необходимости — наказание распоясавшейся администрации (диапазон наказания был весьма широк — от двух суток домашнего ареста до трибунала). Вывод по результатам проверки был всегда одинаков: «Сообщение Иванова о том, что уголовные преступники пользуются в лагерях привилегиями со стороны администрации, не соответствует действительности».
На самом деле и в центре и на местах хорошо знали, что представляет собой эта «действительность». В Вятском лагере группа уголовников потребовала, чтобы все заключенные объявили забастовку, предупредив: кто выйдет на работу — будет убит. Одновременно воры-рецидивисты выдвинули ультиматум лагерной администрации: выдать задержанную зарплату и все деньги с лицевых счетов. Начальство ультиматум выполнило. После получения заключенными денег рецидивисты потребовали от каждого по 25 руб. Отказавшихся отдавать деньги воры убили. По прихоти бандитов и при попустительстве лагерной администрации погибли девять заключенных.
Во второй половине 1953 г. центральные партийные органы предприняли фронтальную проверку кадров ГУЛАГа. В докладной записке по результатам проверки, в частности, сообщалось: «Во многих лагерях незначительное число уголовно-бандитствующего элемента регулирует внутреннюю жизнь лагерей и условия жизни заключенных. Администрация лагерей в своей деятельности поощряет бандитствующий элемент, ставит их бригадирами, нарядчиками, заведующими складами, столовыми, амбулаториями и т.д.» Когда же на таких должностях оказывались обыкновенные заключенные, то бандиты вынуждали их выполнять воровскую волю, а в случае отказа подчиняться — физически уничтожали. Только в 1952 г. в лагерях были убиты 105 человек, честно работавших бригадирами и нарядчиками. Общее же число убитых и раненых в результате лагерного бандитизма исчислялось несколькими тысячами узников.
В начале 50-х годов обстановка в лагерях обострилась настолько, что власти были вынуждены принять срочные меры. 13 января 1953 г. вышел указ о мерах по усилению борьбы с особо злостными проявлениями бандитизма среди заключенных в исправительно-трудовых лагерях (ИТЛ). По этому указу в 1953 г. за бандитизм в ИТЛ приговорили к расстрелу 52 заключенных.
Смертная казнь за умышленное убийство была восстановлена указом Президиума Верховного Совета СССР 30 апреля 1954 г. За период с мая по октябрь по этому указу приговорили к смертной казни по всем союзным республикам 507 человек, из них по РСФСР — 305.
Несколькими годами раньше, 12 января 1950 г., «по просьбе трудящихся» смертную казнь восстановили для «изменников Родины, шпионов и подрывников-диверсантов». За 1950—1953 гг., по официальным данным, было расстреляно около четырех тысяч человек, осужденных за контрреволюционные и государственные преступления[19].
Во второй половине 40 —начале 50-х годов советская система концлагерей достигла апогея. Это проявлялось не только в значительном росте числа заключенных, но и в той экономической роли, которую начинал играть ГУЛАГ в послевоенные годы.
Еще накануне войны на базе производственных отделов ГУЛАГа были созданы в качестве самостоятельных главков несколько Главных управлений лагерей: лесной промышленности, железнодорожного строительства, горно-металлургической промышленности, промышленного строительства, шоссейных дорог и ряд других. Это были структурные подразделения НКВД, подчиненные непосредственно наркому и его заместителям. Их основная задача заключалась в руководстве производственной деятельностью входивших в состав этих главков лагерей, строительств и предприятий НКВД. Главные лагерно-производственные управления обладали относительной самостоятельностью. ГУЛАГ по отношению к ним выполнял функции, связанные в основном с обеспечением содержания и изоляции заключенных.
В самом ГУЛАГе производственными вопросами ведало третье управление, в состав которого входили такие отделы, как промышленный, плановый, лесной, сельскохозяйственный, капитального строительства, снабжения и сбыта и другие. Организационная структура ГУЛАГа включала в себя ряд управлений и отделов, которые занимались охраной, учетом, распределением заключенных, обеспечением жизнедеятельности и работоспособности лагерей и колоний.
В целом управленческая структура ГУЛАГа отличалась громоздкостью аппарата и взаимным переплетением функций некоторых отделов. Это было, наверное, одно из самых бюрократических учреждений страны. Ежедневно руководители лагерных подразделений получали из главка шесть-семь директив. В начале 50-х годов в аппарат ГУЛАГа в течение года обычно поступало из лагерей и колоний 132 738 отчетов и докладов. Среди них были пятидневные, декадные, месячные, квартальные и другие, всего девять разновидностей отчетов. На содержание аппарата, подготавливавшего и рассматривавшего эти документы, расходовались колоссальные государственные средства. Когда в 1954 г. Совет Министров поднял вопрос «о серьезных недостатках в организационной структуре и излишествах в штатах административно-управленческого аппарата министерства внутренних дел», внутриведомственная отчетность была безболезненно сокращена почти в шесть раз; из 186 существовавших форм отчетности полностью были отменены 136.
По мере развития хозяйственной деятельности НКВД—МВД в его структуре появлялись все новые и новые производственные подразделения. Само собой разумеется, что рядом с хозяйственными структурами существовали тюремное управление, главные управления милиции, конвойных войск, отделы спецпоселений, детских колоний, а также более десятка всевозможных спецотделов и спецуправлений. Административно-управленческие расходы министерства составили в 1948 г. 11,6 млрд руб.[20]
Периодически партия и правительство призывали к экономии, и министерство проводило очередную кампанию по снижению расходов. Делалось это, как правило, за счет сокращения штатов и структурных изменений. В 1949 г. начальник управления кадров Б.П. Обручников с гордостью докладывал 6-й партконференции МВД: «Мы смогли дать с помощью начальников отделов, управлений, кадровиков 778 596 тыс. рублей экономии государству только на одних штатах и на частичном изменении структуры... Сократили несколько тысяч бездельников, потому что план министерства выполнен, и дали экономию 700 с лишним миллионов рублей»[21].
В 1952 г. расходы МВД сократились более чем на 800 млн рублей в год. Это было обусловлено решением правительства отменить все доплаты за звания, выслугу лет, ординаторские, пайковые и прочие надбавки работникам системы МВД. Распоряжение не коснулось военизированных частей. Не желая мириться с ухудшением своего материального благосостояния, некоторые работники МВД переходили на работу в другие ведомства.
Положение было столь серьезным, что министру внутренних дел С.Н. Круглову пришлось специально разъяснять сотрудникам это «важнейшее политическое мероприятие партии и правительства». Его главный аргумент звучал так: «Мы знаем, что ЦК ВКП(б) и Советское правительство никогда кадры работников Министерства внутренних дел не оставляли без внимания. Мы жили хорошо, а будем жить еще лучше»[22]. Что ж, оптимизм министра был вполне обоснованным.
На 1 января 1949 г. в системе МВД насчитывалось 67 самостоятельных исправительно-трудовых лагерей с десятком тысяч лагерных отделений и лагпунктов и 1 734 колонии, в которых содержалось 2 356 685 заключенных, из них 1 963 679 трудоспособных. Более половины (55,8 %) составляли осужденные в возрасте от 17 до 30 лет, женщин было 22,1 % от общей численности[23].
Помимо обеспечения рабочей силой собственных производственных объектов, на которых было занято примерно три четверти трудоспособных заключенных, МВД по заданиям правительства выделяло заключенных для работы на контрактных началах в системе других министерств и ведомств. В 1947 г. «на стороне» работали 507 800 гулаговцев.
Экономическая деятельность МВД была столь нерациональна и неэффективна, что даже такой, казалось бы выгодный, вид коммерческой деятельности, как сдача заключенных «в аренду», не приносил министерству прибыли. Из сводного баланса доходов и расходов МВД на 1949 г. видно, что «поступления за рабсилу, предоставляемую на сторону», составляли в 1948 г. 6,8 млрд рублей, тогда как «затраты на содержание рабсилы, предоставляемой на сторону», превысили 8,5 млрд рублей[24]. Для покрытия убытков по этой статье расходов ассигнования испрашивались из союзного бюджета.
Кроме заключенных, в системе МВД работали военные строители и вольнонаемные специалисты. В конце 1944 г. в НКВД насчитывалось 37 тыс. специалистов с высшим и средним специальным образованием, к концу 1954 г. в МВД работали 60 тыс. специалистов, из них 28 тыс. — с высшим и 32 тыс. — со средним специальным образованием. В основном это были инженеры и техники различных отраслей промышленности и транспорта, специалисты сельского хозяйства, медицинские работники, юристы, экономисты, работники просвещения и культуры. Именно они считались главными исполнителями тех грандиозных задач, которые правительство ставило перед министерством. Место заключенных в экономической деятельности МВД определялось терминами «рабочий фонд», «рабсила» и даже «рабгужсила».
Большинство вольнонаемных специалистов относились к среднему звену начальствующего состава и имели низшие офицерские чины. Производственная деятельность почти всех вольнонаемных специалистов была в той или иной степени связана с трудом заключенных. Более того, часто их материальное благополучие напрямую зависело от труда заключенных. Однако об этом никто никогда не вспоминал и не говорил.
Безнравственность и абсурдность гулаговской системы хозяйства выразительно отражает документ, обошедший в 1948 г. все лагеря и колонии СССР и нашедший горячую поддержку тех, кому он был адресован. «К рабочим, инженерам, техникам и служащим лагерей и колоний ГУЛАГа МВД СССР» обратились коллективы подразделений Управления исправительно-трудовых лагерей и колоний УМВД Москвы и Московской области. В этом обращении, принятом по случаю развернувшегося в стране социалистического соревнования в честь 31-й годовщины Октябрьской революции, в частности, говорилось: «...Идя в ногу с передовыми предприятиями, коллективы наших подразделений, широко развернув социалистическое и трудовое соревнование (так администрация ГУЛАГа называла соревнование между заключенными. — Г. И.) в первом полугодии 1948 г. выполнили производственный план по валовой продукции на 109,5 %, по товарной продукции на 113,4 %, отказавшись от государственной дотации в сумме 5 394 тыс. руб., и дали сверхплановой экономии 1 021 тыс. руб... Коллектив УИТЛиК УМВД города Москвы и Московской области, подсчитав свои производственные возможности и внутренние ресурсы, взял на себя новые дополнительные обязательства — дать государству до конца года сверхплановых накоплений в сумме 3 500 тыс. руб. и выполнить годовой производственный план к 1 ноября 1948 г.
Принимая на себя новые повышенные обязательства, мы обращаемся ко всем коллективам лагерей и колоний ГУЛАГа МВД СССР с призывом поддержать наше начинание, еще шире развернуть борьбу за сверхплановые накопления, памятуя о том, что каждый рубль сверхплановых накоплений — это вклад во всенародное дело досрочного выполнения плана послевоенной пятилетки.
Мы уверены в том, что наш призыв найдет горячий отклик среди коллективов лагерей и колоний ГУЛАГа МВД...»[25]
Как видим, здесь нет ни слова о тех, кому предстояло своим ежедневным изнурительным трудом воплощать в жизнь эти обещания и призывы. В том, что в обращении умалчивалось об основной производительной силе ГУЛАГа, не было ничего удивительного. Ведь в любом колхозе ни доярка, ни свинарка не говорили и не вспоминали о животных, когда брали социалистические обязательства дать сверх плана столько-то молока и столько-то мяса. Всем и без того было ясно, что молоко и мясо дает домашний скот. Аналогия с ГУЛАГом почти полная.
Лишь иногда на закрытых партийных собраниях работники лагерей и колоний позволяли себе высказывать озабоченность по поводу «ухудшения физического профиля рабочего фонда». Вот выдержки из выступлений медиков в марте 1948 г. на 4-й партконференции управления лагерей Москвы и Московской области: «...Никто не сказал, как заботятся об оздоровлении нашего контингента, который обеспечивает выполнение производственных планов, за которые мы получаем премии и Красные знамена. Зачастую в наших подразделениях контингент доводится до полного ослабления... Необходимо принять все меры к уменьшению травм на производстве и не доводить контингент до ослабления».
«...Если мы не будем создавать нормальные условия для контингента, то оздоровить мы их не сможем. Пересыльная тюрьма дает здоровый контингент в наши подразделения. Но через 3 — 4 месяца он выходит из строя. Руководители ОЛПИТК используют людей с фронтовыми ранениями и другими физическими недостатками на непосильной работе, и они быстро выходят из строя...»[26].
Остается еще раз подчеркнуть, что в этих выступлениях речь идет о лагерях и колониях столичной области, отдельные колонии которой, например Крюковскую, разрешалось в виде исключения посещать иностранным делегациям.
Выводы московского врача о предельных сроках эксплуатации «контингента» полностью подтверждают наблюдения самих узников ГУЛАГа. Анализируя лагерный труд, А.В. Антонов-Овсеенко, на собственном опыте познавший «прелести» принудительного труда, писал: «Зек выдерживал на строительстве дорог, на трассе, в каменном карьере, на шахте, на лесоповале не более трех месяцев. В среднем ...Повторяю: обычный срок эксплуатации рабсилы в запроволочной зоне равнялся трем месяцам. Статистики Гиммлера вывели такую же цифру в своих концлагерях»[27].
Видимо, именно этим обстоятельством в первую очередь можно объяснить большую текучесть лагерных кадров. Например, в 1947 г. ГУЛАГ принял 1 490 959 вновь осужденных, выбыли из ГУЛАГа за тот же период 1 012 967 заключенных. В течение 1948 г. в лагеря и колонии вновь поступили 1 078 324 заключенных, а выбыли за это же время 842 036. Примерно такая же картина наблюдалась и в другие годы, при этом «среднегодовое наполнение» лагерей и колоний колебалось на уровне 2,5 млн человек[28].
С конца 30-х годов регионом — символом ГУЛАГа стала Колыма, а символом каторжного труда — Дальстрои. Этот монстр лагерной экономики вошел в систему НКВД в 1938 г. Уже в тот период в Восточной Сибири не было организации, которая не использовала бы «рабсилу» Дальстроя. В последующие годы лагерное хозяйство разрослось еще больше, фактически создав новый горнопромышленный район крупного значения, занимавший территорию в 2,5 млн кв. км. Кроме рассыпного золота, здесь в большом количестве добывали олово, вольфрам, кобальт и другие стратегические металлы. В 1947 г. в Дальстрое действовали 52 золотых прииска, 5 золотых рудников, 5 золотоизвлекательных фабрик, 7 оловянных рудников, 11 оловообогатительных фабрик и много других предприятий. Снабжался Дальстрои через порт Нагаево (Магадан), большинство золотых приисков было удалено от порта на тысячу и более километров.
Добыча золота на Колыме началась в 1935 г. и до 1940 г. была сосредоточена на крупных и богатых россыпях, запасы каждой из которых составляли от 70 до 120 тонн золота. Начиная с 1944 г. запасы золота по новым месторождениям стали пополняться за счет более мелких и бедных по содержанию россыпей, рассредоточенных в бескрайних просторах Колымского края. За 1946 г. были разведаны 102 новых месторождения с общим запасом золота в 25 тонн, небольшой прирост получен и в старых россыпях.
До 1939 г. Дальстрои добывал из 1 куб. метра промытых песков более 20 г золота. Однако в последующие годы содержание драгоценного металла в промытых песках неуклонно снижалось. В 1946 г. оно составляло 6,8 г, а в 1947 г. — 6,1 г на куб. м. В 1947 г. на каждую тонну добытого золота приходилось свыше 600 тыс. куб. м переработанной горной массы, а для выполнения годового плана требовалось переработать 31 млн куб. м скалистого грунта. Для сравнения скажем, что общий объем земляных и скальных работ, выполненных в течение двух лет на строительстве Беломорско-Балтийского канала, составил 21 млн куб. м. Все горные работы Дальстроя производились в условиях вечной мерзлоты.
Зима 1946/47 г. выдалась суровая и затяжная, однако золотодобыча не прекращалась даже в этих условиях, чего прежде никогда не случалось. Многие виды работ выполнялись вручную. Обеспокоенное крайне низким уровнем производительности труда в лагерях, правительство пыталось решить проблему механизации добычи золота. 29 октября 1945 г. СНК СССР издал постановление, которое обязывало Дальстрои довести уровень механизации отдельных видов работ до 70 — 95 %. Постановлением предусматривались поставки Дальстрою в 1946— 1947 гг. оборудования, технических материалов и транспорта из США на сумму 21 млн американских долларов. Однако холодная война помешала осуществлению закупок; запланированный импорт не достиг даже 8 млн долларов[29]. При этом главнейшие виды оборудования, столь необходимые СССР, вообще не были получены. Компенсировать отсутствие механизмов не могла даже самая жесточайшая эксплуатация. План добычи золота в 1947 г. Дальстрой выполнил только на 58,8 %.
О нечеловеческих условиях труда в Дальстрое вспоминали многие из выживших узников ГУЛАГа. Мы в данном случае обратимся к другому источнику, написанному более 40 лет назад. В 1954 г. в ЦК КПСС поступило письмо от заключенной Е.Л. Владимировой, ранее работавшей литературным сотрудником газеты «Челябинский рабочий». Цель ее многостраничного послания — «информировать высшие партийные органы о бесчеловечных условиях содержания советских заключенных, помочь партии восстановить попранную врагами народа справедливость и социалистическую законность».
Владимирова прибыла на Колыму осенью 1938 г. и пробыла там девять с половиной лет, из них с 1945 по август 1948 г. — в каторжных лагерях Тенькинского горного управления. Писала она только о том, что видела и пережила сама. Больше всего поражало Е. Владимирову в лагерях Дальстроя полное пренебрежение к людям, к их простейшим человеческим правам, а часто и к жизни. Например, в бухту «Пестрая Дресва» (севернее Магадана) доставили несколько тысяч заключенных для ее освоения. Это было переломное, очень опасное время года, когда колымское лето в одночасье сменяется колымской зимой. Люди были в летней одежде, палатки ставили наспех, подгоняемые конвоем. Начавшийся ночью буран сорвал эти ненадежные укрытия, все заключенные были обморожены, искалечены, очень многие умерли.
В больницу Магаданского лагеря беспрерывным потоком поступали люди с рудников и шахт с тяжелыми сердечными заболеваниями, цингой, дистрофией. Некоторые из них работали в шахтах совсем недолго. В отдельных лагерях наблюдалось массовое истощение заключенных, была очень велика смертность. Число неспособных к труду, даже по строгому лагерному определению, достигало половины состава заключенных. Очень распространены были сезонные заболевания: зимой — обморожения, весной — глазные заболевания от яркого света и снега, приводившие порой к полной слепоте. (Заключенным полагались солнцезащитные очки, но их не выдавали.) В инвалидном лагере содержалось множество людей, ослепших от снега; они могли передвигаться по территории только цепочкой.
Чрезвычайно высок был производственный травматизм, нередко случались самоубийства. Тяжесть рудничных работ (ручная погрузка и разгрузка) усугублялась двенадцатичасовым пребыванием в вечной мерзлоте. Питание оставалось скудным и однообразным. Главной пищей был хлеб; его выдавали от 650 до 1 200 г на день, но этого, как будто достаточного, количества не хватало, чтобы возместить расходы организма, связанные с холодом и тяжестью работы. К тому же хлеб был очень плохого качества. Бывали случаи, когда его выдавали полусырым (чтобы он был тяжелей), причем накладывали его в шапки, так как недопеченный полужидкий хлеб расползался. В массовом воровстве продуктов участвовали и заключенные уголовники, и вольнонаемные сотрудники, особенно надзиратели. Хуже всего, по свидетельству Владимировой, кормили именно в рабочих горных лагерях.
Плохо обстояло дело и с так называемым вещдовольствием. В лагерях Дальстроя нередко можно было встретить бригады горняков, рубахи которых износились до такой степени, что казалось, будто они состоят из ленточек. Зимой многие заключенные работали в чунях (веревочные лапти).
Аналогичное положение с питанием и обмундированием наблюдалось почти во всех лагерях ГУЛАГа. Воровство было лишь одной из причин. Другая заключалась в самой системе снабжения ГУЛАГа. «На протяжении последних 8 лет потребность в вещевом имуществе для снабжения заключенных Госпланом удовлетворялась в крайне ограниченном размере, — читаем в объяснительной записке к заявке МВД на вещевое имущество для обеспечения заключенных в 1949 г. — Выделенные фонды на 1948 г. обеспечивали потребность: по тканям на изготовление одежды, белья, постельных принадлежностей — 32,5 %, по обуви разной — 44 %, по обуви валяной — 51,2 %. В результате этого создалось крайне тяжелое положение с обеспечением контингента вещевым имуществом... Подавляющее количество наличного вещимущества неоднократно ремонтировалось, реставрировалось[30]. Вот и привязывали заключенные к ногам вместо обуви использованные автомобильные покрышки. Неслучайно вопрос об освобождении НКВД от обязательной сдачи старых автопокрышек и камер, а также о разрешении использовать их для изготовления резиновой обуви рассматривался на правительственном уровне и в январе 1944 г. был решен положительно.
И все же, несмотря на голод, холод, болезни и смерть, узники ГУЛАГа под конвоем и прицелом строили, добывали, производили. Французский писатель Сент-Экзюпери, анализируя сущность человеческого бытия, писал: «Каторга не там, где работают киркой. Она ужасна не тем, что это тяжкий труд. Каторга там, где удары кирки лишены смысла, где труд не соединяет человека с людьми»[31].
Лагерный труд, подведомственный ГУЛАГу, был лишен смысла не только в человеческом аспекте, но зачастую и в экономическом. Бывшая заключенная О. Адамова-Слиозберг вспоминала: «Мы долбили в морозной почве канавы для спуска талых вод. Работали на 50-градусном морозе тяжелыми кайлами. Старались выработать норму... Это был очень тяжелый труд, земля — как цемент. Дыхание застывает в воздухе. Плечи и поясница болят от напряжения. Но мы работали честно. А весной, когда земля оттаяла, пустили трактор с канавокопателем, и он в час провел канаву такую же, как звено в шесть человек копало два месяца»[32]. Это было наказание бессмысленным трудом, особенно тяжкое и позорное для людей, всю жизнь честно трудившихся.
Еще в 30-е годы в лагерной экономике с разрешения правительства сложилась традиция, по которой почти все стройки возникали и существовали без проектов и смет, а финансировались по фактическим затратам. Иногда изыскательные и строительные работы начинались одновременно. Это приводило к тому, что строился завод, организовывался лагерь, завозились заключенные, а потом выяснялось: запасов разведанного сырья хватит для переработки не более чем на три-четыре месяца. Нередко шахты проектировались и строились на неразведанных месторождениях, нефть почему-то не шла из пробуренных скважин.
Огромные средства были израсходованы на строительство железной дороги в Норильске, но вопреки здравому смыслу проложили ее по снегу, в результате ни дороги, ни денег. С большими людскими и материальными потерями строился западный участок БАМа. А когда работы шли к завершению, выяснилось, что при строительстве железнодорожной ветки Тайшет—Усть-Кут не было учтено строительство Братской ГЭС. С началом строительства электростанции значительный участок этой дороги пришлось переносить на новую трассу, что нанесло государству многомиллионный ущерб. Подобных примеров можно привести множество.
Один из сотрудников Енисейстроя майор внутренней службы В.Н. Павлов, анализируя деятельность этого крупнейшего лагерно-промышленного комплекса за три с половиной года, писал в ЦК КПСС, что, несмотря на серьезность хозяйственно-политических задач, возложенных на Енисейстрой МВД СССР, «сделано очень мало, а то, что сделано, сделано с огромной непроизводительной затратой государственных средств, с удорожанием себестоимости и прямыми убытками, исчисляемыми в сотнях миллионов рублей, в отдельных случаях просто выброшенных на ветер». Работавшая по заявлению Павлова комиссия ЦК практически полностью подтвердила его выводы.
Наиболее ярким символом бессмысленного труда и выброшенных на ветер денег можно, пожалуй, считать строительство железной дороги Салехард—Игарка. Есть сведения, что автором этой бредовой затеи был Сталин, как-то заявивший на заседании Совета Министров, что русский народ давно мечтал иметь надежный выход к Ледовитому океану из устья Оби[33]. В апреле 1947 г. правительство приняло решение о строительстве железнодорожной линии к несуществующему порту в Обской губе, а уже в мае МВД приступило к организации строительства. Сформировали несколько десятков лагерей, завезли заключенных, немного техники и лошадей. Одновременно начались и проектно-изыскательские работы. Район, в котором по воле диктатора развернулась очередная «великая стройка коммунизма», был одним из самых труднодоступных и малонаселенных (плотность населения 0,05 чел. на 1 кв. км). По мнению министра внутренних дел Н.П. Дудорова, эта местность по своим природным условиям (приполярная заболоченная тундра) представляла собой «естественную тюрьму», что давало возможность обеспечивать полную изоляцию преступников. Отсутствие путей и средств сообщения, отдаленность района фактически исключали возможность контроля за ходом строительства и содержания заключенных со стороны центральных властей, что приводило к массовым злоупотреблениям и произволу лагерных служащих.
О ходе строительства регулярно докладывали Сталину. В 1952 г., через пять лет после начала работ, был, наконец, составлен технический проект железнодорожной линии Чум —Салехард—Игарка, протяженность которой определялась в 1 482 км. Проект, получивший положительное заключение правительственной комиссии, предусматривал простейшие технические решения: мосты, трубы, дома, административные здания — все деревянное, минимальное путевое развитие, «старогодние рельсы» и т.п.
Заполярная авантюра, стоившая жизни нескольким десяткам тысяч людей, закончилась сразу после смерти Сталина. По решению Совета Министров в марте 1953 г. строительство за ненадобностью прекратили, и осталась в тундре без начала и конца «мертвая дорога» длиной в 573 км. Фактические затраты на строительство всей железнодорожной линии Чум —Салехард—Игарка на день прекращения работ составили 3,3 млрд рублей, неизрасходованными остались 2,9 млрд рублей проектных средств. Примечательно, что через три года МВД вновь вспомнило об этой стройке и предложило организовать там две тюрьмы строгого режима на 20 — 25 тыс. заключенных и их силами восстановить и достроить дорогу. Экономическое обоснование звучало традиционно: «Принимая во внимание, что удельный вес заработной платы рабочих составляет ориентировочно в сметных ценах 33 % от строительно-монтажных работ и при условии, что эти расходы фактически производиться не будут...»[34] и т.д. Однако времена изменились, и подобная «дешевизна» потеряла свою былую привлекательность. Госэкономкомиссия отклонила предложения МВД.
Теоретики лагерной экономики прекрасно знали, во что обходится государству труд заключенных. Для них не было секретом, например, что в военизированной охране ГУЛАГа на 1 января 1949 г. состояло 165 445 человек, в том числе 7 937 офицеров и 157 508 сержантов и рядовых. При этом ГУЛАГ испытывал постоянную нехватку охранников. По лимиту, утвержденному правительством, их должно было быть не менее 9 % от общей численности заключенных, т.е. более 200 тыс. человек. Кроме военизированной охраны в лагерях и колониях ГУЛАГа в 1948 г. было 80 674 человека постоянных кадров офицерского и сержантского состава и вольнонаемных работников. Для сравнения добавим, что штатная численность всех пограничных войск СССР в тот же период составляла 168 тыс. человек.
В отличие от солдат Советской Армии рядовой и сержантский состав военизированной охраны получал ежемесячно от 250 до 350 рублей в виде зарплаты, находясь при этом на полном государственном довольствии. Заработная плата командира взвода младшего лейтенанта составляла в 1949 г. 1 420 рублей, оклад начальника отдельного лагерного подразделения (капитана или майора) колебался в пределах 2 800 — 3 000 рублей (это без пайковых, северных и прочих надбавок). Надзиратели в среднем получали по тысяче рублей, их численность определялась в 1,5 % от общего количества заключенных. В то же время, например, в 1950 г. среднемесячная заработная плата рабочих и служащих в целом по народному хозяйству СССР составляла 642 рубля.
Бюджет министерства внутренних дел никогда не публиковался, и вряд ли кому-то из советских граждан было известно, сколько народных средств расходовалось на содержание этого всесильного ведомства — государства в государстве. Тем интереснее заглянуть в баланс доходов и расходов МВД СССР за 1949 г., который был самым благоприятным в экономическом отношении. Расходы МВД были определены в размере 65,8 млрд рублей, из которых собственными доходами предполагалось покрыть 33,5 млрд рублей, остальные 32,3 млрд рублей министерство запрашивало из союзного бюджета. Требуемые ассигнования из государственного бюджета предназначались в первую очередь на содержание органов и войск МВД, лагерей для военнопленных и заключенных, получивших из союзного бюджета 20 млрд рублей; на расходы, непокрываемые собственными доходами, т. е. на содержание заключенных, выделялось 4 млрд, на капитальное строительство — 7,6 млрд рублей. В доход же союзного бюджета МВД планировало сдать в 1949 г. 2,7 млрд рублей, из них 2,2 млрд от использования труда военнопленных и заключенных[35].
По сравнению с 1948 г. расходы, финансируемые из союзного бюджета, увеличились на 5,1 млрд рублей. Основную часть из этой суммы советские налогоплательщики заплатили за создание в середине 1948 г. пятнадцати новых лагерей особого назначения (на их ограждение одной колючей проволоки ушло 800 тонн). Кроме того, бюджет МВД на 1949 г. предусматривал значительный рост плановых убытков вследствие повышения себестоимости продукции Дальстроя, горно-металлургических предприятий и лесной промышленности МВД.
Лагерная экономика как целостный хозяйственный организм могла существовать только в условиях командно-административной системы, когда правительственный указ и партийная директива заменяли естественные хозяйственные связи, когда игнорировались закономерности развития производства. Каждое постановление Совета Министров об экономической деятельности МВД содержало в себе ряд пунктов, начинавшихся словом «обязать». Многочисленные министерства и ведомства должны были оснащать очередную лагерную стройку материалами, техникой, жилплощадью для сотрудников, транспортом для заключенных и т.д. Перечень организаций, обязанных работать на МВД, был тем обширнее, чем крупнее и значительнее был лагерно-производственный объект. По Дальстрою, например, постановления правительства содержали десятки подобных пунктов. Сегодня, читая эти документы, можно подумать, будто вся страна должна была кормить северо-восточные лагеря, снабжать их сотрудников не только материалами и техникой, но и литерными продуктами питания.
В постановлении Совета Министров по организации одного из опытных военных заводов указывалось, кто и чем должен оснастить это предприятие МВД. В перечне предусматривалось абсолютно все, начиная от готовален и кончая самолетом Ли-2. Задача самого МВД сводилась, как правило, к одному: «обеспечить объект рабочей силой из числа спецконтингента в количестве...»
В первые послевоенные годы принуждение заключенных к труду основывалось преимущественно на силовых методах, однако это не обеспечивало выполнения производственных заданий, особенно в тех отраслях, в которых использовался тяжелый физический труд. Требовались стимулы для заинтересованности заключенных в результатах своего труда. Учитывая это, Совет Министров постановлением от 26 ноября 1947 г. восстановил зачетную систему рабочих дней заключенных, занятых в особо важных отраслях народного хозяйства.
В 1948 г. была введена частичная оплата труда заключенных. Это, безусловно, способствовало росту производительности труда и повышению активности заключенных. Наряду с материальными стимулами (зачеты рабочих дней, улучшенное питание, денежные премии, поселение в хорошо оборудованном бараке и т.п.) администрация лагерей стала широко практиковать моральное поощрение заключенных: публичное объявление благодарности, награждение грамотами, красными вымпелами на бараках и т.п. На московских стройках нередко можно было видеть такие плакаты-молнии: «8 апреля звено Брызгалова выполнило задание на 665 %, заработало на каждого члена звена по 110 рублей. Бригада № 18 — бригадир Поджарое — выполнила дневное задание на 465 %. Привет мастерам высокой производительности труда, равняйтесь по передовикам»[36].
В передовых лагерях можно было встретить заключенных, выполнивших в течение года двух-, четырех- и даже пятилетнюю производственную программу. Конечно, таких рекордсменов среди миллионов заключенных было очень немного. Сотни тысяч гулаговцев, обессиленных и голодных, по-прежнему не выполняли даже заниженных норм выработки. Однако кампания, проведенная политотделами в 1948 г. по активизации деятельности всех лагерных подразделений МВД, дала свои результаты: на 1948—1949 гг. пришелся пик роста производительности подневольного труда, заметно повысилась рентабельность предприятий МВД, многие лагеря и стройки частично отказывались от государственных дотаций, почти повсеместно выполнялись годовые планы.
Труд заключенных не афишировался, государственная тайна надежно охраняла все, что было связано с ГУЛАГом. Особенно это касалось всевозможных спецобъектов, количество которых в послевоенные годы быстро увеличивалось. Из общего объема капитального строительства, выполненного МВД в 1947 г. на сумму 4,2 млрд рублей, на спецстроительство приходилось более 1 млрд рублей. На строительстве спецобъектов в 1947 г. работали более 140 тыс. заключенных.
Спецстроительство было связано, в первую очередь, с развитием военно-промышленного комплекса, в частности с созданием атомного и водородного оружия. Профессор И.Н. Головин, непосредственный участник работ по созданию советской ядерной бомбы в 40-х годах, первый заместитель И.В. Курчатова в 1950— 1958 гг., признавался, что труд заключенных при осуществлении атомного проекта использовался «в широчайших масштабах». «Все стройки, рудники, "Атомграды", даже наш институт в Москве (в те годы лаборатория № 2, ныне Институт атомной энергии им. Курчатова. — Г. И.), — вспоминал ученый, — на всех этих объектах работали заключенные». В здании современного клуба была тюрьма, «оно было огорожено высокой глухой стеной, на углах — вышки с автоматчиками». По словам Головина, «сооружение, в котором был пущен первый атомный реактор (как тогда говорили, котел), соседние здания — все возводилось руками заключенных». Первыми строителями Международного центра ядерных исследований в Дубне также были заключенные. «На наших стройках, — рассказывал ученый, — их были многие тысячи. Все специалисты это видели и обо всем знали... Сейчас это кажется невероятным, но, когда возникала нехватка строителей и Берия говорил: "Что ж, завтра подошлем дополнительный контингент", это воспринималось спокойно»[37].
Основные стройки Главспецстроя МВД особыми постановлениями Совета Министров были отнесены к режимным, и все сведения об их дислокации, объемах капитальных вложений, сроках ввода в действие являлись материалами «особой папки». Секретность на этих объектах была такой, что иногда заключенным даже не выдавали наряды (без чего они не могли получить ни зачеты, ни деньги), мотивируя невыдачу документов тем, что это будет «разглашением государственной тайны».
Подневольный труд использовался не только в промышленности или строительстве. Такие заключенные, как Туполев, Королев, Глушко, Мясищев, Минц и многие другие ученые, работали в Особых конструкторских бюро, так называемых шарашках. Засекреченные научно-исследовательские или проектные институты, в которых под надзором органов госбезопасности работали ученые и инженеры, как правило, осужденные за «саботаж строительства социализма», «подрыв оборонной мощи СССР», создавались в Москве, Ленинграде, Рыбинске, Таганроге, Ростове, на Селигере и в других местах Советского Союза. Специалисты и ученые — некоторые с мировыми именами — работали за пайку, пусть даже несравненно лучшую («масло сливочное профессорам по сорок граммов, инженерам — по двадцать, черный хлеб — на столах»), чем обычная гулаговская.
Деятельность Особых конструкторских бюро, входивших в состав 4-го Спецотдела МВД, отличалась большим разнообразием. Например, ленинградское ОКБ-172, отметившее в мае 1948 г. десятилетний юбилей, проектировало артиллерийские системы вооружения. За годы существования бюро подконвойные специалисты по заданиям правительства разработали 23 крупных проекта и выполнили свыше 60 научно-исследовательских работ. Противотанковые пушки, башенные артиллерийские установки, морские установки и другая продукция ОКБ-172 широко использовались в ходе Великой Отечественной войны, показав превосходные результаты.
По случаю юбилея бюро было представлено к награде орденом Трудового Красного Знамени, а с десяти особо отличившихся специалистов, проработавших в нем не менее семи-десяти лет и оставшихся после отбытия срока наказания работать в «шарашке» по вольному найму, была снята судимость. Некоторые из этих «вольнонаемных» конструкторов и ученых были представлены вместе с наиболее отличившимися оперативниками МВД к правительственным наградам[38].
Другая группа из 53 заключенных специалистов долгое время работала над созданием транспортного самолета Т-117. Тюремный научный коллектив возглавлял бывший член итальянской коммунистической партии конструктор Р.Л. Бартини, прибывший в Советский Союз в 1923 г. Под его руководством группа разработала и спроектировала несколько вариантов самолета: пассажирский (авиаавтобус и салон-люкс), грузовой, санитарный и десантный. Проведенные в начале 1946 г, гражданскими и военными научными институтами экспертизы подтвердили высокие летно-технические качества его моделей[39].
Научные успехи заключенных специалистов могли создать иллюзию активного созидательного процесса. На самом деле любое экономическое или научное достижение ГУЛАГа — это в значительно большей степени потеря, чем приобретение. Подконвойный принудительный труд по своей природе не может быть созидательным. Любой без вины осужденный человек, находясь в противоестественных его природе тюремных условиях, униженный, переживший потрясение ареста, разлуку с семьей, не может работать и творить в полную меру своих способностей. Абсолютная самоотдача возможна лишь в крайне редких, исключительных случаях. Там, где группа заключенных специалистов за определенный срок создавала один самолет, за такой же срок научный коллектив свободных единомышленников создал бы восемь самолетов. Об этом позднее не раз с сожалением размышляли бывшие подневольные сотрудники особых конструкторских бюро, в частности А.Н. Туполев.
В послевоенные годы в системе МВД был создан ряд главков, непосредственно обслуживавших оборонную промышленность, таких, как главное управление слюдяной промышленности, управление главспецнефтестрой и др. МВД монополизировало добычу алмазов, асбеста, апатитов; резко активизировался поиск и добыча цветных металлов, особенно свинца. «Наши хозяйственные задачи являются военными задачами, необычными задачами и выполнить их обычными хозяйственными методами невозможно», — считал министр внутренних дел С.Н. Круглов[40].
Выступая на 7-й партконференции МВД СССР 31 марта 1950 г., Круглов отметил специфические особенности хозяйственной деятельности своего ведомства, не свойственные никакому другому министерству: «Во-первых, эти особенности заключаются в чрезвычайном разнообразии промышленного производства, которым нам приходится заниматься, используя труд заключенных в наших исправительно-трудовых лагерях и колониях... Нам приходится заниматься и топливной промышленностью, и цветными металлами, и строительством дорог, и металлообработкой, и добычей леса, и деревообработкой, и кожевенно-техническим производством, и обувной, и швейной и трикотажной промышленностью, эксплуатацией шоссейных и железных дорог, а также иметь в своей системе крупное сельское хозяйство.
Вторая особенность нашей работы заключается в том, что мы эту разнообразную программу промышленного капитального строительства выполняем, главным образом, в особо отдаленных, мало освоенных районах Дальнего Севера и Дальнего Востока...
Третья особенность заключается в том, что рабочая сила, используемая Министерством внутренних дел, коренным образом отличается от рабочей силы, с которой имеют дело другие министерства. В использовании рабочей силы мы обязаны сочетать интересы государственной безопасности, учитывать условия режима, изоляции заключенных с использованием их труда в интересах нашего государства»[41].
В 1949 г. МВД выпустило промышленной продукции почти на 20 млрд рублей. На его долю приходилось 100 % добычи платины, слюды, алмазов, более 90 % золота, свыше 70 % олова, 40 % меди, свыше 35 % сажи, 33 % никеля, 13 % леса. Валовая продукция промышленности МВД СССР в 1949 г. составляла более 10 % общего выпуска продукции в стране[42].
Главным атрибутом лагерной экономики на протяжении всех лет ее существования был ручной труд. После войны на стройки и предприятия МВД завозилось значительное количество современных средств производства, а заключенные в силу специфики подконвойного труда как и 10 — 20 лет назад работали киркой, ломом, лопатой, используя тачки и ручные носилки. В конце 1944 г. хозяйственники жаловались, что из общего количества имеющегося оборудования в 189 тыс. единиц бездействует 85 тыс. В лагерях несмонтированное оборудование лежало по одному-два года[43]. В 1948 г. на 5-й партконференции МВД представитель лагерной лесной промышленности докладывал о работе своего главка: «Все процессы немеханизированны, никаких механизмов до сего времени не получали и не получаем, а полученные 100 электропил в течение более года не можем ввести в эксплуатацию из-за отсутствия передвижных электростанций». Далее следовала традиционная просьба помочь, «потому что растущую программу мускульной силой и лошадью мы не возьмем»[44].
Но «лошадь и мускульная сила» на лесоповале сплошь и рядом отсутствовали. Одна из бывших каторжанок сумела подробно ознакомить партийное руководство с процессом лесозаготовительных работ на Колыме, в частности в женском лагере с игривым названием «Вакханка». «На "Вакханке" участки лесоповала отстояли от лагерного пункта на расстоянии от 5 до 10 км, — писала в ЦК КПСС бывшая смертница-каторжанка. — 10 — 20 км пути зимой было очень тяжелым добавлением к работе. Работа включала трелевку на себе, т. е. по две женщины впрягались в сани, перекладина через грудь, и везли баланы (бревна с корой. — Г.И.) на расстояние до нескольких километров за один рейс. Так, например, слабосильная бригада пятичасовиков, организованная ввиду большой людской истощенности, возила лес по одному рейсу в день на расстояние 5 км, всего делая, считая конец с пустыми санями, 10 км. У рабочих бригад норма, конечно, была выше. Невыполняющие норму бригады время от времени в зимние лунные ночи оставались в лесу до 12 часов ночи...» Случалось, что лагерные «вакханки» умирали от разрыва диафрагмы. В документах такие смерти обозначались как производственный травматизм вследствие нарушения техники безопасности. Они не портили лагерных показателей, так как шли по другой графе учета. Хитрая гулаговская статистика фиксировала смертные случаи настолько своеобразно (отдельно смертность в лагерях, в больницах, колониях, на производстве, в тюрьме, при побеге и т.д.), что до сих пор невозможно установить точное количество всех погибших заключенных.
Путем жесточайшей эксплуатации человеческих ресурсов, ибо уровень механизации лесозаготовительных работ в 1949 г. составлял в среднем 18,8 %, Главное управление лагерей лесной промышленности дало государству за послевоенную пятилетку 75 млн куб. м леса, т. е. на 4 млн куб. м больше, чем планировалось[45].
По правилам того времени продукция, произведенная руками (если не сказать жизнями) гулаговцев, включалась в итоговые показатели развития социалистической экономики СССР (в одних случаях в месячные, в других — в квартальные, годовые, наконец, пятилетние). Разумеется, никаких оговорок ЦСУ СССР не делало, поскольку, по замыслу создателей ГУЛАГа, заключенные, занимаясь созидательным трудом, должны были перевоспитываться и становиться сознательными строителями социализма в СССР.
Однако ГУЛАГ не столько втягивал людей в трудовой процесс, сколько калечил их физически и духовно, заодно разлагая тех, кто по служебному положению арестовывал, выступал в роли следователей, судей, охранников и т.д.
Партийно-государственное руководство страны не могло не знать этого. Оно имело представление и об экономической невыгодности использования труда заключенных, тем более в условиях ГУЛАГа. Себестоимость гулаговской продукции была значительно выше себестоимости аналогичной продукции, выпускаемой местной промышленностью. Например, в таком крупном хозяйстве, как Енисейстрой, сметная стоимость тысячи штук кирпича определялась в 250 рублей, фактическая же стоимость была 631 рубль, в краевой промышленности себестоимость такого же количества кирпича составляла 210 рублей; сметная стоимость тонны извести определялась в 85 рублей, на самом деле составляла 171 рубль, по местной промышленности — 93 рубля.
Ачинский кирпичный завод, на котором работали заключенные, превышал норму допускаемого брака в шесть раз, выполняя план по выпуску кирпича на 40 — 50 %. Юлинское свинцовое предприятие выполнило план 1952 г. на 38 % и дало убытков на 4,9 млн рублей. Подобная картина наблюдалась практически повсюду. Заниженные нормы не выполняли приблизительно 30 % заключенных и 17 % вольнонаемных рабочих, на отдельных рудниках и шахтах эти цифры доходили до 52 %. Столь низкие результаты труда никак не отражались на материальном положении сотрудников Енисейстроя, ибо он финансировался по фактическим затратам.
Лагерная экономика наносила материальный ущерб не только народному хозяйству. Весьма серьезными были потери и в области экологии. В ту пору едва ли не все промышленные предприятия строились без необходимых очистных сооружений, хищнически расходовались природные ресурсы. Сорский молибденовый комбинат, например, в нарушение всех правил и технологий сбрасывал отходы производства в пойму реки Соры (Хакасия). Проект предусматривал сооружение хранилищ для отходов, но строить их было некогда. Все понимали, что это грубейшее нарушение, но не пытались его устранить. ГУЛАГ одинаково не щадил ни людей, ни природу.
Очень часто, желая избежать неприятностей в связи с невыполнением плана, скрыть растраты, хищения и незаконные выплаты, руководители лагерных строек и предприятий шли на массовые приписки. Одна из проверяющих комиссий в своей докладной записке сдержанно отмечала: «На предприятиях Енисейстроя в 1952 г. были допущены значительные приписки невыполненных объемов строительных работ». В денежном выражении этот массовый обман государства (туфта, как говорили лагерники) исчислялся миллионами рублей.
Такими же приписками с целью показать выполнение плана и получить премии занимались при строительстве комбината № 16 по производству искусственного жидкого топлива (г. Ангарск, Иркутской обл.), которым руководил генерал-лейтенант С.Н. Бурдаков. В комбинат входили 15 различных специализированных заводов, для которых требовалось построить 400 сложных промышленных объектов, 95 км железных дорог, 130 км внешних трубопроводов и многое другое. Это была одна из важнейших, наиболее ответственных строек МВД большого военно-промышленного значения. Но и здесь в 1952 г. из 350 цехов, намеченных к пуску в первую очередь, для пуско-наладрчных работ было сдано лишь 139. План катастрофически не выполнялся, зато растраты и хищения исчислялись сотнями миллионов рублей.
Весьма низким было и качество строительства. Как правило, особых нареканий со стороны заказчика это не вызывало — все понимали, кто и в каких условиях строил. Недоделки обычно устранялись в процессе эксплуатации объекта. Но бывало и по-другому.
В конце 1952 г. правительство поручило главспец-строю МВД построить для одного из военных заводов три промышленных корпуса и два жилых дома в подмосковном Тушине. Строительно-монтажные работы вел совместно с военно-строительными частями МВД Ваковский исправительно-трудовой лагерь (Московская обл.). Несмотря на то что это была режимная стройка, сроки возведения объектов многократно нарушались и переносились, а через два с половиной года после начала строительства неожиданно обрушились несколько металлических конструкций, возникла реальная угроза обвала и крушения всей кровли. Оказалось, что при сооружении несущих конструкций были грубо нарушены строительные нормы и правила. С огромными дефектами подконвойные строители возвели и жилые дома, в которых забыли сделать дымоходы, отчего нельзя было пользоваться плитами, а канализационные трубы заканчивались в подвале и т.д. Доведенный до отчаяния директор завода Аремаев обратился с жалобой в ЦК КПСС, где вопрос о качестве гулаговского строительства стал предметом особого разговора.
Как уже отмечалось, хозяйственная деятельность МВД отличалась чрезвычайным разнообразием. В 1950 г. в системе министерства насчитывалось 1 300 совхозов и подсобных хозяйств с посевной площадью 656 тыс. га. Кроме того, они имели 700 тыс. голов продуктивного скота. Примером «подлинного гиганта социалистического земледелия» считался Карагандинский лагерь, посевная площадь которого составляла 101 тыс. га. Это было одно из самых крупных хозяйств страны: 26 тыс. голов крупного рогатого скота, 146 тыс. овец, 6 500 свиней. На территории площадью более 13 тыс кв. км располагались около сотни лагерных пунктов и столько же животноводческих ферм. 30 тыс. заключенных обслуживали лагерное сельскохозяйственное производство.
Говорить однозначно об убыточности всех лагерных сельхозпредприятий вряд ли правомерно. Конечно, случалось, собирали картофеля меньше, чем сажали весной. Бывало, что сев по разным причинам затягивался на 2 — 3 месяца вместо положенных 2 — 3 недель, а урожай добывали из-под снега. Но наряду с этим в гулаговских сельхозлагерях разводили племенной скот, получали рекордные надои молока, выводили новые сорта зерновых культур. И в этом не было ничего удивительного: ведь среди заключенных агрономов и зоотехников встречалось немало первоклассных специалистов, арестованных в связи с погромами в биологической науке СССР.
ГУЛАГ внес также заметный вклад (в научной литературе еще не отмеченный) в освоение целинных и залежных земель. По заданиям правительства силами заключенных в 1954— 1955 гг. были построены 35 новых зерновых совхозов, в основном на территории Казахской ССР, куда специально для ведения строительно-монтажных работ завозили партии заключенных, организуя новые лагеря. Гулаговцы строили для будущих новоселов-целинников жилые дома, общежития, столовые, хлебопекарни, а также зернохранилища, склады и т.д.
МВД всячески развивало и поддерживало сеть подсобных лагерных хозяйств, проявляя при этом трогательную заботу о своих сотрудниках. «Офицерский состав, рабочие и служащие лагерей, особенно Дальнего Востока, крайне нуждаются в продукции подсобных хозяйств, — отмечалось на 7-й партконференции МВД. — Разве могут дети сотрудников северных лагерей получить молоко кроме, как из подсобных хозяйств?»[46]. Побывавший на Колыме в 1944 г. в качестве представителя управления военной информации США профессор О. Латтимор, сопровождавший в поездке вице-президента США Г. Уоллеса, с одобрением писал в своем отчете, что в Дальстрое озабочены главным образом состоянием оранжерей для выращивания помидоров, огурцов и даже дынь, чтобы у работающих было достаточно витаминов[47].
Простим американскому профессору его наивность: до шахтеров витамины никогда не доходили. Основную часть сельскохозяйственной продукции лагеря сдавали государству, часть шла лагерному начальству и лишь иногда в больницах ничтожные крохи свежих овощей доставались больным и ослабленным зекам.
Нельзя сказать, что работники МВД были совсем равнодушны к заключенным. Их, например, заметно беспокоил сильный производственный травматизм, снижавший производственные показатели. Начальник ГУЛАГа И.И. Долгих высказал свое мнение по этому поводу на 8-й партконференции МВД в марте 1951 г.: «Производственные главки очень плохо следят за сохранением трудфонда. Вопросы охраны труда в наших производственных главках поставлены чрезвычайно неудовлетворительно. Я не буду приводить здесь цифры, о них товарищи знают, но особенно велики трудпотери от производственного травматизма и смертность от него по главкам Добровольского (Н.А. Добровольский возглавлял Главное управление лагерей горно-металлургической промышленности. — Г.И.), Гидростроя, Дальстроя, по лагерям лесной промышленности. Особенно неблагополучно с техникой безопасности в Кизеллаге, Устьвымлаге, в Вятлаге, в Севураллаге, Ныроблаге, Воркутлаге, Норильлаге, Ухтижемлаге, Ангарлаге, Нижнеамурлаге и по целому ряду других... Если бы по тресту Тимофеева (М.М. Тимофеев руководил Главным управлением лагерей лесной промышленности. — Г.И.) не было бы таких потерь, то он дал бы дополнительно древесины (по 1 кубометру на 1 человека) 100 тысяч кубов»[48]. Мы сознательно привели столь обширную цитату из выступления И.И. Долгих. На наш взгляд, она не столько отражает масштабы производственного травматизма, сколько характеризует менталитет гулаговского руководителя.
Чекисты-хозяйственники также высказывали озабоченность плохим питанием заключенных. Это, по их мнению, происходило по двум причинам: либо лагерная администрация экономит продукты питания, либо «хозобслуга» их разворовывает. В любом случае «такой порядок приводит к ослаблению физического состояния спецконтингента и срывает план трудового использования»[49].
Особую остроту вопросы «трудового использования контингента» приобрели в начале 50-х годов. Именно в этот период явственно обозначился кризис лагерной экономики. МВД катастрофически не справлялось с растущим объемом работ, хотя сметы по ГУЛАГу составляли уже несколько миллиардов рублей. «Великие стройки коммунизма» требовали для их осуществления огромного труда, причем труда добросовестного, квалифицированного, какого не могли дать гулаговские кадры. Было очевидно, что без применения сложной и разнообразной техники невозможно решить почти ни одной из поставленных перед министерством задач. Для использования дорогостоящего оборудования, которым все чаще оснащались стройки и предприятия, требовались надежные грамотные кадры, обладавшие достаточной производственной культурой. Такими кадрами лагерная экономика располагала лишь в отдельных случаях. Как всякое рабовладельческое хозяйство, ГУЛАГ оказался бессилен перед ростом производительных сил человечества.
Сложность ситуации вполне осознавали сами сотрудники МВД. Крутлов в одном из выступлений отмечал: «Мы должны понимать, что базировать ряд отраслей народного хозяйства, которые находятся в министерстве, только на заключенных нельзя... Когда у нас была валовая работа, земляные работы, тогда нужны были заключенные, а сейчас мы имеем дело с первоклассной техникой»[50].
В 1951 — 1952 гг. ни одно из крупных лагерно-производственных управлений не выполнило плана. «Величайшие стройки народного процветания» сдавались в эксплуатацию с огромными недоделками значительно позже намеченных сроков. Форпост лагерной экономики — Глав-промстрой — в 1952 г. сумел обеспечить выполнение плана только на 85 %, и это при том, что рабочей силой он всегда снабжался в первую очередь. Чрезвычайно велики были убытки главка, перерасход средств составил 4 % сметной стоимости. Анализируя причину сложившейся ситуации, руководитель Главпромстроя А.Н. Комаровский пришел к однозначному выводу: «Основной причиной является низкий уровень производительности труда»[51]. Несмотря на все усилия лагерной и производственной администрации, значительная часть заключенных норму выработки не выполняла.
Вопросы трудового использования заключенных были предметом постоянных разногласий между руководством ГУЛАГа и производственными главками. Хозяйственники обвиняли своих начальников в том, что они никак не хотят приблизиться к их производственным нуждам. Центральное управление выдвигало свои контрпретензии. «Самое большое проявление лагерного бандитизма, потерь, беспорядка — это в производственных главках, — подчеркивал в своем выступлении на 8-й партконференции МВД Долгих. — Планы, как правило, являются нереальными, заявки на рабочую силу в несколько раз превышаются против плана, однако ГУЛАГом эти заявки удовлетворяются, т. е., иначе говоря, главки не дорожат рабочей силой, они считают, что, коль есть ГУЛАГ с резервом рабочей силы, следовательно, можно рабочую силу не экономить, распоряжаться в любое время и как хочешь»[52].
В этом начальник ГУЛАГа был безусловно прав. Каждый главк, по словам Круглова, использовал рабочую силу, «как волкодав». «Возьмите тов. Комаровского, — говорил министр, — у него почти полмиллиона рабочей силы, а ему каждый месяц вынь да положь еще 300 тыс. рабочей силы для выполнения все новых и новых поручений, которые даются правительством. Возьмите любой главк, ну, скажем, главк тов. Добровольского, он тоже имеет 300 тыс. рабочих, главк тов. Тимофеева 250 тыс. рабочих»[53].
Требование новых рабочих рук все чаще и чаще дополнялось ультимативными жалобами на нехватку квалифицированных кадров. Пытаясь ликвидировать растущий дефицит рабочей силы, МВД стремилось расширить практику массового применения труда вольнонаемных, большинство которых составляли вчерашние заключенные. Учитывая обстановку, Совет Министров СССР вынес специальное постановление о закреплении на предприятиях и стройках МВД заключенных, отбывших свои сроки наказания, в качестве вольнонаемных кадров. Вполне естественно, что труд таких «вольнонаемных» был также неэффективен, как и труд заключенных, причем при малейшей возможности они стремились перейти в гражданские ведомства, где, по словам Круглова, «и нормы поменьше, и платят побольше».
По образному выражению Солженицына, ГУЛАГ являл собой удивительную страну, географией разодранную в архипелаг, но психологией скованную в континент. Казалось, она будет существовать вечно, пока сохранится всемогущая власть, ее создававшая.
5 марта 1953 г. умер Сталин. Лагерное начальство всех уровней оцепенело. Подавляющее большинство узников ликовало, открыто выражая свои чувства. Правда, первые перемены в Кремле многих насторожили и напугали. Речь идет о назначении приснопамятного Берии не только главой МВД, объединенного со службами госбезопасности, но и первым заместителем Председателя Совета Министров СССР.
Спившийся подполковник Д.Н. Лютанов был в числе тех, кто уверовали в незыблемость прежних нравов. В Ивдельском лагере (Свердловская область), в котором он был начальником, только за четыре месяца 1953 г. — с апреля по июль — были зарегистрированы 1 800 случаев преступлений и аморальных поступков, совершенных работниками охраны и служащими. Весьма своеобразно вел себя и упоминавшийся И.И. Долгих. Прошедшее весной 1953 г. в связи с амнистией сокращение штатов лагерей и колоний практически не коснулось кадрового состава. Причиной тому стало распоряжение начальника ГУЛАГа увольнять прежде всего местных жителей, офицеров запаса Советской Армии, а также состоявший на контрактной службе старшинский и сержантский состав.
И все же старые устои и правила доживали свой век. Массовые волнения и беспорядки, охватившие ГУЛАГ в 1953 г., свидетельствовали о наступлении новых времен. В Чусовском отделении Ныробского лагеря начальник конвоя Ахвердов и проводник собак Шорохов для демонстрации своей власти заставили группу заключенных, которых конвоировали с работы в жилую зону лагеря, лечь в грязь и ползти по-пластунски. Самодуры в мундирах натравливали на уставших, изможденных людей сторожевую собаку, ежеминутно угрожая применить оружие. В том же лагере командир взвода Терешков систематически избивал заключенных, издевался над ними, незаконно заковывал в стальные наручники и отправлял в штрафной изолятор. Жалобы заключенных, адресованные в вышестоящие органы, Терешков изымал из почтового ящика и с угрозами возвращал заключенным. В результате в лаготделении вспыхнул бунт и началась забастовка.
В первомайские дни 1953 г. заключенные лагерного отделения № 9 Красноярского лагеря (более 600 человек) объявили голодовку и потребовали вызова представителя ГУЛАГа. Конфликт был вызван хулиганством оперативного работника лагеря капитана Ловчева, который вечером первого мая устроил в столовой, где ужинали заключенные, дебош. Демонстрируя свое всевластие, он надел на голову заключенного Бессмертного миску с остатками каши. Никогда ранее подобная выходка пьяного офицера не могла встретить организованного сопротивления.
Во многих лагерях причинами забастовок стали такие неправомерные действия лагерной администрации, как обсчет при начислении заработной платы, задержка выплаты заработанных денег, приготовление пищи из испорченных продуктов, отсутствие борьбы с лагерным бандитизмом и терроризмом и др. Местное начальство старалось по возможности скрыть истинные причины массовых протестов и с этой целью провоцировало групповые драки между заключенными, в которых гибли десятки человек.
За период с апреля по сентябрь 1953 г. в ГУЛАГе было зарегистрировано 30 случаев массовых неповиновений и беспорядков: за это же время в лагерях убили и ранили более 200 заключенных. Иногда, чтобы избежать кровавого столкновения, заключенные изгоняли отдельных лагерных работников из жилых зон лагеря за «неумение вести себя». В Вятском лагере, например, такая участь постигла сотрудников культурно-воспитательного отдела Шулакова и Морозова, которых заключенные за систематические поборы и злоупотребления прогнали из жилой зоны и запретили появляться там впредь.
Тем не менее и после смерти Сталина на руководящие посты в ГУЛАГе назначались люди, подобранные по старым меркам, в частности ранее судимые за должностные, хозяйственные или уголовные преступления. Отбыв свои сроки наказания в лагерях и колониях, они после освобождения оставались работать в системе ГУЛАГа и успешно продвигались по службе. Так, например, несмотря на низшее образование и судимость, майор И.А. Желонкин, исполнял обязанности начальника управления Нижне-Амурского лагеря, подполковник Н.А. Иванов, не окончивший даже начальной школы, дослужился до руководителя отдела исправительно-трудовых колоний в Орловской области, майор С.С. Сретенский, проучившийся в школе менее четырех лет, к тому же бывший заключенный, в мае 1953 г. получил должность заместителя начальника управления Селенгинского лагеря.
По существовавшей еще с 20-х годов традиции многие офицеры, снятые с занимаемых постов за грубые нарушения советской законности, за злоупотребления служебным положением и по другим причинам, направлялись на руководящую работу в ГУЛАГ. Высшие должностные лица МВД, МГБ и ГУЛАГа легко находили общий язык и всячески поддерживали друг друга в критические моменты кадровых перестановок и массовых чисток. Подполковник внутренней службы Чижиков («пьяница и бездельник», по характеристике партийной организации) после увольнения с поста заместителя министра внутренних дел Молдавской ССР был принят в ГУЛАГ по ходатайству заместителя начальника ГУЛАГа по кадрам В.М. Козырева и назначен на должность начальника отдела режима и оперативной работы Северо-Кузбасского лагеря. Подполковник П.П. Сокольский, уволенный из органов МВД и МГБ за нарушение революционной законности, проявление карьеризма и злоупотребление своим служебным положением, в мае 1953 г. получил ответственную должность начальника оперативного отдела Усть-Вымского лагеря. За бывшего сослуживца лично хлопотал начальник ГУЛАГа И.И. Долгих. Между тем Сокольский был известен тем, что ранее по его вине в лагере погибли 34 заключенных и было зафиксировано 82 случая нарушения советской законности надзирательским составом.
Полковника Ш.И. Бокучаву неоднократно снимали с занимаемых им должностей в органах МВД. В июне 1952 г. его уволили с поста министра внутренних дел Абхазской АССР за грубое нарушение социалистической законности, ЦК КП Грузии объявил ему строгий выговор с предупреждением. Избежать окончательного падения полковнику помог В.М. Козырев, по ходатайству которого Бокучава получил должность начальника оперативного отдела Ныробского лагеря.
Почти каждый крупный лагерный руководитель имел в своей биографии факты, которые по сути являлись преступлениями, но по советской традиции именовались нарушениями законности. Генерал-майор А.В. Шамарин начал свою чекистскую карьеру в дорожно-транспортном отделе НКВД Томской железной дороги. Здесь в 1937— 1939 гг. проявился его незаурядный талант фальсификатора и провокатора. Молодой оперативник раскрывал контрреволюционные преступления одно за другим. Но неожиданно вышестоящие органы затребовали дела этих осужденных. Тут-то и выяснилось, что никаких дел вообще не существовало. Новосибирский обком ВКП(б) снял Шамарина с занимаемой должности. Берия восстановил его в органах НКВД и направил на работу в ГУЛАГ. И хотя новоиспеченный руководитель неоднократно подвергался партийным взысканиям, закончил он свою карьеру генерал-майором в должности исполняющего обязанности начальника Полянского лагеря (Красноярский край).
Не все генералы МВД, уличенные в совершенных преступлениях, сменили министерские кресла на отдаленные сибирские лагеря — многим удавалось пристроиться в центральный аппарат ГУЛАГа. Бывший министр внутренних дел Молдавской ССР, а затем Марийской АССР генерал-майор М.И. Маркеев был уволен со своих постов «за провал порученного ему дела и необоснованные аресты граждан». Однако, несмотря на такую формулировку, Маркеев в июне 1953 г. успел получить назначение в центральный аппарат ГУЛАГа на должность инспектора. Руководящие посты в системе ГУЛАГа получили генералы И.И. Врадий, В.П. Рогов, уволенные из аппарата МГБ. В резерве ГУЛАГа числился также генерал-майор И.Г. Попков, ранее работавший начальником Куйбышевского и Свердловского областных управлений МВД.
Всего в процессе кадровых перестановок и увольнений, которые начались в марте 1953 г. в связи с приходом к руководству объединенным МВД Л.П. Берии, в систему ГУЛАГа на руководящие должности были назначены 8 генералов, 34 полковника и множество офицеров более низкого звания, смещенных по разным причинам с ответственных постов в органах МВД—МГБ.
Сложившаяся в ГУЛАГе кадровая ситуация явно противоречила наметившимся в обществе переменам в духе «восстановления социалистической законности». После ареста Берии осенью 1953 г. лагерными кадрами вплотную занялись высшие партийные органы. 2 ноября 1953 г. этот вопрос обсуждался на заседании секретариата ЦК КПСС. Кадровая политика лагерного ведомства, подчиненного в тот период министерству юстиции СССР, была признана неудовлетворительной. В постановлении секретариата, принятом по этому поводу, указывалось, что заместитель министра юстиции СССР т. Кудрявцев и начальник Главного управления лагерей т. Долгих своими распоряжениями о сокращении штатов в системе ГУЛАГа, принятыми после смерти Сталина, способствовали увольнению опытных кадров, «чтобы заменить их людьми ведомства ГУЛАГа, остающимися за штатами в результате сокращения контингента лагерей». Секретариат ЦК КПСС рекомендовал министру юстиции К.П. Горшенину отменить неправильные распоряжения и принять меры к исправлению допущенных ошибок[54].
В ноябре—декабре 1953 г. административный отдел ЦК КПСС предпринял фронтальную проверку работы ГУЛАГа. Комиссия ЦК изучила 79 докладов и отчетов с мест, посетила десятки лагерей ГУЛАГа, ознакомилась с сотнями личных дел и характеристик. Все выявленные факты однозначно свидетельствовали «о крайне неблагополучном положении дел» в Главном управлении лагерей. Особое внимание комиссия обратила на грубое нарушение партийных принципов подбора работников, прежде всего на перевод в систему ГУЛАГа офицеров и генералов, проштрафившихся в МВД и МГБ. Отмечалось, что в руководстве ГУЛАГа работает много «бездельников и пьяниц. На руководящих должностях в лагерях подвизается ряд лиц, которые в период работы в органах МВД арестовывали ни в чем неповинных советских граждан и фальсифицировали дела по обвинению их в тяжких контрреволюционных преступлениях...»
Результаты первой и единственной столь крупномасштабной проверки ГУЛАГа озадачили не только органы МВД, но и высшее партийное руководство. На наш взгляд, именно эти материалы послужили основанием для принятия в 1954 г. ряда важных партийных постановлений, которые свидетельствовали о начавшейся реорганизации репрессивной системы и смягчении карательной политики.
В течение 1954 г. в системе МВД были сокращены и реорганизованы 2 790 подразделений, причем были ликвидированы 39 лагерных управлений, закрыты 16 тюрем. Штатная численность сотрудников МВД уменьшилась на 16 300 единиц, в том числе по центральному аппарату на 600 единиц. При этом расходы на содержание административно-управленческого аппарата МВД сократились на 250 млн рублей.
Структурная перестройка всех звеньев репрессивной системы сопровождалась фактически полной сменой руководящего состава. В целях укрепления кадров МВД местные партийные и комсомольские организации направили на работу в органы внутренних дел 3 035 человек, многие из которых заняли командные посты. В том же году на руководящую работу в систему ГУЛАГа были направлены 498 человек. Обновилось и среднее звено начальствующего состава: в низовые подразделения лагерей прибыли 1 639 новых сотрудников, из них 636 специалистов. В центральном аппарате ГУЛАГа сменились 29 руководящих работников, командный состав политорганов обновился более чем наполовину. Кадровые перестановки повысили образовательный уровень руководящего состава: по сравнению с 1952 г. число должностных лиц с высшим и средним образованием увеличилось на 15 %.
Реорганизация репрессивной системы сопровождалась некоторыми, по преимуществу административными, мерами по восстановлению законности. Приказами министра внутренних дел СССР были уволены из органов МВД заместитель министра внутренних дел Азербайджанской ССР Атакишиев; начальник Песчаного ИТЛ Сергиенко, бывший старший следователь следственной части по особо важным делам МВД Белолипецкий; министр внутренних дел Армянской ССР Григорьян; начальники отделов управлений лагерей — Минерального — Быстрое, Ухто-Ижемского — Врадий, Степного — Гладков, заместитель начальника Минерального ИТЛ Ручкин; начальник управления милиции Челябинской области Новиков; заместитель министра внутренних дел Белорусской ССР Семенов. По ходатайству МВД все эти лица, а также бывший начальник управления кадров МВД Б.П. Обручников постановлением Совета Министров СССР от 3 января 1955 г. были лишены генеральских званий как дискредитировавшие себя за время работы в органах МВД и МГБ. В течение 1954 г. из органов МВД уволили за допущенные в прошлом нарушения советской законности 358 человек начальствующего состава, преимущественно из руководящих кадров ГУЛАГа. Именно тогда освободили от занимаемой должности и начальника Главного управления лагерей И.И. Долгих. В феврале 1956 г., после годичной проверки, проведенной Главной военной прокуратурой СССР, его лишили генеральского звания и уволили «по фактам, дискредитирующим высокое звание начсостава органов МВД», назначив пониженную пенсию — 840 рублей в месяц.
Жизненный путь пятидесятидвухлетнего разжалованного генерал-лейтенанта чрезвычайно прост и вместе с тем достаточно типичен: 6 лет в комсомоле и 25 лет в партии, 36 лет на советской, профсоюзной и административной работе, из них 28 лет в органах МВД. Биографию И.И. Долгих нельзя назвать незаурядной, а карьеру стремительной или неожиданной; в ней все на своих местах. «Благодаря нашей партии и советской власти, я сын крестьянина-бедняка сапожника прошел свой путь от секретаря сельсовета, младшего агента ГПУ до министра внутренних дел Казахской ССР, начальника Главного управления лагерей и члена коллегии МВД и Министерства юстиции», — комментировал собственное продвижение по службе Долгих.
Что же позволило не имевшему ни образования, ни профессии, ни каких-то особых талантов и заслуг человеку столь уверенно подниматься по служебной лестнице? Причину своих успехов Долгих объяснял однозначно: «Я рос с помощью нашей партии...» Членом ВКП(б) молодой сотрудник ОГПУ стал в 1931 г. К тому времени он уже перестал видеть в спецпереселенцах и заключенных людей, они превратились для него в «рабсилу» и «трудфонд». С осени 1931 по осень 1932 г. в результате жесточайшей эксплуатации погибли полторы тысячи спецпереселенцев[55]. И каждый из них был на его совести.
Но не эту «заслугу» поставили в вину генералу, лишая его воинского звания. В послужном списке Долгих были и другие «подвиги». В 1937-1938 гг. он возглавлял следственное отделение дорожно-транспортного отдела НКВД Южной железной дороги в Харькове. Вот здесь-то будущий начальник ГУЛАГа и проявил себя полностью. Только с августа по ноябрь 1937 г. руководители отдела арестовали 1 800 человек. Ценные железнодорожные кадры истреблялись с таким размахом, что это вызвало негативную реакцию со стороны руководства НКВД.
В ходе пересмотра ряда сфальсифицированных дел выяснились многочисленные факты необоснованных арестов, жесточайших избиений подследственных, всевозможных издевательств и провокаций, в общем всего того, что по официальной терминологии именовалось грубейшими нарушениями социалистической законности. Виновников нашли на местах. Одного из них — Д.С. Леопольда — расстреляли тогда же, в 1939 г., его заместителя К.С. Курпаса уволили из органов НКВД позже. Зато начальник следственного отдела Долгих, непосредственный участник всех преступлений, уцелел, несмотря на неоднократные требования харьковской прокуратуры о его аресте и привлечении к уголовной ответственности.
Вступая в новую должность, как правило, с повышением, Долгих при знакомстве с коллегами всегда подчеркивал: «Партийных и административных взысканий не имею». Для него это было главным, а то, что против него трижды возбуждали и прекращали «по объективным причинам» уголовные дела, никого не должно было интересовать.
Многое тайное стало явным в 1956 г. Не желая мириться с формулировкой увольнения, Долгих апеллировал к ЦК КПСС. Он начисто отвергал выдвинутые против него обвинения и отчаянно доказывал, что всегда следовал партийным установкам и действовал в духе времени. И в этом была изрядная доля правды. Не знавший, что такое настоящий труд, и не имевший специальности, Долгих больше всего опасался остаться без средств к существованию. «По опыту других работников НКВД я знаю, что такое быть уволенным по фактам дискредитирующим, да еще из органов МВД, — писал в заявлении в ЦК КПСС бывший начальник ГУЛАГа. — Даже справка об освобождении из мест заключения многими руководителями предприятий считается более положительным документом для предоставления работы, нежели такой документ из органов МВД или МГБ». Просьба Долгих сводилась к одному: «Дать указание уволить из органов МВД по выслуге лет». В тот период ЦК КПСС счел просьбу безосновательной.
Более категоричный отказ в ответ на аналогичное обращение получил B.C. Рясной — пятидесятидвухлетний генерал-лейтенант, уволенный в августе 1956 г. «по фактам, дискредитирующим высокое звание генерала» и в соответствии с этим лишенный генеральского звания и льготной пенсии. Биография Рясного во многом напоминает биографию Долгих, как, впрочем, и многих других руководящих работников МВД. С 16 лет на комсомольской, ас 18 на партийной и советской работе, образование среднее, профессии нет. В органы НКВД (в аппарат ГУГБ) пришел в 1937 г. по направлению ЦК ВКП(б) с должности первого секретаря райкома. Рясной удачно вписался в советскую репрессивную систему и стал уверенно подниматься по служебной лестнице. Начальник управления НКВД г. Горького, министр внутренних дел Украинской ССР, замминистра внутренних дел СССР, замминистра госбезопасности, начальник управления МВД Московской области — вот лишь основные вехи служебной карьеры B.C. Рясного. Кроме того, он был депутатом Верховного Совета СССР, орденоносцем и т. д. Основанием к увольнению Рясного из органов МВД с «волчьим билетом» послужили материалы проверки его деятельности в 1937-1938 гг.
В тот период начинающий следователь проявил незаурядные способности в фальсификации следственных дел путем подлогов и провокаций. На совести Рясного смерть полпреда СССР в Саудовской Аравии К.И. Хакимова, которого он попросил оказать услугу — помочь перевести для начальства незнакомый текст с турецкого языка. На суде этот перевод явно буржуазно-националистического содержания фигурировал как сочинение обвиняемого. Рясной сфальсифицировал дело бывшего члена исполкома Коминтерна А.С. Султан-Заде, сотрудника аппарата ЦК ВКП(б) В.И. Зеймаля и ряд других.
В послевоенные годы Рясной активно боролся с «националистическими бандами» на Украине, а также производил массовые аресты латышей и литовцев «за связь с бандитами». Поскольку такая деятельность в те годы еще не считалась преступлением, генерал-лейтенант охотно ставил ее себе в заслугу.
Вряд ли Рясного мучила совесть за содеянное. Виноватым он себя не считал. Так же, как и Долгих, его больше всего волновала урезанная пенсия в 950 руб., потерянные льготы, да еще попытка МВД отобрать у него излишки жилой площади в центре Москвы. Рясной надеялся, что партия, которой он отдал 36 лет и для дела которой «не щадил своей жизни», поможет ему, но он ошибся. В заключении ЦК КПСС, в частности, говорилось: «Рясной в карьеристских целях по своей инициативе допускал фальсификацию следственных дел и быстро продвигался по службе». «Карьеристские цели» — вот ключевые слова в биографии многих сотен руководящих сотрудников МВД.
Так неожиданно быстро развертывались события, которые ретроспективно можно охарактеризовать как последний этап ГУЛАГа, точнее, как период ликвидации этого государства в государстве. Началось это с массовой амнистии, состоявшейся вскоре после смерти Сталина. Освобождению из лагерей и колоний подлежали более одного миллиона человек. К 10 июля 1953 г. в города, рабочие посёлки и сельскую местность прибыли уже около 973 тыс. вчерашних узников ГУЛАГа. Из них более 800 тыс. человек в короткие сроки были трудоустроены, около 50 тыс. не могли работать ввиду потери трудоспособности, 62 тыс. освобожденных по амнистии граждан остались работать в промышленности и строительстве непосредственно в местах расположения лагерей по вольному найму.
В мартовские дни 1953 г. решилась также и судьба ряда «великих строек коммунизма». Министр внутренних дел СССР, он же первый заместитель Председателя Совета Министров СССР Л.П. Берия направил 21 марта 1953 г. в Президиум Совета Министров проект следующего постановления: «Учитывая, что строительство ряда гидротехнических сооружений, железных, шоссейных дорог и предприятий, предусмотренное ранее принятыми постановлениями правительства, не вызывается нуждами народного хозяйства, Совет Министров постановляет прекратить строительство следующих объектов:
а) гидротехнических сооружений:
Главный Туркменский канал, Самотечный канал Волга—Урал, Волго-Балтийский водный путь, гидроузел на Нижнем Дону, Усть-Донецкий порт;
б) железных и автомобильных дорог:
Чум —Салехард—Игарка, Комсомольск—Победино и т. д., а всего более 20 крупных объектов[56].
Освобождая экономику страны от бремени непроизводительных расходов, Берия пошел еще дальше. 16 июня он внес на рассмотрение Совета Министров СССР и Президиума ЦК КПСС предложение «ликвидировать сложившуюся систему принудительного труда ввиду экономической неэффективности и бесперспективности».
О том, что лагерная экономика убыточна, что ГУЛАГ наносит государству значительный материальный ущерб, знали все, кто сталкивались с этой проблемой вплотную, но открыто на эту тему заговорили только после смерти Сталина. Во второй половине 1953 г. ЦК КПСС предпринял ряд проверок ГУЛАГа, которые позволили в какой-то мере определить его подлинную экономическую ценность[57]. Оказалось, что содержание лагерей и колоний в течение ряда лет не окупалось доходами от трудового использования заключенных, и ежегодно ГУЛАГ получал солидные суммы дотаций из государственного бюджета.
Вред ГУЛАГа, который в 1959 г. был ликвидирован окончательно, определялся не только материальными убытками. Лагерная экономика сформировала у миллионов советских граждан устойчивое негативное отношение к труду. Туфта (зеки расшифровывали это слово как «техника учета фиктивного труда») стала нормой производственной деятельности не только в ГУЛАГе, но и на воле. Пытаясь хоть как-то ограничить распространение ложных экономических показателей, Верховный Совет в 1961 г. принял указ «Об ответственности за приписки и другие искажения отчетности о выполнении планов», который предусматривал наказание до трех лет лишения свободы, но изжить туфту оказалось не так-то просто.
ГУЛАГ привил советскому обществу мысль, что можно работать, не получая за труд должного вознаграждения, приучил советских людей, в частности ученых и специалистов, довольствоваться мизерной зарплатой и не требовать достойных условий труда. ГУЛАГ тормозил развитие производительных сил СССР. Лагерные производственные отношения — отношения раба и господина — развратили немалую часть советского общества. Сотни тысяч людей, подчиненных системе ГУЛАГа в качестве охранников, начальников, политработников, обслуживающего, хозяйственного персонала, не считали зазорным жить за счет повседневной эксплуатации сограждан, превращенных в рабочий скот. Дети этих работников воспитывались на безжалостном отношении к людям, привыкали презирать труд и получать жизненные блага в условиях насилия, лжи, доносительства. В целом данный слой граждан составлял, на наш взгляд, одну из социальных опор тоталитарного режима.
Одновременно существовала еще одна, куда более многочисленная, прослойка советских людей, включавшая в себя миллионы семей, родных и близких, которые были почти у каждого узника. Естественно, их взгляды, настроения, психология, как правило, отличались от ментальности судей, конвоиров, охранников, работников силовых ведомств.
Когда во второй половине 50-х годов началась массовая реабилитация невинно осужденных в СССР людей, широкую известность приобрело свзанное с этим высказывание А.А. Ахматовой о том, что теперь Россия будет делиться на тех, кого сажали, и тех, кто сажали. И хотя слова известного поэта некоторых покоробили, она верно отразила суть дела: ГУЛАГ, существовавший под покровом строгой секретности, раскалывал советское общество, противопоставлял друг другу значительные слои населения, насаждал страх и беззаконие. Ровесник века писатель О. Волков, познавший судьбу узника ГУЛАГа, писал: «Мы жили, никогда не забывая об угрожающе разверстой пасти гулаговских заведений, всегда готовых нас поглотить. Им была найдена оправдательная вывеска — "исправление через труд", что возводило каторгу в ранг культурно-воспитательного заведения»[58].
Общественность послевоенной Европы сделала тему концлагерей одной из центральных в разоблачении идеологии и практики фашизма. Над истоками и природой тоталитаризма тогда задумались не только ученые и политики, но и миллионы европейцев, непосредственно переживших опыт нацистской диктатуры. Философ К. Ясперс, один из духовных лидеров послевоенной Германии, задумываясь над будущим человечества, увидел в лагерных системах опасность для самой природы человека. «Эта реальность концентрационных лагерей, — писал он, — это согласованное движение по кругу пытающих и пытаемых, эта утрата человеческого облика предвещают будущие возможности, которые грозят гибелью всему. Знакомясь с сообщениями о концентрационных лагерях, мы почти теряем дар речи. Эта опасность страшнее атомной бомбы, так как она угрожает душе человека»[59]. Обращаясь в 40 — 50-е годы к соотечественникам по радио, в статьях и книгах, К. Ясперс постоянно напоминал о недавнем лагерном прошлом: оно было, оказалось возможным, и эта возможность остается. Лишь знание способно предотвратить ее.
Предостережения ученого актуальны и для нашей страны. Достаточно сказать, что даже в середине 90-х годов делались попытки представить ГУЛАГ исправительно-трудовым учреждением, в котором закоренелые преступники подвергались воспитательному воздействию. Действительно, в лагерях наряду с безвинно осужденными содержались убийцы, воры, бандиты, что лишь усугубляло положение первых. Но профессор-юрист СИ. Кузьмин не заметил этого парадокса. Он рассматривает ГУЛАГ как составную часть карательного механизма, «который развивался и совершенствовался по мере усложнения задач социально-экономического созидания и политических обстоятельств». Более того, природу ГУЛАГа профессор объясняет опасностью враждебного капиталистического окружения, которая усиливалась в связи с политическими и экономическими успехами сталинского государства. «В таких условиях, — продолжает СИ. Кузьмин, — существование ГУЛАГа было логично и необходимо. Ибо оно обусловливалось многочисленными обстоятельствами внутри- и внешнеполитического порядка». Критикуя известную книгу А.И. Солженицына, автор обещает «дать объективную оценку системе исправительно-трудовых учреждений в нашей стране». При этом он хочет показать гулаговские формы и методы воздействия на заключенных таким образом, чтобы сотрудники исправительно-трудовых учреждений нашли для себя «много интересного и поучительного, что можно и нужно будет использовать в практической деятельности». ГУЛАГ в качестве образца для подражания! Книга вышла в 1995 г.![60]
Может быть, и не следовало так подробно излагать частное мнение отдельного автора, если бы оно действительно было частным. ГУЛАГ наложил серьезнейший отпечаток на менталитет не только тех людей, которые были его узниками, но в значительной мере повлиял на психологию, поведение, образ жизни и мыслей весьма широких слоев населения. Именно это обстоятельство требует глубокого изучения и анализа того феномена, каким был ГУЛАГ, и его метастазов, которые еще будут сказываться.
Г.М. Иванова, кандидат исторических наук.
1 Солженицын А.И. Бодался теленок с дубом.
2 ГУЛАГ в годы войны // Историч. архив. 1994. № 3. С. 62.
3 Там же. С. 73.
4 Там же. С. 63.
5 Там же. С. 85.
6 Центральный архив общественных движений г. Москвы. Ф. 3352. Оп. 3. Д. 375. Л. 134. Далее: ЦАОДМ.
7 Эндрю К., Гордиевский О. КГБ. История внешнеполитических операций от Ленина до Горбачева. Великобритания. 1992. С. 358.
8 Там же. С. 359.
9 ЦАОДМ. Ф. 2264. Оп. 1. Л. 21, 28, 29.
10 Там же. Д. 48. Л. 91.
11 Там же. Д. 77. Л. 28.
12 Там же. Д. 93-а. Л. 197.
13 Там же. Д. 77. Л. 28.
14 Там же. Д. 44. Л. 7.
15 ГУЛАГ в годы войны. С. 62.
16 Там же. С. 64.
17 Солженицын А.И. Архипелаг ГУЛАГ. М., 1990. Т. 1 -2. С. 95.
18 Центр хранения современной документации. Ф. 89. Перечень 60. Док. 11. Л. 3. Далее: ЦХСД.
19 Земсков В. Политические репрессии в СССР (1917-1990 гг.) // Россия. 1994. № 1 -2. С. 110.
20 ГАРФ. Ф. 9401. Оп. 2. Д. 202. Л. 267.
21 ЦАОДМ. Ф. 3352. Оп. 3. Д. 1136. Л. 101.
22 Там же. Д. 1631. Л. 98.
23 ГАРФ. Ф. 9401. Оп. 2. Д. 234. Л. 153: Д. 199. Л. 392.
24 Там же. Д. 202. Л. 267.
25 ЦАОДМ. Ф. 2264. Оп. 1. Д. 93-а. Л. 157, 158.
26 Там же. Д. 44. Л. 10, П.
27 Антонов-Овсеенко А. Путь наверх // Берия: конец карьеры. М., 1994. С. 103.
28 ГАРФ. Ф. 9401. Оп. 2. Д. 199. Л. 391; Д. 234. Л. 148.
29 Там же. Д. 171. Л. 288, 290, 295.
30 Там же. Д. 202. Л. 152.
31 Сент-Экзюпери А. Планета людей. М, 1977. С. 116-117.
32 Адамова-Слиозберг О. Путь // Доднесь тяготеет. М, 1989. Вып. 1. С. 70.
33 См.: Конквест Р. Большой террор. Рига, 1991. Т. 2. С. 119.
34 ЦХСД. Ф. 89. Пер. 16. Д. 1. Л. 33, 38, 41.
35 ГАРФ. Ф. 9401. Оп. 2. Д. 202. Л. 258.
36 ЦАОДМ. Ф. 2264. Оп. 1. Д. 93-а. Л. 195.
37 Разбудившие джина // Московские новости. 1989. № 41. С. 8.
38 ГАРФ. Ф. 9401. Оп. 2. Д. 200. Л. 83-84.
39 Там же. Д. 137. Л. 18, 19.
40 ЦАОДМ. Ф. 3352. Оп. 3. Д. 1302. Л. 155.
41 Там же. Л. 146.
42 Там же. Л. 17.
43 Там же. Д. 575. Л. 103.
44 Там же. Д. 990. Л. 134.
45 Там же. Д. 1472. Л. 81.
46 Там же. Д. 1302. Л. 131.
47 См.: Конквест Р. Указ. соч. Т. 2. С. 114. "8 ЦАОДМ. Ф. 3352. Оп. 3. Д. 1472. Л. 111.
49 Там же. Д. 1302. Л. 104.
50 Там же. Д. 1472. Л. 133.
51 Там же. Д. 1631. Л. 87.
52 Там же. Д. 1472. Л. 109.
53 Там же. Д. 1631. Л. 89, 90.
54 ЦХСД. Ф. 4. Оп. 9. Д. 421. Л. 2.
55 См.: Докладная записка об организации совхоза на Галке // Возвращение памяти. Новосибирск, 1991. С. 100—102.
56 Некрасов В.Ф. Финал // Берия: конец карьеры. М., 1991. С. 404.
57 Хлевнюк О.В. Принудительный труд в экономике СССР // Свободная мысль. 1992. № 13. С. 73-84.
58 Шаламов В.Т. Вишера. Антироман / Предисловие О. Волкова. М., 1989. С. 3, 4.
59 Ясперс К. Смысл и назначение истории. М., 1994. С. 161.
60 См.: Кузьмин СИ. ИТУ: история и современность // Человек: преступление и наказание. Вестник Рязанской высшей школы МВД РФ. 1995. № 2. С. 46-58.
Иванова Г.М. ГУЛАГ: государство в государстве // Советское общество: возникновение, развитие, исторический финал: В 2 т. Т. 2. Апогей и крах сталинизма / Под общ. ред. Ю.Н. Афанасьева. - М.: Российск. гос. ун-т. 1997. С. 209-273.