В.В. Кабанов
Судьбы кооперации в советской России: проблемы, историография

Одной из самых безжизненных, а потому и страшной по своим последствиям теорий XX в. стала доктрина большевиков о возможности победы социалистической революции и построения социализма в России. А один из краеугольных камней этой доктрины — «столбовой дорогой» к социализму— идеологи большевизма нарекли «ленинским кооперативным планом». Сам В.И. Ленин не имел никакого отношения к этому «плану». Правда, в статье «О кооперации» он неожиданно говорит о простой истине: надо не разрушать или преобразовывать старую кооперацию, а суметь включить ее в новую хозяйственную жизнь. Были у Ленина и другие «открытия». Например, то, что кооперация— это якобы все, что нужно для построения социализма, что его можно достичь с помощью одной только кооперации. Одним словом, «столбовая дорога».

Все прочее додумала за Ленина идеологическая служба. Она провела гигантскую мифологизацию Ленина: создала и обосновала так называемый ленинский кооперативный план. Великое творение теории социализма создавалось с размахом. Подчеркивалось, что план— «учение многомерное».

Во-первых, это путь и метод приобщения крестьян к социализму. Хорошо потрудились все, в том числе и историки, придумав ступени перехода от простейших форм кооперирования к сложным, их последовательность. Для них не составляло труда обнаружение элементов «социалистичности» в процессе складывания новых человеческих отношении (см. работы С.П. Трапезникова, И.Б. Берхина, В.А. Голикова и других[1]). Особенно сложной выглядела схема В.П. Данилова[2], который систему «социальных отношений, объединенных первичными формами кооперации», характеризовал как «переходные от индивидуалистических, в основном мелкобуржуазных отношений к отношениям социалистическим». Замысел такого построения прост: автор перенес кальку с общей схемы, характеризующей общество как якобы переходное от капитализма к социализму, на более конкретные ее компоненты, в частности на кооперацию. Но это чисто умозрительная конструкция, которую невозможно доказать на конкретном материале, поскольку таких отношений не существовало.

Во-вторых, план определял «основные закономерности, методы, принципы социалистического укрупнения мелкотоварного крестьянского хозяйства» и даже «перспективы его перехода к коммунистическому хозяйству в земледелии» (см. работы В.М. Селунской[3]). А это неизбежно подключало к схеме и совхозы, и иные объединения типа аграрно-индустриальных комплексов.

В-третьих, это путь, открывавший возможность для некапиталистического развития ранее отсталых народов Средней Азии, Казахстана и других регионов (см. работы Х.Н. Дриккер[4]).

Пристальное внимание к кооперации повлекло за собой многоаспектное рассмотрение ее значения в социально-экономической жизни советского общества 20-х годов: кооперация как «своеобразная форма госкапитализма» (И.И. Сергеев[5]), кооперация как важнейшее звено в системе мер по вытеснению частного торговца (В.П. Дмитренко[6]) и т.д. Подчеркивались необходимость переделки старой, «буржуазной» кооперации и укрепление ее партийными кадрами (Л.Ф. Морозов[7]).

План, конечно же, «имел большое международное значение» (см. Г.В. Шарапов и другие[8]). Страны, «вступившие на путь социализма», добивались «огромных» успехов. С его помощью даже самые плодородные, такие, как, например, Вьетнам, в рекордно короткие сроки были разорены.

План предлагался в качестве путеводной звезды и для стран «третьего мира». Тем самым он оправдывал не только результаты коллективизации, но и все последующие манипуляции с экономикой в СССР и странах социалистической ориентации.

Иллюзии солидности плана и вместе с тем прозорливости вождя должны были подкрепить некие соображения: план-де возник не вдруг, а на солидной основе; с этой же целью расширили и хронологические рамки его «разработки». Оказывается, план вынашивался задолго до революции и в период ее свершения были сделаны первые практические наметки, внесены поправки, дополнения, а в статье «О кооперации» Ленин его завершил, впрочем внеся одновременно и серьезные уточнения.

Историки стали отыскивать истоки чуть ли не в самых его ранних трудах (работы Л.Е. Фаина и других, не избежал этих поисков и В.В. Кабанов[9]). В итоге получалось, что разработка плана представляла некую продолжительную во времени и постоянно восходящую линию. Лишь в годы перестройки некоторые исследователи позволили себе понять, что Ленин в статье «О кооперации» развернулся на 180°.

Раздвижение хронологических границ «разработки» плана давало дополнительные неограниченные возможности. С подключением множества ленинских работ накапливалась богатая основа для соединения воедино трех китов теории построения социализма: индустриализации, коллективизации и культурной революции.

Получалось грандиозно: все продумано, проработано, извольте только выполнять. А для этого были мудрые решения партии, которые вкупе с ленинским наследием создавали несокрушимую «методологическую основу» и руководство к действию. Причем на все случаи жизни.

Эта грандиозная конструкция создавалась совместными усилиями политиков, партаппаратчиков, историков, экономистов и т.д. Люди разного социального положения, разных воззрений — они нередко расходились в больших или частных вопросах, но все вместе делали одно дело — всесторонне обосновывали великую значимость «ленинского кооперативного плана». Спор же между ними в сущности сводился к одному: кто добросовестнее проводил линию КПСС. Дело доходило и до крутых расправ и идеологической порки с соответствующими оргвыводами. Но принципиальной разницы между секущими и секомыми не было — все они в одном ряду партии большевиков, только одни— ленинцы, другие — сталинцы. Но все вместе — борцы за «социализм».

Антисталинская направленность передовых советских историков 60-х годов сыграла положительную роль в разоблачении отдельных уродливых явлений советской истории. В те годы сталинизму они противопоставляли ленинизм, выступали за новое прочтение Ленина. Большинство из них остались и по сей день находятся во власти иллюзии истинности ленинизма и возможности ленинского пути построения социализма.

В годы перестройки многие политики, историки, экономисты, публицисты серьезно и решительно задались целью выяснить роль кооперации в ленинской концепции социализма, пытаясь также ответить на вопрос о возможности реализации этой идеи в 20-е годы. Они считали, что лишь отступление от ленинских принципов кооперирования привело страну к негативным последствиям. Сам же «план» сомнению не подвергался.

Современный уровень представлений о кооперации прошлого отнюдь не развеял прежних иллюзий о кооперации как о важнейшем орудии социалистического строительства, впрочем как и о возможности победы социализма в стране. Правда, число сторонников подобных взглядов значительно поубавилось. Но они по-прежнему убеждены, что жизнь вновь выдвинула на передний план вопрос о кооперации не только как формы движения к социализму, но и как формы организации социалистического общества. В кооперативных мотивах ищут ключ к пониманию характера переустройства сельского хозяйства на рубеже 20-х—30-х годов и его последующего развития.

Подобные взгляды, в сущности, являются разновидностью концепции «возвращения» к якобы правильным идеям 20-х годов, в частности взглядам В.И. Ленина на кооперацию.

Но если у Ленина и не было никакого кооперативного плана, то определенные взгляды на кооперацию у него имелись. Естественно, на протяжении десятилетий они эволюционировали. Считается, однако, что в статье «О кооперации» они получили стройную завершенность.

Между тем статья Ленина «О кооперации» знаменует собой не логическое завершение предшествующей работы, а, наоборот, ее диалектическое отрицание, крутой поворот. Суть его— в том, что задачей строительства социализма является перестройка экономики, но не в соответствии с утопией идеального социализма, а с учетом реальных условий, что предопределяет включение в «социалистическую» работу готовых форм, созданных капитализмом (кооперация прежде всего), втягивание через них в эту работу всех слоев населения, крестьянства в первую очередь.

Это решительным образом меняло и взгляд на кооперацию: ее нужно не перестраивать, а использовать в том виде, в каком она сложилась исторически. Все стало проще и естественнее. Ленин неоднократно повторяет мысль: «Как можно меньше мудрствования и как можно меньше выкрутас»[10].

В свете такого подхода логичным выглядит рассмотрение так называемых ленинских принципов кооперирования, которые, кстати, никогда не привязывались к Ленину ни во времени, ни в пространстве. Да это и невозможно по той простой причине, что заслуги Ленина в разработке этих принципов нет. Ленину приписывалось то, что ему никогда не принадлежало. Известны принципы кооперативной работы, выведенные теоретиками кооперации в результате изучения и обобщения коллективного опыта мировой практической работы, такие, как добровольность объединения, последовательность и постепенность перехода от простых форм к сложным, заинтересованность, самостоятельность и другие, безоговорочно объявлявшиеся «ленинскими».

А между тем Ленин долгие годы боролся именно с этими «насквозь буржуазными» кооперативными принципами, пытаясь внедрить так называемые пролетарские принципы кооперирования. Не добровольность, а обязательность, поголовность, принудительность. Не самостоятельность и самодеятельность, а огосударствление. Не материальная заинтересованность, а отмена пая, дивиденда и пр.

Ленин с трудом пересматривает «пролетарские» принципы кооперирования. А с одним из них— обязательность, поголовность участия— он не расстается даже и в конце жизни. 17 марта 1922 г. председатель Центросоюза Л.М. Хинчук пишет В.И. Ленину письмо, в котором просит указаний, ставить ли на предстоящей 5-й сессии Совета уполномоченных Центросоюза вопрос о добровольности членства в кооперации. Хинчук предлагал вынести этот вопрос на широкое обсуждение. Свое отношение Ленин изложил 18 марта в записке Н.П. Горбунову (для членов Политбюро): «По-моему, кооперация — не профсоюзы. Кооперация должна остаться обязательной в смысле членства. Приток средств — добровольный». И далее разъясняет: «Члены кооперации — все. Нам это надо для будущего. Чему мешает, не видно. Паевые взносы добровольны. Кто сделал взнос, получит долю дохода»[11].

Понимал ли Ленин суть кооперации? Ведь обязательность членства и добровольность взносов — взаимоисключающие принципы. И в то же время они неразделимы, ибо с разных сторон сочетают экономический смысл и заинтересованность участия в кооперации.

В итоге Ленин предложил вопрос отложить и на сессии не ставить. Но его позиция была одобрена Политбюро ЦК РКП (б). 12 мая 1922 г. оно приняло постановление «Об обязательности членства, добровольности взносов и об единстве потребкооперации» .

Но те же идеи— и в предсмертных работах. В статье «О кооперации» читаем: «Нам нужно... заставить всех поголовно участвовать не пассивно, а активно в кооперативных операциях», чтобы население «поняло все выгоды от поголовного участия в кооперации»[12]. Где же здесь добровольность? Не напоминает ли это старый лозунг: «Железной рукой загоним человечество к счастью»?

Вопрос далеко не частный, а принципиальный. Он несет большую нагрузку и в философском смысле, и в плане нравственном. Кооперация никогда не порывала с индивидуальной свободой в отличие от того «поголовного» коллективизма, который утверждал ленинский строй «цивилизованных кооператоров». Уже в этом была огромная несовместимость «социалистического строя» с индивидуальной свободой, поэтому кооперация не могла вопреки утверждению В.И. Ленина «сплошь и рядом совпадать с социализмом». И уже только этого достаточно, чтобы вся ленинская конструкция построения социализма с помощью кооперации рухнула.

Однако не будем акцентировать на этом более внимания и предположим, хотя это и трудно, что рецидивы старой болезни могли быть преодолены благодаря новым подходам к кооперации. А взгляды Ленина сильно изменились и по сравнению с дореволюционным временем, и по сравнению с периодом революции, и по сравнению с 1921 г.

До революции кооперация с экономической точки зрения представляла для Ленина одну из разновидностей капиталистического предприятия, а разного рода кооперативные начинания энтузиастов всерьез не принимались, ибо, по его мнению, без революционной ломки господствующего строя кооперативная деятельность не могла кардинально улучшить положение трудящихся. С точки зрения политической возможности использования кооперации в классовой борьбе пролетариата оценивались также весьма низко. С точки зрения социально-преобразующих возможностей кооперации она также никуда не годилась, ибо не мирный реформизм и самосовершенствование личности, а социальная революция могла, по мнению Ленина, привести к социализму.

В период революции Ленину сразу же пришла идея использования кооперации в строительстве нового общества, для чего необходимо было перестроить ее работу на «пролетарских» принципах кооперирования. Это означало отказ от добровольности вступления, ликвидацию пая, устранение самостоятельности ее членов и пр.

Эти «пролетарские» принципы были непонятны не только мелкому товаропроизводителю — крестьянину, но и рабочему. Ничего, кроме разрушения кооперации, они не дали. Но идея перестройки кооперации владела умом Ленина довольно долго. И лишь в работе «О кооперации», как уже говорилось, мы видим реалистический подход: не разрушать и перестраивать надо кооперацию, а использовать в том виде и качестве, в котором она досталась от «проклятого прошлого». Это был переход от рассмотрения явлений с позиции долженствующего быть к оценке его сущности. Теперь задача заключалась в том, чтобы научиться включать в экономику готовые формы, созданные капитализмом.

Но Ленин идет дальше и делает вывод о совпадении в советских условиях «сплошь и рядом» кооперации с социализмом, о возможности построения с ее помощью социализма. Оказывается, что кооперация — «это... все необходимое для построения полного социалистического общества»[13].

Используя кооперацию, страна с преобладанием крестьянского населения, видимо, имела шанс добиться определенного прогресса. Но только этот путь не был столбовой дорогой к социализму, как считал Ленин, ибо социализм — дело настолько отдаленного будущего, причем будущего всего человечества, что затея строить его в отдельно взятой стране оказалась небезопасной и чреватой тяжелейшими последствиями.

Попутно можно обратить внимание еще на один вывод, сделанный в последних работах Ленина: о возможности построения социализма в стране «с другого конца». «Если для создания социализма, — отмечал он, — требуется определенный уровень культуры... то почему нам нельзя начать сначала с завоевания революционным путем предпосылок для этого определенного уровня, а потом уже, на основе рабоче-крестьянской власти и советского строя, двинуться догонять другие народы»[14]. Однако непонятно, почему начать «с другого конца» было бы посильно для России? Странно слышать слова о культурной революции, когда одновременно шел разгром русской культуры, старой интеллигенции, специалистов.

Вполне очевидно, что если бы те потерянные в результате революции и гражданской войны миллионы жизней и рублей направить на народное образование и медицину, если бы не гигантские материальные разрушения, если бы не утрата ничем не измеримых духовных ценностей и нравственного богатства народа, то, может быть, и не пришлось говорить о необходимости «целой культурной революции»?

Социализм, за строительство которого брались нищие и бездуховные, неизбежно должен был переродиться в нечто опасное не только для страны, но и для всего человечества.

Статья Ленина — догадка вдруг озаренного ума, где человек из очевидных истин делает открытие для себя, где политик нащупывает реальную, твердую почву, всей душой помышляет сойти на нее, зовет туда соратников.

Статья В.И. Ленина «О кооперации» сыграла свою роль в изменении кооперативной политики. Ведь после известных решений XII партконференции об усилении борьбы против верхушки интеллигенции, специалистов, в том числе врачей, агрономов, кооператоров, последовала жестокая цепь административных мер. Статья Ленина способствовала приостановке этой вакханалии, но, к сожалению, не в состоянии была преодолеть ту полосу недоверия к кооперации, которая проходит через всю советскую историю.

Лозунги о необходимости всемерного развития кооперации расходились с конкретной практикой их реализации, хотя отдельными деятелями партии они воспринимались со всей серьезностью. Среди последовательных проводников ленинских взглядов на кооперацию был Н.И. Бухарин. В одном из своих выступлений на страницах «Правды» от 19 апреля 1925 г. он напомнил: «Вы знаете, с появлением статьи Владимира Ильича о кооперации у нас свежим воздухом повеяло», ибо в ней была «дана на долгие годы программа нашей работы».

Да, Бухарин пытался проводить эту программу в жизнь, ничего в ней принципиально не меняя. Разве что развил новые ленинские идеи в русле аграрно-кооперативного социализма. Но вот что любопытно. В последние годы в советской историографии, например в работах экономистов Н.К. Фигуровской, А.И. Глаголева, встречались утверждения о том, что «Н.И. Бухарин разработал свой план кооперативного развития деревни, во многом перекликающийся со статьей В.И. Ленина „О кооперации" (1923) и книгой А.В.Чаянова „Основные идеи и формы организации сельскохозяйственной кооперации"» (1919)[15].

Да, кооперативная теория Чаянова оказалась для Бухарина довольно близкой: она еще более утвердила его в мысли, что именно сельскохозяйственная кооперация является для крестьян столбовой дорогой к социализму. В работе «Путь к социализму и рабоче-крестьянский союз» он вслед за Чаяновым писал, что крестьянское хозяйство через кооперацию будет «незаметно для себя и все время с выгодой для себя постепенно переделываться и перерабатываться... Отрасль за отраслью крестьянское хозяйство будет, таким образом, подобно маслобойным заводам, организовываться уже на новых началах, переделывая свою природу, объединяясь и срастаясь в одно целое с государственной промышленностью».

Однако находить сходство в позициях Бухарина и Чаянова— занятие довольно рискованное, поскольку за найденными элементами сходства можно потерять несовпадения принципиального характера. Так, В.П. Данилов в работе «Бухаринская альтернатива» писал: «Интересно, что в целом процесс кооперирования крестьянских хозяйств, как он характеризовался в произведениях Бухарина, вобрал в себя основные положения концепции «кооперативной коллективизации», разработанной А.В. Чаяновым...»[16]

Но что следует понимать под «основными положениями»? Таковых видится два, и по ним у Бухарина и Чаянова абсолютно разные взгляды.

Для Ленина и Бухарина СССР — это страна диктатуры пролетариата, для Чаянова— «господство трудящихся масс». Это первое и главное отличие.

Второе отличие — в разном отношении к рынку. Для Чаянова рынок — важнейшее и естественное условие работы кооперации.

Казалось бы, о чем спорить? Ведь то же самое у Ленина и Бухарина. То же, да совсем принципиально не то. Никто не доказал, что Ленин перед смертью признал необходимость рыночных отношений при социализме. Для него рынок всего лишь допуск. То же самое и с Бухариным. «Рыночный социализм» Бухарина предполагается лишь до какого-то неопределенного времени. Для него рынок не цель, не сущность, а средство перехода к плановому хозяйству. В этом для него и смысл нэпа — начать движение к плановому хозяйству «через посредство рыночных отношений».

Взгляды Бухарина формировались непосредственно под влиянием статьи Ленина «О кооперации», таковыми они оставались и к концу 20-х годов. В 1929 г. на апрельском Пленуме ЦК ВКП(б) он утверждал: «Форма рыночной связи будет у нас существовать еще долгие и долгие годы. Я бы даже больше сказал: форма рыночной связи долгие годы будет решающей формой экономической связи. Решающей!»

Долгие годы, но не всегда. В этом вся суть. Все опять упирается в иллюзию возможности завершения так называемого переходного периода и построения социализма.

Происходившие в стране события имели свою логику и целостность, лишая перспективы бухаринские компромиссы. Беспокойство ортодоксальных марксистов относительно путей развития сельского хозяйства, да и страны в целом были не напрасны. Либо... либо... Третьего не дано. Либо назад к капитализму, либо вперед, как они полагали, прямым путем к социализму. А разве нэп, этот окольный медленный путь, не вел туда же? В том-то и вопрос, что не вел. И дело не в скорости, а в принципе. Нэп, если его последовательно проводить, то это не просто сидение на двух стульях. Гораздо важнее то, что нэп требовал бесконечных и всевозрастающих уступок (а затем и жертв) капитализму. Уступок, идущих от экономической области, проходящих через политическую сферу и вторгающихся в «святая святых» — идеологию. Эти уступки свели бы на нет все завоевания большевиков. Коммунистам настолько трудно было поступиться принципами, что они начали крутить колеса нэпа в обратную сторону, едва поставив его на рельсы.

Нэпу мог быть, должен, просто обязан быть противопоставлен только один метод— а-ля «военный коммунизм», сравнительно мягкий, что маловероятно, а скорее всего, жесткий, как оно и вышло.

И никаких альтернатив! Как показано в прекрасной работе Е.А. Никифорова «К проблеме альтернативности в социальном развитии России», «у российского социума не было, нет и, если не произойдет спонтанной мутации (т.е. вмешательства иррациональных сил), не будет никаких альтернатив. В российском социуме... заложено нечто жестко детерминирующее его историческое существование»[17].

Неверие в нэп прямо сопрягалось с недоверием к кооперации. Следствием этого явилось неодинаковое отношение власти к разным видам кооперации. В результате — разный темп и сам характер восстановления отдельных видов кооперации, иная, чем до 1917 г., закономерность их эволюции.

Работа В.И. Ленина «О кооперации» сыграла некоторую роль в улучшении официальной политики РКП(б) по отношению к кооперации, однако преодолеть реальные негативные взгляды, сложившиеся в годы «военного коммунизма», недоверие и скепсис она не смогла.

Внешне все выглядело вроде бы пристойно. На XII партсъезде вопросам кооперации, ленинскому пониманию «кооперативного строя» было отведено видное место. В Отчетном докладе ЦК, в специальном докладе о кооперации А.А. Андреева, в выступлениях Л.Б. Каменева, М.И. Калинина, Г.М. Кржижановского, Е.А. Преображенского отмечалась громадная важность постановки Лениным вопросов о роли кооперации в социалистическом строительстве. Трактовка сущности и возможности кооперации давалась широко, в духе ленинского понимания. Производственное кооперирование, в частности коллективное земледелие — коммуны и артели, рассматривалось как часть кооперации. В деревне ей отводилась роль единственной школы коллективного хозяйствования.

Неизменный вывод советских обществоведов о том, что работа В.И. Ленина «О кооперации» и решения XII съезда РКП(б) повлекли за собой решительный пересмотр отношения к кооперации, вряд ли правомерен, если перейти от общих деклараций к рассмотрению текущей кооперативной политики, последовавшей после окончания работы съезда. Она с трудом вырывалась из сложившихся представлений и, как показало дальнейшее развитие событий, так и не сумела этого сделать. За внешним декларированным признанием важной роли кооперации в строительстве социализма, зафиксированным в сотне резолюций, стояло все то же недоверие к кооперации, особенно (и в первую очередь) к кооперации сельскохозяйственной. И это самым непосредственным образом отражалось на ее деятельности.

В первую очередь обращает на себя внимание тот факт, что под влиянием государственного воздействия происходит иная, чем до революции, закономерность становления кооперативной системы.

Необходимость изначального капитала — это, собственно, азбучная истина, которую довольно рано постигли дореволюционные кооператоры. Вот почему первые кооперативы России возникли как преимущественно кредитные (или смешанные, но неизменно с наличием или даже с преобладанием кредитных функций), способные мобилизовать свободные деньги населения, общественных организаций, частных лиц.

С возрождением кооперации в начале 20-х годов функции кредитной кооперации берет на себя государство. Однако кредитование кооперации налаживается с трудом. Приходится преодолевать сложившееся в прежние годы «военного коммунизма» недоверие к кооперации, особенно у работников Наркомфина и НК РКИ, считавших, что финансирование кооперативов сопряжено с риском, поскольку кооперативные предприятия как организации добровольные могут ликвидироваться в любой момент, а выданный кредит не с кого будет востребовать. Тем более неприемлемыми были предложения поставить кооперацию в условия сметного ассигнования.

Первой удостоилась доверия потребительская кооперация, поскольку там позиции большевиков были относительно прочны. И именно по этой причине, т.е. оказания финансового доверия, в первые годы нэпа наибольшее развитие получила потребительская кооперация. Ее успехи в советской историографии восприняты некритически и, как следствие, несколько преувеличены.

Считается, что потребительская кооперация, первой начав возрождение, довольно быстро достигла неплохих результатов и в значительной мере подготовила почву для возрождения сельскохозяйственной кооперации.

Естественно, что в условиях первоочередного и преимущественного финансирования потребительская кооперация получила толчок к возрождению и развитию в большей степени, чем сельскохозяйственная.

Данное обстоятельство имело неожиданные историографические последствия. В 50 —60-е годы В.П. Данилов сформулировал свою концепцию развития советской кооперации. Она изложена практически во всех его работах, посвященных этой проблеме. Согласно его схеме, именно потребительская кооперация, достигнув наибольших успехов в сфере товарно-денежного обращения, создавала «первые предпосылки для более глубокого кооперирования деревни, готовила почву для развития сельскохозяйственной кооперации». Естественно, Данилов исходил из реальной картины тех лет, но сама констатация факта («что соответствовало и исторической последовательности в развитии процесса кооперирования: объединение крестьян как потребителей началось раньше и развертывалось быстрее») свидетельствовала о признании этой ситуации нормальной[18].

Однако такое положение могло возникнуть не в силу закономерностей развития кооперативного движения, а, напротив, вопреки им, в силу специфического развития отношений между государством и кооперацией, когда ставка делалась именно на потребительскую кооперацию.

Что касается сельскохозяйственной кооперации, то она, по меткому выражению известного деятеля кооперации, выдвиженца-большевика (вероятно, наиболее толкового из всех выдвиженцев) Г.Н. Каминского, «в условиях новой экономической политики... возникла как-то сама собой, и пришлось считаться с ней как с фактом»[19].

Опыт же российской дореволюционной кооперации свидетельствует о том, что кооперативное движение, особенно в деревне, возникает главным образом с образованием кредитной кооперации со смешанными функциями. (Естественно, начинается практически одновременное движение всех форм, но нет никакой иерархической лестницы; главнейшую же роль в успехе всей кооперативной системы играет, конечно же, кредитная кооперация.)

В СССР получилось наоборот. И это обстоятельство в сильнейшей мере сдерживало рост кооперации, ибо она была бедна, особенно деревенская.

Государство пытается монополизировать кредитование крестьян и лишить сельхозкооперацию финансовой самостоятельности. С начала 1925 г. отмечается массированное нарастание мощи государственной системы сельхозкредита.

Должна ли была вызывать опасения подобная ситуация? Вряд ли. И вот почему. Во-первых, в этом не было ничего нового. Нечто подобное — этакий «флюс» — наблюдалось и в деятельности дореволюционной кооперации. И это вовсе не ставило кооперацию в какое-то исключительно зависимое положение от кого бы то ни было. Во-вторых, «жизнь взаймы» — это привычная участь многих предприятий, фирм и т.д. в условиях капитализма.

Другой вопрос, как может государство использовать подобную ситуацию? Какими руками оно вторгается в ее деятельность: поощрительными или загребающими?

Затронутая тема наводит на более общий и важный разговор: о месте кооперации в обществе в целом. Потребительская кооперация в схеме Данилова занимает нижнюю ступень в своеобразной иерархической лестнице форм кооперации, вершина которой отводится производственным формам — артелям, коммунам, товариществам. Непосредственно им предшествовали простейшие производственные формы— машинные, семеноводческие, мелиоративные и прочие товарищества. Еще ниже стояли различного рода сельскохозяйственные товарищества посреднического типа и т.д.

Собственно, такая схема движения по лестнице от простых форм к более сложным не противоречила реалиям, но жизнь все же оказывалась гораздо богаче и разнообразнее и форм возникновения, путей их эволюции, способов функционирования и взаимодействия было гораздо больше. Да и само направление движения, согласно схеме, было как бы детерминировано определенной (односторонней) заданностью — иерархическая лестница постепенно подводила крестьян к более полному кооперированию, т.е. всеобщей коллективизации. При этом допускалась не обязательность последовательного прохождения всех ступеней, а возможность перехода к высшим формам (т.е. прямая коллективизация).

В целом же такое понимание сути и целей кооперации восходило к 20-м годам. В частности, оно было свойственно Н.Д. Кондратьеву в период разработки им перспективного плана развития сельского и лесного хозяйства (1923/24 — 1928/29 гг.). Такая позиция, если ее свести к более короткой формуле (естественно, в терминологии того времени), означала: кооперация есть школа коллективизации.

Правда, не надо упрощенно понимать мысль Кондратьева. Он полагал, что для перехода к коллективизации потребуется лет... 600![20]

Принципиально по-иному понимал роль кооперации А.В. Чаянов, для которого кооперативное движение с его внутренними процессами перерастания форм из одной в другую, их видоизменения и пр. представляло ценность само по себе (а не только как явление переходное), как нечто единое, самостоятельное, врастающее во всем своем многообразии в систему народного хозяйства.

Жизнь, однако, пошла по некому третьему пути.

Преимущественное внимание к потребительской кооперации, казалось бы, обусловливалось в значительной мере рецидивами «военного коммунизма», когда превалировал распределительный принцип экономики. На самом же деле это не следствие «военного коммунизма»: распределительно-уравнительный фетиш выражал саму суть большевистского социализма.

Политика недоверия к кооперации породила постоянный, всеобъемлющий и разнообразный контроль партии за кооперацией, каналы постоянного воздействия на нее. Это достигалось путем манипулирования кадрами, создания могущественного и всевидящего партийно-государственного аппарата, регулирования социального состава кооперации. Важнейшим каналом регулирования кооперации стала система генеральных договоров кооперации с промышленностью. Действие кооперации направлялось планированием, а вместе с тем нередко и бесцеремонным административным вмешательством.

Тем не менее кооперация в 20-е годы достигла известных успехов, которые неизменно отмечаются в советской историографии. Наиболее полные и всесторонние данные, показывающие рост кооперации и укрепление ее роли в народном хозяйстве, можно найти в работах наиболее авторитетного историка-аграрника В.П. Данилова.

Однако это была одна сторона дела, а может быть, даже верхушка айсберга, скрытого в большей части от глаз. Эту большую часть составляли негативные явления, которые, постепенно накапливаясь, подводили кооперацию в конце 20-х годов к глубокому кризису.

Как же так? Рост, успехи и... кризис?

Прежде разберемся в причинах роста. Что стояло за большими цифрами? Да всякое. А чаще всего все та же нужда. Нужда выступала «лучшим» агитатором за кооперацию. Получить мануфактуру крестьянин мог в государственных магазинах и кооперативах. Из-за нее вступало по нескольку человек в день в каждое потребительское общество. Большинство пайщиков потребкооперации страны называли «мануфактурными». Товарный голод толкал крестьян в кооперативы, число кооперированных крестьян росло. Таким способом было нетрудно добиться осуществления ленинской идеи о поголовном кооперировании. Но что этим достигалось? Нищий социализм?

Деревня стояла накануне «великого перелома», но не догадывалась об этом.

Да и как догадаться, если, как сообщал крестьянин С. Покудов (Лебевцево, Рыбинский уезд), «во многих деревнях даже никто не знает, что означает слово „социализм"»[21].

«Великий перелом», безусловно, сказался на судьбах кооперации, но далеко не так, как это представляет современная историография. Кооперация того времени не исчерпала ни возможностей роста, ни тем более своей преобразующей роли. С осени 1929 г. развитие доколхозных форм сельскохозяйственной кооперации было прервано. Мощная кооперативная система, созданная в условиях нэпа, подверглась «грубому и недальновидному слому»[22].

Идея о «сломе» кооперации была поддержана. Известный историк кооперации Л.Е. Фаин также писал о том, что «параллельно с коллективизацией шел процесс слома неколхозных форм сельхозкооперации»[23]. Разделял эту точку зрения в конце 80-х годов и я[24].

Однако дело обстояло несколько иначе. Прежде всего по времени. Осенью 1929 г. кооперацию никто не ломал, тем более по указке «заправил административно-хозяйственной системы». Напротив, с ней связывался подъем сельского хозяйства на основе его «социалистического преобразования». В «Известиях» 30 октября и 1 ноября было опубликовано постановление ЦИК и СНК СССР от 18 сентября 1929 г., в котором говорилось: «Сельскохозяйственная кооперация, достигшая значительных успехов в области сельскохозяйственного оборота, должна стать действительно организатором производственных процессов в сельском хозяйстве. Решительный подъем всех производственных сил сельского хозяйства возможен только на основе его социалистического переустройства, для чего необходимо исключительное внимание к работе сельскохозяйственной кооперации со стороны всех органов советской власти». Распад кооперации произошел не по причине чье-то злой воли или некомпетентности руководства. Он был неизбежен.

Кооперация ломалась в силу антагонистических противоречий кооперации с государством, которые к концу 20-х годов достигли высшей степени. И один из камней преткновения лежал, конечно же, в сфере идеологии. Ведь сколько ни говори хорошего о кооперации, а пресловутая классовая линия выдерживалась ею плохо. Здесь что-то надо было предпринять. Нет, никакого замысла о «сломе» кооперации не возникало. Задача состояла в том, чтобы внести коррективы в ее работу.

Кооперация распадалась, раздираемая противоречиями между сущностью своей работы и системой государственного режима. Внешне это зачастую выглядело как внутреннее противоречие самой кооперации, преимущественно в сфере организационного строительства.

Системе не была приемлема кооперация, основанная на самодеятельности и творчестве масс и живущая только в условиях рыночных отношений. Системе нужен был только аппарат. Пусть неуклюжий и громоздкий, но зато послушный, безропотно выполняющий все команды.

Кооперация превращалась в государственно-кооперативное предприятие. И в этом качестве она не обогащалась, а утрачивала ранее сильные стороны: инициативность, маневренность, способность заинтересовать население. Из нее подспудно изгоняли кооперативный дух. Внутренне она становилась чрезвычайно слабой и вновь превращалась, как в годы «военного коммунизма», в придаток государственной системы.

Какие же противоречия раздирали кооперацию? По каким линиям шел ее разлом?

Главнейшее противоречие заключалось между теоретической посылкой в понимании сути кооперации В.И. Лениным и его последователями и реальной жизнью. Речь идет о совпадении «сплошь и рядом» кооперации с социализмом, о кооперации как «столбовой дороге» к социализму. Эти постулаты оказались «сплошь и рядом» утопическими. До социализма оказалось слишком далеко, а выдавать действительное за желаемое стало не только вредной привычкой, дезориентирующей любознательные умы, но и неотъемлемой чертой общества несостоявшегося социализма.

Далее. Идеология большевизма постоянно противостояла здравому смыслу и экономическим законам. Последние для большевиков не существовали. Они действовали согласно своим стереотипам, как бы они ни расходились с жизнью.

Противоречие между допуском «буржуазного» в экономике в 20-е годы и невозможностью такого допуска в идеологии, морали и культуре было неразрешимым. Отсюда вечные конфликты, недоверие, контроль за специалистами, отстранение неугодных вплоть до высылки их за границу. В итоге оказалось, что самыми страшными врагами для большевизма оказались самые умные.

Кооперацию не могло не задеть важнейшее противоречие строящегося «социализма»: между планом и рынком. Кооперация способна существовать только в условиях рыночных отношений. План же как важнейшее средство «социалистического» строительства был направлен (с победой телеологического принципа над генетическим) на преодоление рынка, преодоление нэпа.

Ленинский призыв к внимательному отношению к кооперации, к полному признанию ее огромного значения в «строительстве социализма» не означал, однако, отказа от намерений преобразовать кооперацию, изменить принципы кооперативной работы в соответствии с пролетарским видением мира. В 20-е годы постепенно, но неуклонно расшатываются и ломаются один за другим старые кооперативные принципы. Уже говорилось, что даже в статье «О кооперации» В.И. Ленин не отказался от своей старой идеи поголовного кооперирования. А в мае 1928 г. председатель Колхозцентра Г.Н. Каминский на III Всероссийском съезде колхозов говорил: «На ближайшее пятилетие перед нами стоит задача кооперировать поголовно все крестьянство...»[25]

Опять поголовно! А это означало полное забвение идей добровольности — важнейшего принципа кооперативного движения.

Большевистская пропаганда искусственно вычленяла из кооперации некую высшую форму сельскохозяйственной кооперации — производственную, в то время как все другие виды рассматривались как этапы на пути создания этого коллективного объединения. Так утверждалась концепция перерастания простых форм в более сложные, как своеобразный механизм самодвижения кооперативной «лестницы». Особое место в этом кооперативном эскалаторе придавалось простейшим производственным объединениям типа машинных, семеноводческих, мелиоративных и прочих товариществ. В одной из своих работ В.П. Данилов пишет: «Итак, изучение семеноводческих товариществ и их развитие на протяжении 20-х годов подтверждают выводы, сделанные на материале о машинных товариществах того времени. Им также была присуща способность к органическому (в порядке самодвижения) перерастанию в колхозы, ярко выявившаяся в 1928 — 1929 гг. и послужившая немаловажным фактором подъема колхозного движения»[26].

Процесс перерастания простых форм в более сложные оказался сильно преувеличенным политиками и понятым слишком прямолинейно историками. Кооперация, безусловно, в силу своих свойств обнаруживает возможность перерастания одних форм в другие (причем на разных уровнях экономических и организационных связей, а не только по линии машинное товарищество — колхоз). Вывод об этом был сделан теоретиками и практиками кооперации еще до революции, но особого значения ему не придавалось, за исключением сторонников производственного кооперирования. Политика же 20-х годов, а затем и историография делали особый акцент на это свойство кооперации.

Не следует отрицать проявление этих качеств кооперации в 20-е годы, но не надо их преувеличивать. К тому же необходимо принять во внимание следующие обстоятельства.

Первое. Уже отмечалось, что возможность покупки промышленных товаров крестьянином целиком зависела от его вступления в кооператив. Вне коллектива он такой возможности не имел.

В конце 20-х — начале 30-х годов ситуация для крестьянина еще более осложняется. Теперь в кооперации никаких товаров нет, и возможность их приобретения уже зависит от вступления крестьянина в колхоз. И если в кооперативах купить было нечего, то пропадал сам смысл вступления в кооперацию. Впрочем, выход подсказывали: надо «перерасти» в колхоз.

Но в таком случае разрушалась низовка кооперации. А какой от нее прок?

Для улучшения снабжения рабочих ведущих отраслей промышленности выход из положения был найден в организации в 1930 г. системы закрытых распределителей при крупнейших заводах и фабриках. Что же касается сельского населения, то оно, в сущности, было брошено на произвол судьбы, о нем просто перестали вести речь.

Второе обстоятельство, имевшее существенное значение для «перерастания» низших форм в высшие, — это прямое административное вмешательство в этот процесс, когда простым росчерком пера одни формы превращались в другие. Об этом свидетельствуют материалы Союза союзов сельскохозяйственной кооперации, Колхозцентра и ряда центральных союзов, в том числе и Семеноводсоюза, проводивших обследование кооперации весной 1930 г.[27]

Вопреки новомодным утверждениям о свертывании кооперативной сети «сверху» материалы обследований свидетельствуют, что инициатором разрушения кооперации выступает среднее звено: районные, областные, республиканские (автономные) уровни, а отнюдь не высшие.

Таким образом, идея перерастания фактически обернулась разрушением низовой кооперативной сети.

Усиление административных методов усугубляло различное понимание принципов самодеятельности, самостоятельности и самоуправления партийно-государственными функционерами и кооператорами. Активная интервенция в эти сферы некомпетентных партийных выдвиженцев, бдительный надзор за кооперативной деятельностью неотвратимо вовлекали кооперацию в русло всепожирающего бюрократизма.

К концу 20-х годов кооперативно-колхозный аппарат разбух и вздорожал. Это стало особенно заметно после различных реорганизаций. Так, по Вологодскому округу после реорганизации вместо одного окружного союза, в аппарате которого уже было 150 человек, стало 14 районных союзов и в каждом по 50 — 40 платных работников (всего 660 — 700 человек)[28].

Реорганизация приводила к тому, что административно насаждались новые аппараты с параллельно существовавшими. Эти новые органы не имели под собой реальной почвы: за ними не стояла какая-либо низовая кооперативная сеть.

Ярким проявлением бюрократизации кооперации стали резко увеличившиеся множественность и параллелизм в руководстве работой кооперации.

Слабость аппарата «компенсировалась» силой бумажного потока инструкций, запросов, циркуляров и т.д. Но это помогало плохо. Производство не улучшалось.

Бюрократизм постепенно парализовывал работу кооперации. Особенно это проявлялось в управленческих звеньях. Как показали материалы обследования кооперации весной 1930 г., республиканские союзы союзов и колхозцентры не могли найти общего языка. Под сомнение ставилась оправданность окружных союзов. Но особенно запутанным оказалось районное звено. Параллелизм и многозвенность районной системы зачеркивали весь смысл кооперативной работы.

По целому ряду районов имелось по четыре-пять и даже по восемь параллельно существовавших районных звеньев. Между ними отсутствовала даже самая элементарная взаимная увязка в текущей работе. Все попытки совместной работы обычно дальше совместных подписей не шли.

В 1930 г. в полной мере стали реализовываться противоречия, элементы которых накапливались за предшествующие годы советской власти. Кооперация превращалась в государственно-кооперативную организацию. Но не по типу смешанного предприятия, похожего на акционерное, а скорее как разновидность государственного.

Сельскохозяйственная кооперация, разваливаясь на глазах в ходе коллективизации, отдавала свои функции частично государственным организациям, частично потребительской кооперации. Она, в свою очередь принимая несвойственные ей ранее заготовительные функции, утрачивала свои традиционные. Но это уже другая история.

Серьезнейшее противоречие между теорией и практикой выявляется при анализе соотношения значимости кооперации и общины в аграрной политике советской власти.

Декларируя в годы нэпа всемерную поддержку кооперации как важного орудия в построении социализма, большевики усматривали в этом возможность безболезненного втягивания через кооперацию в социализм крестьянства. Обычно политики, историки, экономисты, ограничившись констатацией этого положения, а также подчеркнув момент выгодности участия в кооперации, не анализировали сути и значения происходивших в кооперированном крестьянине изменений и уж тем более не пытались осмыслить вероятные последствия этих перемен.

А между тем с кооперированным единоличником происходила интересная трансформация (разумеется, не на глазах, ибо процесс этот продолжительный). Кооперация, вовлекая в свою орбиту крестьянские хозяйства, постепенно и исподволь разрушала их натуральную замкнутость, втягивала в рыночные отношения с внешним миром. Через кооперацию крестьянин начинает зависеть не только от общества, но и от рынка. И чем дальше, тем больше. Тем самым, так же незаметно и постепенно, разрушалась и крестьянская община (именно исподволь, а не резко и насильственно, как при столыпинской аграрной реформе).

Иногда в литературе можно встретить суждение о том, что кооперация как бы развивала и продолжала принципы коллективизма общины, и в этом усматривалось их сходство и чуть ли не родство. С.П. Трапезников, подчеркивая, правда, принципиальную разницу общины советской от дореволюционной (а таковой разницы не было), писал: «По существу, советская земельная община явилась одной из разновидностей кооперации, представляя ее низшую ступень». Более определенно не скажешь. Однако дело обстояло скорей наоборот: коллективизм кооперации принципиально другой природы, нежели общины. Он зиждется на личной свободе и инициативе, а посему он добровольный. А принцип объединения общины принудительный, обязательный для всех, «поголовный» (каждый претендующий на надел должен быть приписан к обществу). И кроме того, стихия существования кооперации — товарно-денежные отношения, в то время как для общины это условия, разрушающие ее.

Но разрушение общины было невыгодно государству. Оно уже убедилось во время гражданской войны в том, что общину по-прежнему с превеликой пользой можно привлечь к исполнению фискальных задач. Советские историки (В.П. Данилов, П.А. Колесников и др.) утверждают, что революция уничтожила фискальные функции общины. Но это не так — революция их активно использовала, например, в таком важном деле, как продразверстка. Действительно, кто конкретно разверстывал причитающуюся крестьянину долю повинности и доводил ее до сведения каждого хозяйства? Раскладку продразверстки по дворам осуществлял сельский сход (сход хозяев); он же был ответствен и за ее выполнение (продотряды этого не делали — они выполняли функции «катализатора»: устрашали строптивых, охраняли собранное). Сход же определял порядок и очередность выполнения нарядов по трудовой, гужевой и иным повинностям (а их было много) и нес ответственность за их исполнение.

Как показывает в своих работах Т.В. Осипова, дезертирство из Красной Армии в годы гражданской войны было значительным. Власти принимали различные меры против дезертирства. В частности, в деле поимки дезертиров община была связана круговой порукой и несла ответственность за их сокрытие. Круговой порукой крестьяне были связаны и при поимке «бандитов», т.е. повстанцев, участников крестьянских восстаний.

Круговая порука оставалась и после гражданской войны. И государство общине ее не навязывало. Круговая порука являлась имманентно присущим свойством общины и выражала собой одно из проявлений норм обычного права. В этом заключалась и своеобразная жизненная философия, и мораль.

Использовало круговую поруку и само общество исключительно для своих целей. Можно привести примеры безупречных действий этого механизма, порой странных или даже вовсе непонятных горожанину. Так, в конце 20-х годов на страницах многих газет прогремело так называемое лудорвайское дело. Все газеты клеймили кулаков д. Лудорвай Вотской автономной области, которые якобы выпороли своих менее состоятельных односельчан. В действительности за невыполнение решения схода о самообложении на благоустройство выпороли виновных— это, естественно, была беднейшая часть села. В этом усмотрели проявление классовой борьбы в деревне.

Христианское смирение мужика (до поры до времени), его непонимание происходящего, традиционная податливость общины магии власти (власть есть власть), готовность к выполнению ее заданий не только хозяйственных, но и в сфере управления и всего прочего (прием агитаторов, различных уполномоченных, комиссий, проведение кампаний и пр.) делали сельское общество надежной опорой государства. Тем более что сельские Советы были безденежными, да и не обладали авторитетом сельского схода.

Большевики из тех, кто посмекалистее, видели в послушной общине плацдарм для организации будущих колхозов. Так оно и случилось. Недаром в 60 — 70-е годы среди историков возобновился старый спор русских народников с марксистами об общине и «общинном пути» к социализму. Так, С.П. Трапезников утверждал, что община стала исходной формой развития коллективизации. Он писал, что «советская революция подготовила земельные общества для перехода в высшую форму, превратив их в опорные пункты социалистического преобразования сельского хозяйства». В.П. Данилов отрицал это; он признавал консервативность общины и считал ее препятствием на пути коллективизации. Нам представляется позиция Трапезникова более предпочтительной.

Поднимая сегодня проблему о соотношении роли кооперации и общины в коллективизации, видимо, следует принять во внимание и такое обстоятельство: путь к колхозам через кооперацию был много хлопотливее, длиннее — словом, канительнее, чем через общину. К тому же выявились опасные, крайне нежелательные, но, похоже, неизбежные явления: развитие кооперации оказывалось возможным только в условиях товарно-денежных отношений, которые, в свою очередь, сопровождались ростом капиталистических элементов, расслоением деревни. А дифференциация деревни? Не опасна ли она? Не слишком ли богатеет крестьянин? Как ограничить рост кулака? Вот вам и плоды кооперации.

Вот вам и «столбовой путь»! Подобные мысли не давали покоя партийным и советским функционерам.

Другое дело — община. Она, учитывая изложенное выше, прежде всего безопаснее. Здесь ничего не надо предварительно создавать. Все в наличии. Необходимо лишь перевести группу совладельцев земли в новое качество. И главное — никаких промежуточных форм и звеньев, минуя все это, прямо в колхоз.

Вот уж где открывалась возможность загнать человечество огулом к счастью!

Кооперация, разрушая общину и натуральную замкнутость хозяйства, трансформировала в этом процессе и самого крестьянина в работника иного типа (путем постепенного отщепления одной за другой различных отраслей хозяйства, обобществления отдельных хозяйственных операций, предоставления свободы выбора вариантов выгоды, привития навыков коммерции и т.д.). Кооперация разрушала крестьянина как универсального сельскохозяйственного работника (сам пахал, сам сеял, сам продавал и т.д. — словом, все сам). Тем самым стратегически она действовала в направлении раскрестьянивания (и, стало быть, А.В. Чаянов был неправ, когда надеялся с помощью кооперации сохранить традиционного крестьянина?). Но это цивильная и безболезненная форма раскрестьянивания.

Коллективизация же, наоборот, консервировала в колхозе и общинный уклад жизни, и традиционного крестьянина. Конечно, происходили некоторая специализация, внедрение механизации и освоение новой техники и пр. Но гораздо важнее не то, что он приобретал, а то, что он терял, порывая с кооперативным путем: самостоятельность и самодеятельность, свободу выбора, инициативность и пр., не говоря уже о потере личной свободы. Тем самым колхозы не только сохраняли наиболее консервативные черты общинного общежития, но и усугубляли их.

В свете изложенного становится понятным, что разговоры о кооперации так и остались разговорами. В жизни же утверждалось нечто иное, не имевшее ничего общего с кооперацией. Но тем не менее коллективизацию советской деревни советская идеология квалифицировала не иначе как кооперирование в высших производственных формах.

Все сказанное относительно кооперации и общины, возможно, будет воспринято довольно критически. Конечно же, жизнь гораздо сложнее схем. Вряд ли стоит настаивать на категоричности этих суждений: тема «кооперация и община», пожалуй, еще только разрабатывается в отечественной историографии. Изложенная позиция— одна из возможных в ее трактовке.

В.И. Ленин к концу жизни называл мечты старых кооператоров фантазией и даже пошлостью. Но эти мечты, даже будучи фантастическими, никому не мешали и не вредили кооперативной работе. А она приносила посильную помощь тем, кто в ней нуждался. Окрепнув, кооперация стала с начала XX в. одним из заметных носителей прогресса.

А как квалифицировать мечты большевиков и результаты борьбы за них?

Ленинское предсмертное намерение строить социализм «с другого конца» и его новое видение роли кооперации в этом строительстве оказались всего лишь очередным витком коммунистической утопии. В практическом же преломлении кооперативная политика советской власти уподобилась политике «тащить и не пущать».

Из-за этого якобы бурное и успешное развитие кооперации в 20-е годы на самом деле раскрывало лишь некоторый потенциал кооперации.

Изначально для большевиков в кооперации важна была заинтересованность не человека, людей, а государства. Идеями государственности был пропитан любой документ советской эпохи. Возьмем к примеру рядовой документ одного из многочисленных рядовых совещаний. Это доклад подотдела кооперации Народного комиссариата земледелия РСФСР от 13 февраля 1923 г. Вот один из фрагментов доклада: «Придавая огромное значение сельскохозяйственной кооперации и считая ее имеющей государственное значение в деле поднятия производительных сил и в деле восстановления сельского хозяйства и считая это в первую очередь делом государственным, которое не может пройти мимо его влияния, но отказываясь влиять административным порядком на сельскохозяйственную кооперацию, государство стремится создать контактную работу с сельскохозяйственной кооперацией на договорных началах, и чем тесней будет контакт, тем больше государство сможет и будет поощрять те кооперативные объединения, которые сумеют посмотреть на развитие сельскохозяйственной кооперации с государственной точки зрения, сумеют перестроить свою работу, учитывая государственную плановую работу, являясь таким образом одним из звеньев общей государственной работы в деле поднятия и становления сельского хозяйства и вообще всего народного хозяйства». Этот отрывок буквально нашпигован идеями этатизма[29]. Здесь нет места человеку.

По своему разумению коммунисты меняли или отбрасывали все, что не работало на их идею. Так была изуродована кооперация с ее опытом, традициями, большой и полезной работой на общество.

Социалистическая эйфория, овладевшая на какое-то время некоторыми социалистически настроенными кооператорами (типа А.В. Чаянова) и побуждавшая их пойти на сотрудничество с большевиками, обернулась для них крахом, разочарованием, а затем и трагедией.

Не остались в каком-либо выигрыше и относительно спокойные экономисты. Некоторым из них была даже дарована жизнь (Н.П. Макаров, А.Н. Челинцев). Сохранили же свой реальный взгляд на жизнь, пожалуй, лишь те, кто своевременно покинул мир или Россию.

Да что там старые кооператоры, ошельмованные, раздавленные и вышвырнутые за ненадобностью! Несладко пришлось и «кооператорам-коммунистам»: погибли Г.Н. Каминский, A.M. Лежава, Л.Б. Халатов, И.А. Зеленский, Л.М. Хинчук, М.Е. Шефлер и другие.

Сама же кооперация была разрушена. Она оказалась ненужной. К тому же бюрократический, недееспособный монстр, в каковой превратилась кооперация к концу 20-х годов, сам ломался изнутри, раздираемый противоречиями и отсутствием товаров. В итоге от некогда созданной народом массовой культурно-экономической организации ничего не оставалось.

Говаривали прежде, что кооперация — сестра нужды, т.е. она готова прийти на помощь людям в самое трудное время. Недаром во время первой мировой войны кооперация развивалась необычайно бурно.

Если так, то, казалось бы, сегодня ей множиться и шириться. Да только нет. Почему? Наверно, мало условий, способствующих ее становлению.

Прежде всего давно нет старой кооперации, не сохранилось даже в памяти народной, какой она была, — прервалась связь времен. Нет традиций, нет преемственности. Нет главного условия развития кооперации — рынка. А его нет потому, что торговать нечем.

Но ведь возникает что-то! Вот именно «что-то». Вопреки всякой логике традиционного развития кооперации. Ведь по классической схеме появляются практически одновременно и действуют бок о бок кредитная, потребительская кооперация, различные формы сельскохозяйственной кооперации (включая перерабатывающую и производительную). Ныне преимущественно посредническая и в сфере услуг.

Забыты или отброшены классические принципы кооперирования, апробированные опытом международного кооперативного движения.

Колоссальную трансформацию претерпели те слои населения, которые составляли основу старой кооперации. В сельскохозяйственной кооперации это были мелкие товаропроизводители — крестьяне, в кустарно-промысловой — кустари, в потребительской — те же крестьяне, рабочие, городские слои мелких служащих.

Исчезло с исторической арены индивидуальное крестьянское хозяйство, существенно изменился смысл работы потребительской кооперации, ставшей фактически заготовительной организацией, а не объединением потребителей с целью выгодной оптовой закупки необходимого им товара.

Исчезла та социальная среда, против которой боролась кооперация — частный посредник, ради преодоления которого и возникают многие формы кооперации.

В силу особой роли государственного начала в истории нашего отечества взаимоотношения кооперации (как и в целом общественных начинаний и организаций) с государством были и остаются предметом постоянной специфической напряженности.

И прежде, и теперь успех или неудачи кооперации во многом зависели и зависят от совпадения взаимных интересов кооперации и государства, от поощрительной или, напротив, неблагожелательной кооперативной политики государства, от признания им кооперативных принципов, предоставления кооперации права самой решать ее задачи или, напротив, установления мелочной опеки, административного надзора, необоснованной и некомпетентной политики вмешательства.

А концентрированное выражение той или иной политики лежит в области законодательства. Сравним кооперативный закон Временного правительства 1917 г. с законом «О кооперации СССР» 1988 г. В полной мере отдавая отчет в невозможности проведения прямых параллелей, тем не менее замечу, что закону 1917 г. были свойственны краткость статей, четкость формулировок. Закону 1988 г. присущи многословие, неясности, двусмысленность ряда положений, что дает основание для действий, противоречащих природе кооперации. Так, закон предусматривает государственное руководство кооперативными организациями, в то время как закон 1917 г. полностью исключал вмешательство государства в кооперативную деятельность. Принятые в дополнение к закону «О кооперации СССР» законодательные акты («О подоходном налоге с кооператоров», «О внесении изменений и дополнений в закон "О кооперации в СССР"») также дают возможность государственным органам влиять на кооперативную деятельность, на кооперативное ценообразование.

Дореволюционная кооперация трудящихся боролась с частным посредником, ростовщиком, крупным капиталом вообще при нейтральной позиции государства. В 20-е годы кооперация в союзе с государством и при его непосредственной поддержке также конкурировала с частным торговцем и предпринимателем.

Какова расстановка сил сейчас? Частного посредника между производителем и потребителем пока нет (если не считать активно выползающий «черный рынок»). Кооперация получает вялую поддержку государства. Так за кого и против кого современная кооперация?

В первую и единственную очередь она соблюдает интересы своих членов, как правило, интересы узкогрупповые. Это организации не массовые. Это союзы индивидуалов, более схожие с миниатюрными акционерными обществами, чем с кооперацией. Они проникнуты духом делячества, вызывая острую неприязнь населения.

В отсутствие частного посредника кооператоры, в сущности, выполняют его функции, внешне соблюдая пристойные формы кооперативного предприятия. Отсутствие конкуренции дает им возможность диктовать цены по своему усмотрению. В итоге мы видим, что изменения в лучшую сторону ничтожны.

Кооперация вступает в партнерские отношения с государством и нарождающимся частным предпринимателем. Все вместе они против потребителя (практически стирается разница в ценах в госторговле, кооперации и у частника). Отсутствие потребительской кооперации, ранее самой массовой, симптоматично. Крайне низкий уровень жизни населения (плюс, конечно же, отсутствие навыка создания самодеятельных организационных форм) не позволяет потребителю объединиться с целью оптовой закупки необходимых потребителю товаров. К тому же в условиях товарного голода нужный продукт негде купить, а если все же можно, то за такие деньги, что пропадает всякая выгода. Поэтому фактически сведена на нет возможность самоорганизации населения в потребительских целях. Но, как ни странно, именно здесь-то и не исключен прорыв, если народ возьмет дело организации самоснабжения в свои руки и создаст действительно массовые организации трудящихся.

Помимо потребительской, не получила развития и кредитная кооперация, что весьма симптоматично. Не секрет, что в любом деле нужны деньги. Кооперация во все времена сталкивалась с этим постоянно. Ее жизненность с первых же шагов зависит от наличия основного и оборотного капитала. Однако паевого капитала для этих целей всегда было явно недостаточно, и он играл обычно весьма второстепенную роль. Главное, место принадлежало заемным средствам, в поисках которых кооперация обращалась к государству, частным банкам, наконец, создавала собственную кооперативную кредитную систему. Получение дешевого кредита из собственного банка было идеалом всех кооператоров. Поэтому в России кредитная кооперация получила широкое распространение, на этой основе в 1912 г. возник кооперативный Московский народный банк.

Весьма остро стоял вопрос о финансировании кооперации в 20-е годы (главным образом из-за бедности деревни, слабой ее капиталонасыщенности, неразвитости экспорта и т.д.).

Странно, но создается впечатление, что нынешние кооператоры как будто не сильно озабочены финансовым обеспечением. Похоже, что слухи о легализации в кооперативах нечистых денег не лишены основания. И в самом деле, кооперативы — весьма удобная форма для «отмывания» капитала.

Совсем иное, чем в начале XX в. и в 20-е годы, положение с сельскохозяйственной кооперацией. Тогда она шла от индивидуальных хозяйств, постепенно отщепляя, кооперируя выгодные для крестьянина хозяйственные операции: сбыт сельскохозяйственных продуктов, переработку сырья, закупку необходимых товаров городского производства, страхование скота, организацию случных пунктов, мелиоративных, семенных, машинных и прочих товариществ.

Говоря о кооперативном движении, следует указать и на другие пути развития.

С начала XX в. одновременно с эволюцией сельского хозяйства по кооперативному пути формировался фермерский путь. В отличие от кооперативного, с отдельными элементами работы сообща в некоторых сферах хозяйствования, этот путь имел тенденцию противоположную — к индивидуализации. Это проявлялось не только в стремлении к «укреплению» земли в частную собственность. Намечалось несколько вариантов формирования хозяйств фермерского типа: трансформация помещичьих хозяйств, главным образом зернового направления юга России, внешне (только внешне!) схожая с американским типом, ибо генетически американские фермеры не были связаны с землей; образование частновладельческих хозяйств путем мобилизации помещичьей земли разного рода предпринимателями, в том числе и крестьянами; захватно-заимочная система землепользования в Сибири, которая была ближе к американскому фермерству, ибо в значительной мере такие хозяйства образовывались в результате колонизации (ближней и дальней) и переселения; хуторизация столыпинского образца, принявшая массовый характер.

В результате аграрной революции 1917—1918 гг. произошла ликвидация помещичьего землевладения. Сильно пострадала группа людей, хорошо обеспеченных землей. Досталось хуторянам — их беспощадно громили в Поволжье и центральных черноземных районах, принудительно заставляя возвращаться в общину.

Но вот землю переделили. И опять последовал ропот, что не так, что земли опять мало. И тогда наиболее бедовые и энергичные потянулись вновь за Урал в поисках своего счастья на новой земле. Резкий рост переселения наблюдался уже в первые месяцы 1918 г. За это время за Урал последовало около 175 тыс. переселенцев и ходоков. Такой темп предполагал, что годовая волна за весь 1918 г. должна достичь 700 — 800 тыс. — величина небывалая за все годы переселения. Правда, неподготовленность властей к этому внезапному нашествию, а также объективные трудности, прежде всего с транспортом, заставили правительство сдерживать этот поток вплоть до полного его запрещения. Однако сделать это было трудно, и с 1919 г. начинается хотя бы какое-то его регулирование.

Проявилась активность, особенно в западных и северозападных губерниях, к выделу на хутора. Не означало ли все это возрождения столыпинской реформы, разумеется, в иных условиях, на иных началах?

С переходом к нэпу эта линия еще более усилилась. В частности, она нашла отражение в известном плане развития сельского и лесного хозяйства Наркомзема РСФСР на 1923/24—1927/28 гг., составленном Н.Д. Кондратьевым и Н.П. Огановским. План исходил из признания и развития всех форм хозяйствования от единоличных до коллективных. Но, принимая во внимание реальность, т.е. преобладание мелких индивидуальных хозяйств, план строился в расчете на их возможности. При этом предусматривалось формирование более или менее крупного хозяйства в Поволжье и на Северном Кавказе, приближающегося к американскому типу фермерского хозяйства.

Но в целом замысел плана уже не соответствовал политике ВКП(б), начавшей меняться к середине 20-х годов. Старый курс еще существовал какое-то время, но уже уступал свои позиции новому, элементы которого зарождаются в 1924 г. (а фактически не исчезают с 1917 г.), вызревают в 1925 г. и полностью заявляют о себе в 1926 г. В основе всех перемен — новая стратегическая линия: построение социализма в одной, отдельно взятой стране, опираясь на собственные силы. В аграрной политике это проявилось в главном — переориентации с индивидуально крестьянского хозяйства на коллективизированное.

На какой стадии находится нынешнее кооперативное движение? Безусловно, на самой начальной со всеми вытекающими последствиями: неопределенность, неустойчивость, слабое доверие населения, незначительный его охват кооперацией, преобладание посреднических форм при весьма слабом развитии производительных.

Признаки, которые обозначат переход к следующей стадии, скорее всего, выразятся в следующих основных моментах: все более вырисовывающаяся тенденция к специализации, стабильность выявившихся форм и типов (при продолжающемся возникновении новых), оформление первичных кооперативов в союзные объединения (разных уровней) и рост охвата числа кооперативных систем единым руководством.

Особенно много связей, притом неожиданных, может возникнуть на основе производственного кооперирования в сельском хозяйстве. Это может быть колхоз в колхозе или сложное сочетание связей личных, групповых, кооперативных, государственных. Возможно, именно в этом неизвестном ранее направлении кооперирования (разнообразие связей предприятий, основанных на различных формах собственности) будет происходить модернизация сельского хозяйства. Нас могут ожидать распад колхозной и совхозной систем и образование предельно малых форм обобществления или фермерских хозяйств на арендной основе или частновладельческом праве и т.д.

Что касается перспектив производительной кооперации, представляется возможной трансформация колхозов и, может быть, совхозов в предприятия кооперативного типа. Однако этот процесс окажется сложным. И одна из первых трудностей видится в том, что для многих теоретиков и практиков по-прежнему неясна природа кооперативной собственности. (Конечно, мы должны забыть мифическую так называемую кооперативно-колхозную собственность, которой никогда не существовало.)

В самом деле, что такое кооперативная собственность? Разновидность частной собственности (близкой к типу собственности акционерного предприятия) или самостоятельная собственность общественных организаций? А возможна ли таковая? Не есть ли она опять-таки разновидность частной собственности?

Поскольку производительных кооперативов мало, то с помощью кооперации в ближайшее время мы не преодолеем проблему товарного голода. А потому и цены на кооперативную продукцию будут оставаться высокими, такими, какими их будут устанавливать сами кооператоры.

Возможно ли государственное регулирование кооперативных цен? Вряд ли. В то же время в условиях бестоварья наивно ждать добровольной скидки цен кооператорами. Точно так же, как потребитель заинтересован в покупке товара как можно дешевле, кооператор — в его продаже как можно дороже. И этим он ничем не отличается от частника.

В нашей кооперации преобладает коммерческий дух. Высоких гуманных целей она не ставит. Поэтому она ближе к частной лавочке.

Русская же кооперация всегда носила высокие социальные идеалы и идеи просветительства. Пусть в своем стремлении к социальным переменам, нравственному усовершенствованию, культурнической работе методы и средства русских кооператоров были ограничены, а идеалы утопичны. Но по своему характеру они были ориентированы на развитие общества в отличие от кооперативного движения на Западе, которому более свойственны делячество, дух коммерции и предпринимательства.

Суть деятельности кооперации всецело определяется господствующим политическим строем. Мировой опыт показал, что кооперативно-социалистических систем нет и не было.

Другое дело, что в России в начале XX в. складывались хорошие предпосылки (прежде всего на техногенном и организационном уровнях) для создания с помощью кооперации уникальной модели аграрной (или аграрно-индустриальной) цивилизации. Но этот шанс не был использован. Вместо «зеленой» революции мы получили «красную».

Нет оснований предполагать, что в нашей стране все же можно создать «строй цивилизованных кооператоров». Нет оснований предполагать даже, что кооперация должна сыграть ключевую роль в экономике. Если ее возрождение и возможно, то лишь в качестве второстепенного, в лучшем случае паритетного партнера наряду с другими формами хозяйствования. Зависимость кооперации от господствующего строя подтверждается современной ситуацией. Глобальный распад всех государственных и экономических структур СССР оказал дестабилизирующее влияние на кооперацию и, естественно, не привел к лидерству кооперации в какой-либо сфере экономики. Гораздо интенсивнее и заметнее происходит возрождение частного предпринимателя как в организационно-цивильных формах (акционерные общества, совместные с иностранным капиталом предприятия и пр.), так и в «диких» (грошовый гешефт, являющийся легализованным «черным» рынком).

Грандиозный распад имперского колосса — явление, затрагивающее всю систему мирового содружества. Вчерашняя сверхдержава оказалась на задворках истории, а ее остаткам пока предопределена участь безнадежных аутсайдеров. В этих условиях прогнозировать возможность развития кооперации — дело безнадежное, ибо ее судьба зависит от множества факторов (международных в первую очередь), которые еще не определились. Возможно, что в новых условиях и произойдет ее возрождение. Может быть, поэтому и закономерности ее становления и развития будут иными.

Но, право же, трудно представить такое новое формирование вне классических принципов кооперирования, которым следовали кооператоры всего мира.

Но если таковое все же возможно, то не пойдет ли у нас речь о каком-то новом явлении, лишь внешне схожем со старой кооперацией? Как, скажем, невозможно возрождение крестьянина, ибо речь идет о качественно новом работнике сельского хозяйства, которому еще нет названия.

В.В. Кабанов, доктор исторических наук, профессор.

ПРИМЕЧАНИЯ

1 Трапезникове. Исторический опыт КПСС в социалистическом преобразовании сельского хозяйства. М, 1959; О н ж е. Ленинизм и аграрно-крестьянский вопрос. М., 1967. Т. 1; 1974. Т. 2; Б е р х и н И.Б. Основные этапы формирования кооперативного плана В.И. Ленина // История советского крестьянства и колхозного строительства в СССР: Материалы научной сессии, 18 — 21 апр. 1961 г. М., 1963; Гамаюнов М.В. Большие перемены: Ленинский кооперативный план и его осуществление в СССР. М., 1968.

2 Данилов В.П., Ивницкий Н.А. Ленинский кооперативный план и его осуществление в СССР // Очерки истории коллективизации сельского хозяйства в союзных республиках. М., 1963; Д а н и л о в В.П. Советская доколхозная деревня: Социальная структура, социальные отношения. М., 1979; Он же. Кооперация 20-х годов: Опыт становления // Человек и земля. М., 1988; Он же. Бухаринская альтернатива // Бухарин: человек, политик, ученый. М., 1990; Он же. Предисловие // Кооперативно-колхозное строительство в СССР, 1923—1927 гг.: Сб. документов. М., 1991; и др.

3 Селунская В.М. Разработка В.И. Лениным кооперативного плана // Вопросы истории КПСС. 1960. № 2; О н а же. История разработки В.И. Лениным кооперативного плана // В.И. Ленин и некоторые вопросы партийно-государственного строительства. М., 1960; Она же. Ленинский кооперативный план — теоретическое обоснование социалистического преобразования крестьянского хозяйства // Проблемы аграрной истории советского общества. М., 1971; Она же. Ленинский кооперативный план в советской историографии. М., 1974; и др.

4 Дриккер Х.Н. Преодоление многоукладности в Таджикистане в условиях перехода от феодализма к социализму, минуя капитализм. Душанбе, 1973; см. также: Тулепбаев Б.А Торжество ленинских идей социалистического преобразования сельского хозяйства в Средней Азии и Казахстане. М., 1971; Дуйшемалиев Т.Д. Победа ленинского плана преобразования сельского хозяйства в Киргизии. Фрунзе, 1971.

5 Сергеев ИИ. Разработка В.И. Лениным кооперативного плана. (1917 — 1923 гг.). Саратов, 1966; Он же. Ленинское учение о государственном капитализме и использование его основных приемов и форм в первые годы нэпа. Саратов, 1974.

6 Дмитренко В.П. Торговая политика советского государства после перехода к нэпу, 1921 — 1924 гг. М., 1971; Д м и т р е н к о В.П., Морозов Л.Ф., П о г у д и н В.И. Партия и кооперация. М., 1971.

7 Морозов Л.Ф. От кооперации буржуазной к кооперации социалистической. М., 1969.

8 Шарапов Г.В. Ленинский кооперативный план и его международное значение. М., 1970.

9 Ф а и н Л.Е. История разработки В.И. Лениным кооперативного плана. М., 1970; Кабанов В.В. Октябрьская революция и кооперация (1917 - март 1919 г.). М., 1973.

10 Л е н и н В.И. Поли. собр. соч. Т. 45. С. 372.

11 Там же. С. 54, 510.

12 Там же. Т. 54. С. 372.

13 Там же. Т. 45. С. 310.

14 Там же. С. 381.

15 Фигуровская Н.К, Глаголев А.И. А.В. Чаянов и его теория семейного крестьянского хозяйства: Предисловие // Чаянов А.В. Крестьянское хозяйство. М., 1989. С. 43.

16 Данилов В.П. Бухаринская альтернатива. С. 96.

17 Никифоров Е.А. К проблеме альтернативности в социальном развитии России // Историческое значение нэпа: Сб. ст. М., 1990. С. 204.

18 Очерки истории коллективизации сельского хозяйства в союзных республиках. С. 21; Данилов В.П. Советская до-колхозная деревня: Социальная структура, социальные отношения. С. 211.

19 Российский государственный архив экономики. Ф. 5466. Оп. 1. Д. 317. Л. 18 (Далее — РГАЭ).

20 Цит. по: Кондратьевщина. М., 1931. С. 118.

21 Беднота. 1928. 15 мая.

22 История советского общества: Краткий очерк (1917 — 1945 гг.)// История СССР. 1990. № 5. С. 17.

23 Ф а и н Л.Е. Становление ленинской концепции в кооперации и современность. Иваново, 1991. С. 43.

24 Кабанов В.В. Российская кооперация в 1917 — 1918 гг. // Общественные организации в политической системе России, 1917-1918 гг.: Материалы конференции. М., 1992. С. 47.

25 Колхозное строительство: Третий Всероссийский съезд колхозов (24-30мая 1928г.). М., 1929. С. 128-129.

26 Данилов В.П. Семеноводческая кооперация в 20-х годах XX в. // Материалы по истории сельского хозяйства и крестьянства СССР. М., 1980. С. 64-65.

27 РГАЭ. Ф. 3983. Оп. 2. Д. 466. Л. 34 - 35, 43 - 44 и др.

28 Там же. Л. 40.

29 Там же. Ф. 478. Оп. 5. Д. 1040. Л. 62.


Кабанов В.В. Судьбы кооперации в советской России: проблемы, историография // Судьбы российского крестьянства. - М.: Российск. гос. гуманит. ун-т. 1995.- С. 212-248.


Используются технологии uCoz