События, происшедшие в августе 1959 г., в течение последующих шести месяцев рассматривались всеми партийными инстанциями, в том числе несколько раз президиумом ЦК КПСС и дважды пленумами ЦК КП Казахстана. Одновременно ими занимались работники прокуратуры и судебных органов. Тем парадоксальнее, что потом ни в одной центральной газете, ни в одном журнале, будь то популярное или научное издание, не печатались материалы о стихийном протесте молодых рабочих Темиртау против произвола и беззакония, царившего на всесоюзной комсомольско-молодежной стройке казахстанской Магнитки.
Через три года после социального взрыва в Темиртау, в 1962 г., пролилась кровь в Новочеркасске. Тогда факт выступления рабочих, прежде всего против повышения цен на продукты, получил широкую огласку. Не стало секретом и применение военной силы. В чем же причина замалчивания драматического столкновения в Темиртау? Кто наложил табу? Кому выгодно забыть о нем?
Ныне ответить на подобные вопросы не только необходимо, но и возможно. Главным подспорьем являются документы государственных и бывших партийных архивов России и Казахстана, а также воспоминания участников интересующих нас событий.
Итак, август 1959 г. В те дни Н.С. Хрущев активно готовился к визиту в США. Приглашение, полученное от президента Эйзенхауэра, взволновало советское руководство. По признанию Хрущева, он сначала этому далее не поверил — ведь отношения между США и СССР были очень натянутыми: Вашингтон осуществлял экономическую блокаду СССР и его союзников. Была даже запрещена закупка импортируемых СССР крабов. Но в связи с тем, что ключевая держава Запада, определявшая климат отношения капиталистического мира к СССР и всем социалистическим странам, выступила за контакты на высшем уровне, предстоявшему визиту придавалось первостепенное значение. Москва тщательно готовилась к нему, стараясь учесть все нюансы как международных отношений, так и внутреннего положения СССР.
В начале 1959 г. состоялся XXI съезд КПСС. Он созывался досрочно, что должно было свидетельствовать о неординарности принимаемых им решений. Именно тогда впервые прозвучал тезис о полной и окончательной победе социализма. В резолюции съезда говорилось: «Прошло то время, когда Советский Союз был единственным социалистическим государством, находившимся во враждебном капиталистическом окружении. Теперь имеются две мировые общественные системы: отживающий свой век капитализм и полный растущих жизненных сил социализм, на стороне которого симпатии трудящихся всех стран. В мире нет таких сил, которые смогли бы восстановить капитализм в нашей стране, одолеть социалистический лагерь»[1].
Вряд ли кто из делегатов сомневался в справедливости такого вывода. Общий подъем экономики в 1954— 1958 гг. был очевиден всему миру. Символом приоритета советской науки и техники стал первый спутник Земли. Последующие запуски, в частности облет Луны, были новым подтверждением и лучшим доказательством того, что СССР располагает мощными баллистическими ракетами. И когда Хрущев, эмоционально используя эти факты, выдвинул задачу догнать и перегнать США по производству промышленной продукции на душу населения к 1970 г., делегаты съезда ответили дружными аплодисментами. Они одобрили контрольные цифры развития народного хозяйства, рассчитанные на семилетку (1959—1965 гг.). Новый план характеризовался не только как решающий шаг в мировом соревновании двух систем, но и как начало развернутого строительства коммунизма в СССР.
Готовясь к беспрецедентной встрече с американским руководством, намеченной на сентябрь, советский лидер хорошо понимал, насколько тщательно готовятся к ней за океаном, где наряду с официальными документами скрупулезно изучались реалии повседневной жизни второй сверхдержавы мира.
Именно в такой обстановке 3 августа 1959 г. Хрущев дважды был информирован о волнениях на строительстве Карагандинского металлургического завода в Темиртау. Сначала утром позвонил первый секретарь ЦК компартии Казахстана Н.И. Беляев. Возвращаясь из отпуска через Москву, он ночью узнал о «беспорядках на стройке», отдал ряд распоряжений Карагандинскому обкому КПСС и поставил в известность о случившемся высшее руководство страны. Вскоре выяснилось, что конфликт в Темиртау разгорается, о чем из Караганды оповестили Л.И. Брежнева, занимавшего с 1956 г. пост секретаря ЦК КПСС. Дополнительные известия встревожили первого секретаря ЦК; по его указанию Брежнев и Беляев немедленно вылетели в Казахстан.
В 50-е годы эта республика занимала особое место в СССР. Целинная эпопея сделала ее одной из главных житниц страны, краем просторов и подвигов, как писали тогда журналисты. Казахстан и раньше славился запасами угля, нефти, различных руд. В 50-е годы здесь строились и давали продукцию десятки самых современных предприятий тяжелой индустрии, снабжавших народное хозяйство черным и цветным металлом, станками, тракторами и т.п.
Среди важнейших экономических центров выделялась Караганда, где в 1959 г. проживало 400 тыс. человек, которые вырабатывали четвертую часть промышленной продукции всей республики. С помощью научно-технического потенциала этого города и предполагалось в короткий срок создать еще один форпост черной металлургии.
Выбор пал на близлежащий поселок Темиртау. По переписи 1939 г. его население насчитывало 5 тыс. человек, в начале 1959 г. оно достигло 54 тыс. Около половины из них занимались сооружением Карагандинского металлургического завода, позднее названного комбинатом. В 1960 г. в строй вступила первая домна. Пуск прошел торжественно, с вручением наград, с чествованием передовиков движения за коммунистический труд. Так с конца 1958 г. называли победителей высшей в то время формы социалистического соревнования. Его участники брали на себя обязательства не только производственного характера; одновременно они обещали повышать свой общеобразовательный уровень (учиться в школах рабочей молодежи, в техникумах или институтах) и образцово вести себя в быту.
Увы, достигнутый в 1960 г. рубеж на долгие годы станет праздничной точкой отсчета для рассказов и очерков, посвященных казахстанской Магнитке. Забудется длинный и сложный путь к первой большой победе. А ведь он занял более десяти лет земляных и бетонных работ, кладки кирпича, монтажа оборудования, преодоления множества препятствий, среди которых значительное место занимали нарушения элементарных норм труда и быта.
Особенно сложным оказался период, когда строительство объявили Всесоюзной комсомольской стройкой. Наряду с многочисленными посланцами союзных республик сюда приехала молодежь из социалистических стран. В 1958 г., например, из двух тысяч болгар, трудившихся в Казахстане, свыше половины работали в Темиртау. Благоустроенного жилья было очень мало. Жить приходилось в переполненных вагончиках и брезентовых палатках, в бараках без воды и канализации. Питьевую воду завозили издалека и не всегда регулярно. Летом мучила жара, зимой — холод, осенью донимали дожди.
Между тем средства на жилищное строительство, на соцкультбыт, выражаясь языком того времени, «выделялись регулярно» и в большом объеме. Но они из года в год по неизвестным причинам «не осваивались». В результате не хватало помещений для школ, клубов, амбулаторий, родильных домов, ремонтных мастерских и ателье, даже для буфетов и столовых. Вопреки обещаниям «временные трудности» оставались постоянным явлением. Отсюда текучесть кадров, нестабильность коллективов, психологическая неустойчивость и повышенная раздражительность многих юношей и девушек, увлечение алкоголем, азартными играми. Никого не удивляли воровство, поножовщина и прочие нарушения, требовавшие немедленного вмешательства милиции.
Стройка считалась комсомольско-молодежной главным образом из-за возраста подавляющего большинства ее участников. Агитационно-пропагандистская и культурно-массовая работа, обычная для таких коллективов, здесь практически не велась. Радио не было не только в палатках и вагончиках, но и во многих общежитиях. Воспитатели, выделенные парткомом для работы с молодежью, свели свою деятельность к раздаче газет.
Систематически нарушалась производственная дисциплина: редкий день обходился без простоев, поломок техники, аварий; постоянно срывался график поступления стройматериалов, оборудования, инструментов, спецодежды. Не соблюдалась техника безопасности.
Оговоримся: мы не сгущаем картину, не бросаем тень на тех, кто вопреки этим трудностям активно и сознательно участвовали в созидательном труде, локализуя промахи и ошибки, безответственность руководства. Как признавались ветераны, беседы с которыми записывались в начале 90-х годов в Алма-Ате и Москве, удивляться надо тому, что социальный взрыв в Темиртау произошел в 1959 г., а не раньше. Действительно, почему?
Далее мы постараемся ответить на этот принципиально важный вопрос. А пока подчеркнем другое. Местное начальство хорошо знало реальное положение дел на стройке, более того, 8 апреля 1958 г. на пленуме ЦК компартии Казахстана обсуждался вопрос о строительстве металлургического завода. Было признано, что «эта стройка является исключительно важной, что это дело всей парторганизации республики и бюро ЦК должно повседневно заниматься стройкой, мобилизуя все необходимое на выполнение поставленных задач»[2].
Через год, в мае 1959 г., Темиртау посетил первый секретарь ЦК компартии Казахстана Н.И. Беляев. Приезд руководителя такого ранга должен был иметь большое значение. Весьма своеобразно понял это секретарь ЦК компартии Казахстана И. Тажиев, курировавший работу промышленности в республике. Проведя около месяца в Темиртау, он порекомендовал местным начальникам «показывать Беляеву только те объекты, на которых дела идут хорошо, чтобы создать у товарища Беляева хорошее впечатление о стройке».
Может быть, точно так же стройку показывали председателю Совета министров Казахской ССР Д.А. Кунаеву? Впрочем, наивно полагать, будто администраторы такого ранга плохо знали систему, в которой сами выросли и сформировались. Сохранившиеся документы подтверждают, что и Беляев и Кунаев имели должное представление о реальном состоянии строительства завода. Но столь же очевидно было и их стремление максимально переложить ответственность на чужие плечи, на всякий случай иметь алиби. Жизнь научила местную номенклатуру в собственных интересах до поры до времени уходить от обсуждения тех сложных вопросов, которые подчиненные старались решить не самостоятельно, а с помощью руководства, т.е. на более высоком уровне: ситуация на строительстве Карагандинского металлургического завода мало отличалась от положения на других больших стройках, а радикально изменить обстановку в масштабах всей республики не представлялось возможным.
Здесь уместно объяснить, почему в первой половине 1959 г. строительство в Темиртау один за другим посетили несколько высших руководителей республики. Они знали, что в июне состоится пленум ЦК КПСС, посвященный работе партийных и советских организаций по ускорению технического прогресса в промышленности и строительстве СССР. В Казахстане (как и во всех республиках) подготовка к пленуму шла активнее обычного, собирались разные статистические сведения, примеры передового опыта и т.п. Заодно исправлялись ошибки, латались дыры, наводился глянец. Так было и раньше. К этому привыкли. Почти наверняка знали, кто выступит на пленуме от Казахстана.
На пленуме, как и предполагалось, слово получил Кунаев. Председатель Совмина республики счел целесообразным, как и большинство выступавших, сделать краткий отчет. Доклад Кунаева изобиловал цифровыми данными о капитальных вложениях в горнорудное производство, об увеличении выпуска валовой продукции промышленности, об успехах отдельных предприятий и т.п. Мимоходом он сказал и о трудностях, которые, по его словам, были связаны с недопоставкой оборудования, производимого в других республиках.
Зал спокойно внимал оратору. Не вызвало оживления и заявление о том, что уже в текущем году должны войти в строй первая доменная печь и коксовые батареи Карагандинского металлургического завода, — обещаний по традиции давали много. Между тем данное обязательство было заведомо нереальным, и это хорошо знал не только выступавший, но и участники пленума, приехавшие из Казахстана.
В тот же день на трибуну поднялся начальник отдела Госплана СССР министр В.Э. Дымшиц. Его выступление с первого же слова приковало внимание собравшихся, ибо министр поставил своей задачей сравнить опыт советских строителей, возводивших металлургический гигант в Индии, с практикой проведения аналогичных работ в СССР. Вероятно, с особым вниманием его слушали представители Казахстана, в том числе Кунаев. Договор с Индией о строительстве большого завода в Бхилаи советское правительство подписало в 1955 г. (в год посещения этой страны Хрущевым), технический проект был утвержден в 1956 г., а само строительство начато в 1957 г. Технику, стройматериалы, оборудование поставляли 400 советских заводов. В 1959 г. первая очередь металлургического завода уже действовала. Необходимо отметить, что домны Бхилаи давали чугуна в два раза больше, чем построенные в Руркеле немецкими специалистами. Поэтому Дымшиц с гордостью констатировал: «Советская страна и советские люди еще раз показали всему миру преимущества нашей плановой социалистической системы и высокий уровень нашей советской техники»[3].
Закончив мажорную часть речи, В.Э. Дымшиц был вынужден признать: «У себя же мы строим в ряде случаев долго». Примеры, приведенные министром, удручали: с довоенного времени продолжается сооружение Орского завода; Череповецкий завод, заложенный в 1948 г., еще не достроен. В этом же ряду фигурировала и казахстанская Магнитка, которая «строится много лет»[4].
Но недаром говорится, что на миру и смерть красна. И если карагандинская стройка оказалась среди «других», Кунаев и его земляки приободрились. И никого из них не смутило, что глава правительства Казахстана по существу вводил в заблуждение партийно-государственное руководство страны.
Однако, ради объективности, заметим: Хрущев не хуже своих соратников знал систему, в которой вырос, уцелел и поднялся на высший пост. Правила политической игры ему были ведомы давно, и судил он о каждом, с кем соприкасался, не столько по словам, сколько по конечным результатам работы. Во всяком случае, ему так казалось, так он призывал оценивать каждого руководителя. Именно поэтому, узнав о волнениях в Темиртау, он сразу же вывел их за рамки событий местного значения и отнюдь не случайно отправил в Казахстан Брежнева. Последний в 1954—1956 гг. возглавлял республиканскую компартию и лучше других членов президиума ЦК КПСС должен был знать местные кадры и местную специфику.
Особенность Казахстана во многом определялась и военно-стратегическими интересами СССР, обилием военных объектов на территории республики, сверхсекретной деятельностью ряда предприятий и организаций. Это потом, в 60-е годы, после полета Гагарина весь мир узнает о Байконуре. На рубеже 80 — 90-х годов гласность позволит открыто рассказать о последствиях ядерных взрывов под Семипалатинском, о трагедии Арала. Наконец, появятся статьи о лагерях ГУЛАГа, о судьбах депортированных народов и спецпоселенцах, вопреки своей воле сосланных в Казахстан.
А в 50-е годы царили совсем другие нравы и порядки. Строительство гигантского космодрома и атомных полигонов, испытательных площадок, закрытых городов считалось государственной тайной. Не подлежало огласке все, что так или иначе относилось к деятельности множества номерных организаций. Практически едва ли не вся республика оказалась запретной зоной для иностранцев. Характерный штрих: когда в конце 50-х годов А. Гарриман, ранее занимавший пост посла США в СССР, посетил Советский Союз по приглашению правительства, то даже ему для поездки в Караганду потребовалось официальное разрешение Москвы.
Годами местное население жило в таких условиях, мирилось с ними, привыкало к всевозможным административным ограничениям и требованиям. Целинная эпопея, сопровождавшаяся переселением огромного числа людей из других республик (что особенно важно, молодежи), реабилитация людей, невинно пострадавших в период сталинских репрессий, общая либерализация режима, проходившая в СССР во второй половине 50-х годов — все это наложило дополнительный отпечаток на поведение и психологию населения. Наряду с демократическими действовали прямо противоположные силы. И они вовсе не собирались уступать прежние позиции. Конфликт в Темиртау — яркое тому подтверждение.
Когда в августе 1959 г. здесь произошло стихийное столкновение рабочих с местными властями, все средства массовой информации безмолствовали. Тем временем слухи о схватке строителей с милицией, о разрушениях, гибели людей, вызове воинских подразделений, прилете из Москвы самых высоких начальников росли как снежный ком. Отсутствие информации лишь усугубляло ситуацию, способствуя всяческим домыслам. «По секрету», в частности, можно было услышать, будто Хрущев узнал о событиях в Темиртау, находясь в Америке: его, мол, спросили об этом иностранные корреспонденты, а он оказался не в курсе дела и рассердился на республиканское руководство... Версия дожила до 90-х годов; некоторые милицейские чины распространяют ее и поныне.
Документы дают право на иные суждения и выводы: Москва держала руку на пульсе событий. Необходимо сказать, что одновременно с Хрущевым о начале конфликта было проинформировано руководство министерства внутренних дел СССР; знали о нем и в КГБ. Поездка в США состоялась в сентябре 1959 г., а в августе случившееся в Казахстане анализировала специальная комиссия, образованная по указанию президиума ЦК КПСС. В ее составе работали пять кандидатов в члены президиума ЦК — Н.В. Подгорный, К.Т. Мазуров, В.П. Мжаванадзе, Я.Э. Калнберзин, А.П. Кириленко, возглавлявшие крупнейшие организации КПСС — Украины, Белоруссии, Грузии, Латвии, Свердловской области. Одно это свидетельствовало о том, какое внимание уделялось конфликту в Темиртау. Хрущев лично давал указания о необходимости «изучения» его уроков. Входил в комиссию и секретарь ЦК компартии Казахстана Беляев, одновременно являвшийся членом президиума ЦК КПСС.
Четыре раза высший орган правящей партии возвращался к вопросу о событиях в Казахстане. Любопытные соображения в этой связи высказал зять Хрущева А.И. Аджубей. В ту пору он работал главным редактором газеты «Известия», и у него возникло желание опубликовать серию очерков, связывающих воедино историю уральской Магнитки с рождением гиганта черной металлургии в Казахстане.
Разговор с Хрущевым, однако, не получился. По словам Аджубея, Никита Сергеевич свел его к небольшому монологу, суть которого была предельно ясна: год мы начали хорошо, поставили большие задачи, хотим Америку обогнать, а на деле получается срам, работаем по-старому, не меняем методов руководства, норовим все решать силой, о людях не думаем, вот и стреляем в мальчишек. Дело не в казахстанской стройке — на других не всегда лучше. Надо менять методы и смело выдвигать молодежь, а у нас молодежной стройкой занимаются по-стариковски. Беда в Караганде — это тревожный сигнал, так мы коммунизм не построим, Америку не обойдем и вернемся к Сталину, но кричать на этот счет еще рано, сначала надо разобраться. В политике нет мелочей[5].
Особенно поразила редактора «Известий» концовка разговора. Приближался декабрь 1959 г., и он знал, что кое-кто сознательно подталкивает руководство страны отметить юбилейную дату — восьмидесятилетие Сталина и тем самым ослабить линию XX съезда КПСС. Опыт подсказывал: последнее слово за Хрущевым. Редактор «Известий» меру ответственности лидера партии понимал хорошо: в политике на таком уровне, действительно, нет мелочей, поэтому и «беда в Караганде» приобретала особую значимость.
Воспоминания Аджубея, его размышления, на наш взгляд, помогают понять, как, в каких конкретных условиях осмысливались события в Темиртау, в чьих интересах было их сокрытие, что представлял собой механизм принятия окончательных решений на высшем уровне и каковы были последствия этих решений.
В этой связи первоочередной интерес представляют протоколы и материалы партийных организаций о строительстве металлургического завода Караганды. Изучая их, мы видим, что уже в августе 1959 г. интересующий нас вопрос неоднократно рассматривали партком строительства, Темиртауский горком КПСС; его обсуждали на бюро обкома в Караганде и на бюро ЦК компартии Казахстана в Алма-Ате. Но ни порознь, ни вместе взятые сохранившиеся протоколы не дают сколько-нибудь полной и ясной картины того, что же произошло в Темиртау, был ли случайным конфликт, повлекший за собой массовые беспорядки, остановку работ на стройке и т.д. Особенно осторожно затрагивалась тема ответственности за случившееся.
По свидетельству первого секретаря компартии Казахстана, в наведении порядка кроме милиции (еще до «введения войск») участвовали «солдаты из Карагандинского лагеря»[6]. Запомним это важное признание. Дело в том, что, опасаясь сурового наказания за гибель людей, все местные партработники — от секретаря парткома завода, секретарей горкома и обкома до членов бюро ЦК КП Казахстана, словно заранее сговорившись, осуждали происшедшие «беспорядки». Поначалу столь же энергично они пытались свалить всю вину на вышестоящие инстанции или на другие ведомства, лишь бы отвести ее от себя.
По уставу КПСС первую официальную оценку темир-тауских волнений должен был дать Карагандинский обком партии. Но по негласным законам партийной номенклатуры серьезные кадровые перестановки и обстоятельный анализ событий оставались прерогативой иного уровня руководства. Формально таковым было бюро ЦК компартии Казахстана, которое до принятия соответствующих постановлений получало необходимые санкции Москвы, т.е. ЦК КПСС.
Такой стиль работы сложился с давних времен. Он считался атрибутом демократического централизма, т.е. основного принципа построения сначала РКП (б), потом ВКП(б), наконец КПСС. Иначе говоря, 1959 год в этом отношении жил по правилам, узаконенным основателями большевизма.
Но не будем голословными. Обратимся к протоколу заседания бюро Карагандинского обкома КП Казахстана от 11 сентября 1959 г. Основной вопрос повестки дня — «О беспорядках, имевших место на строительстве Карагандинского металлургического завода». После общих фраз, отнюдь не раскрывавших сути случившегося, бюро признало уровень организации труда и бытовых условий рабочих низким. Основные недостатки в организации строительства состояли, оказывается, в том, что «для работников стройки и завода не созданы надлежащие бытовые условия. Сооружение жилых домов и культурно-бытовых объектов отстает от нужд строительства. Сеть столовых и магазинов явно недостаточная и находится в антисанитарном состоянии, ассортимент продовольственных и промышленных товаров беден, питьевой воды не хватает, перевозка рабочих на строительную площадку не налажена»[7]. Постановление изобиловало подобными выражениями, которые не отражали истинных причин волнений. К тому же схожие выводы делались и прежде, о чем можно судить по газетным и архивным материалам, по отрывкам выступлений ответственных работников на предыдущих пленумах, собраниях, заседаниях бюро и т.д.
Не менее примечательна и та часть протокольных записей, из которой видно, как члены бюро рассматривали вопрос о персональной ответственности местных руководителей (естественно, критиковать действия ЦК КП Казахстана они и не пытались). Главными виновниками были признаны «Карагандинский совнархоз (председатель — т. Оника) и трест Казметаллургстрой (управляющий — т. Вишневский), проявившие пренебрежительное отношение к созданию необходимых производственных и жилищно-бытовых условий для строителей». Далее перечислялись «партком завода, обком комсомола (секретарь — т. Давыдов), Темиртауский горком комсомола (т. Сазонов)». Заключали список «Облпрофсовет (т. Сериков), объединенный постройком треста (т. Одиноков), исполком облсовета (т. Калкенов), Темиртауский горисполком (т. Мусалимов), проходившие мимо вопиющих безобразий». Знакомясь со списком главных виновников (а мы воспроизвели его далеко не полностью), легко увидеть, что персональную ответственность пытаются заменить признанием общей вины. Нечто подобное делалось и ранее, когда надо было показать вышестоящим инстанциям причины невыполнения планов и решимость устранить выявившиеся недостатки. Годились такие решения и для партийных собраний, хозяйственных активов, производственных совещаний, ибо внешне они выглядели как проявление самокритики.
Столь же традиционно выглядят замечания в адрес местных органов МВД и КГБ. Начальникам областных управлений Любых и Шмойлову было указано на отсутствие «оперативности и решительности в пресечении беспорядков на первом этапе их развития». Как и следовало ожидать, «свою порцию» получило и руководств обкома: «тт. Исаев и Энодин (секретари) поступили неправильно, когда, узнав о возникновении беспорядков на стройке, отнеслись к ним, как к обычному хулиганскому выступлению, не проявили необходимой тревоги и настороженности...»
Лишь в одном случае экстраординарность событий дала себя знать. Бюро решило назвать лиц, ответственных за «беспорядки на стройке». Ими, по мнению Карагандинского обкома, стали Вишневский и Оника, которые, оказывается, «не дали должной оценки беспорядкам»; хуже того, «т. Оника встал на демагогический путь в вопросах мер, предпринятых по ликвидации беспорядков»[8]. Как говорится, пойми, кто может.
Версий происшедших событий было много. Число виноватых увеличивалось, но сценарий, по которому прошло заседание бюро обкома, не претерпел существенных изменений. Если бы волею судеб данный протокол остался единственным источником, с помощью которого мы пытались бы узнать о событиях в Темиртау на исходе лета 1959 г., то вряд ли нам удалось бы понять суть тех событий, разобраться в происшедшем. Что следует понимать под «беспорядками» или даже под «обычным хулиганским выступлением»? Говорится о «первом этапе» развития «случившегося». Значит, был и второй, а возможно, и третий?
Приходится признавать, что в протоколе больше недомолвок, причем явно сознательных, чем должной ясности. Иначе говоря, заняв круговую оборону, члены бюро Карагандинского обкома партии по традиции не превышали своих полномочий и ждали директивных решений сверху.
Точно так же партийная дисциплина понималась и на других уровнях. Разница заключалась, главным образом, в одном: по мере рассмотрения вопроса во все более высоких инстанциях менялся ранг критикуемых. В остальном сценарий оставался неизменным (вплоть до заседания бюро ЦК компартии Казахстана). На каждой ступени разбирательства находились все новые и новые виноватые. Каясь в своих ошибках (не критиковать себя было нельзя), руководители дружно признавали, что тень вины легла на всю казахстанскую парторганизацию. И все же они продолжали уверенно предъявлять главные обвинения другим, проще говоря, умалять тяжесть собственной ответственности. Поистине торжествовал инстинкт самосохранения. Так продолжалось до 17 октября 1959 г., когда в Москве состоялось заседание президиума ЦК КПСС, собравшегося для обсуждения событий в Темиртау. Кроме официальных лиц, в заседании участвовали члены бюро ЦК компартии Казахстана, ряд других ответственных работников, вызванных из Алма-Аты, Караганды и Темиртау. После обстоятельного и сложного разговора 17 октября 1959 г. президиум ЦК КПСС принял постановление «О положении дел на строительстве Карагандинского металлургического завода».
Постановление (не подлежавшее огласке!) весьма четко оценило случившееся в Темиртау и персонально назвало ответственных за эти события. Решением высшей инстанции из партии были исключены первый секретарь Карагандинского обкома партии П.Н. Исаев и управляющий трестом Казметаллургстрой Вишневский; естественно, оба были освобождены от занимаемых должностей. Одновременно прокуратуре Союза ССР поручалось привлечь виновных к судебной ответственности. Забегая вперед, отметим, что именно этот пункт постановления президиума ЦК КПСС оказался в центре внимания всех последующих заседаний партийных органов в Алма-Ате и в Караганде.
Важно подчеркнуть и другое: до 17 октября 1959 г. ни одна из структур, разбиравших причины и характер «беспорядков» в Темиртау, вопроса о возбуждении уголовного дела в связи с «волнениями» или «хулиганством» не поднимала. Но разве никто из партийных, советских и хозяйственных руководителей не знал, например, о разгроме столовых, магазинов, универмага, поджогах помещений и других противозаконных действиях определенной части рабочих стройки и завода? Разумеется, знали все. Более того, хорошо были известны и тяжкие последствия вовлечения в инцидент милиции и воинских подразделений.
Подобных конфликтов никогда прежде ни на одной всесоюзной комсомольской стройке не бывало. Почему же номенклатурные работники Казахстана не осмелились и даже не попытались самостоятельно определить свою позицию по отношению к действиям вооруженных милиционеров и военных? Почему в лучшем случае ограничивались (как бюро Карагандинского обкома партии) туманными, расплывчатыми фразами о нехватке «решительности и оперативности» у местных органов МВД и КГБ?
В данной статье мы попытаемся ответить на эти вопросы, имеющие принципиальное значение не только для понимания поведения руководителей, которые оказались в той или иной мере причастными к ЧП в Темиртау, но и для освещения политической жизни советского общества того времени.
Попутно обратим внимание на следующее: до 17 октября 1959 г. события в Темиртау рассматривались только партийными инстанциями, в крайнем случае на совместных партийно-хозяйственных активах. Как реагировали городские, областные, республиканские органы власти, местные и общесоюзные министерства, прокуратура, наконец, правительства? В ту пору подобных вопросов всерьез никто не задавал, ибо едва ли кто сомневался в том, что именно партийные структуры и были правящими, были той реальной силой, которая определяла развитие всех сфер материальной и духовной жизни советского общества. Поэтому постановление президиума ЦК КПСС, принятое в связи с происшедшим в Темиртау, воспринималось как безоговорочное и окончательное решение проблемы, как директивное указание для всех партийных и государственных организаций, учреждений и ведомств.
Первое подтверждение тому — пленум ЦК компартии Казахстана, проходивший 23 — 24 октября 1959 г., т.е. через неделю после заседания президиума ЦК КПСС, и созванный специально для обсуждения его решений. Добавим, что 18 октября заседало бюро ЦК компартии Казахстана, 21—22 октября состоялся пленум Карагандинского обкома, на котором первым секретарем по рекомендации ЦК КПСС был избран М.С. Соломенцев, ранее возглавлявший Челябинский совнархоз. 22 октября в Темиртау был проведен актив, на который были приглашены 700 человек и т.д. Но лишь на пленуме ЦК компартии Казахстана впервые в прениях было дано более или менее ясное представление о поистине драматических событиях в Темиртау, достигших своего апогея в начале августа 1959 г. Фактическая сторона этих событий (по описанию тогдашнего первого секретаря ЦК КП Казахстана Н.И. Беляева) состояла в следующем: в субботу вечером 1 августа 1959 г. группа рабочих после смены не нашла ни одной открытой столовой. Это возмутило рабочих. Их недовольство, по мнению Беляева, было совершенно справедливым. На другой день, в воскресенье, подняли голову хулиганствующие элементы. Они использовали недовольство рабочих, увлекли за собой часть молодежи. Начались бесчинства. Толпа разгромила столовую, магазин, учинила дебош возле милиции. В беспорядках участвовали уже множество людей. К вечеру 2 августа нормальная жизнь на заводе и стройке была нарушена, в результате чего тысячи молодых людей, добровольно приехавших в Казахстан, не работали два дня.
Далее процитируем слова первого секретаря ЦК КП Казахстана: «При ликвидации беспорядков милицией и солдатами из охраны Карагандинского лагеря было допущено применение оружия, что привело к жертвам.
В понедельник вечером в поселок завода были введены войска»[9].
Первый секретарь фиксирует даже последовательность волечения в наведение порядка силовых структур: сначала милиция, а потом солдаты из Карагандинского лагеря, наконец войска.
На всякий случай сделаем ремарку, так как в середине 90-х годов не все знают, какой «славой» в 50-е годы пользовался Карагандинский лагерь, охраняемый специализированной охраной, обслуживавшей систему ГУЛАГа. 40 лет назад, разумеется, в Казахстане что такое ГУЛАГ знали все. Президент Казахстана Н.А. Назарбаев, вспоминая в 1991 г. свою юность, поведал о том, как в середине 50-х годов уезжал из села в город, точнее, на строительство казахстанской Магнитки: «Хоть я и получил отцовское благословение на поездку в Темиртау, но, прямо скажем, затея эта родителей не вдохновляла. О Караганде и ее окрестностях, включая Темиртау, ходила в то время дурная слава. В понимании всех моих односельчан это были места лагерей, ссылок и всевозможных сборищ бандитов со всей земли»[10].
Знакомясь со стенограммой пленума, на котором в октябре 1959 г. обсуждалось упомянутое постановление президиума ЦК КПСС, нельзя не увидеть, что в тот трудный час партийная элита Казахстана воспринимала рабочих стройки и завода примерно так же, как и односельчане будущего президента республики, помнившие времена и нравы Карлага. Неслучайно все руководители связывали конфликт с действиями «группы хулиганов», которые «воспользовались недовольством рабочих» и т.д.
Хулиганы и дебоширы на стройке действительно были. Впрочем, они и всегда чувствовали себя весьма вольготно. Работники милиции, зная их едва ли не поименно (особенно имевших приводы или судимости), привыкли к частым нарушениям. Министр внутренних дел Казахстана Ш.К. Кабылбаев без смущения так объяснял свою «нерасторопность»: «2 августа, в выходной день, утром, получив сообщение от начальника управления внутренних дел Карагандинской области, я не придал этому происшествию должного значения. Я рассматривал его как обычное происшествие, не предполагал, что оно может перерасти в крупное событие с последствиями»[11].
Аналогично относились к всесоюзной комсомольской ударной стройке и партийные инстанции. Первый секретарь Карагандинского обкома, получив сообщение о начавшихся беспорядках, в Темиртау не поехал. Он перепоручил это секретарю обкома Алиханову. Тот, в свою очередь, тоже не обратил внимания на разгоравшийся конфликт. Правда, на стройку съездил, но ограничился разговорами с местными начальниками, после чего искупался в озере, отдохнул и вернулся в Караганду, так и не вникнув в суть происходившего. Не счел нужным появиться ни в обкоме, ни в Темиртау и глава правительства Д.А. Кунаев, хотя имел прямое указание первого секретаря ЦК компартии Казахстана Беляева, в тот момент еще находившегося проездом в Москве.
Одним словом, Алма-Ата и Караганда поначалу послали на строительство не тех, кто занимали высшие посты, а своих представителей, не имевших должных прав для принятия принципиальных решений. Беляев увидел в таком поведении партийных руководителей республики растерянность и трусость. Иначе и нельзя охарактеризовать деятельность членов бюро Карагандинского обкома, которые в течение трех дней (пока конфликт разгорался) даже не собрались вместе, чтобы обсудить происходящее. Когда же первый секретарь Карагандинского обкома, наконец, приехал в Темиртау, он не решился принять приглашение рабочих и на встречу с ними не пошел. От него же исходил и совет генералу, возглавлявшему привезенных на стройку из Карлага охранников: «Ты там не показывайся, могут убить»[12]. Похожий совет услышал и начальник строительства.
Осталось невыполненным и требование Беляева, который из Москвы по телефону дал указание немедленно сформировать большую группу коммунистов и направить их для прямых контактов с участниками событий. Через два часа после звонка к такой встрече подготовили свыше двух тысяч членов КПСС. Однако на этом мероприятие и закончилось: партийное руководство Караганды и Темиртау, напуганное происходящим, запретило активистам пойти к рабочим на площадь, на улицы, в палатки и в общежитие.
Впрочем, местные начальники не бездействовали. Поздно вечером 1 августа они обратились в милицию, которая решительно встала на защиту государственной собственности и сначала «для острастки» задержала двух парней, участвовавших в разграблении столовой. На следующий день, дабы успокоить молодежь, бурно митинговавшую на площади, задержанных освободили. Но обстановка к тому времени накалилась. С обеих сторон в ход пошли не только кулаки, железные прутья, но и оружие. На помощь местным работникам МВД были вызваны солдаты и офицеры Карагандинского лагеря. (В одном из документов утверждается, что прибыло 500 человек под командованием генерал-майора Запевалина.) Жизнь в городе оказалась парализованной. В ночь на 4 августа в Темиртау прибыли дополнительные подразделения, доставленные самолетами из Новосибирска, Омска, Барнаула и ряда других отнюдь не близлежащих центров. Достаточно еще раз посмотреть список городов, из которых стягивались войска в Темиртау, чтобы догадаться о масштабе «беспорядков» и страхе верхов.
Таким образом, лишь после того как президиум ЦК КПСС принял постановление о положении дел на Карагандинском заводе, казахские руководители стали всерьез искать виновных за применение оружия. Но чем выше был пост выступавшего в октябре 1959 г. на пленуме ЦК компартии Казахстана, тем дальше отодвигался вопрос о причинах кровопролития в Темиртау. Никто не осмеливался назвать численность пострадавших и погибших. Если верить данным, которые позднее фигурировали в материалах прокуратуры и судебных органов, среди «мирного населения» 11 человек были убиты и 5 умерли от огнестрельных ран. По свидетельству полковника М.П. Васютина (в 1959 г. он занимал должность заместителя начальника управления внутренних дел по Карагандинской области и непосредственно возглавлял в те августовские дни милицейский отряд в Темиртау), «от рук хулиганов и грабителей пострадало 111 военнослужащих и работников милиции; из них 30 человек получили огнестрельные раны, а 13 человек — тяжелые ранения; однако ни один военнослужащий и милиционер не погиб».
Во времена отсутствия гласности существовали и другие, более трагические сведения. Очевидцы событий помнят о жертвах с обеих сторон. Однако желающих поделиться своими воспоминаниями до сих пор найти трудно. Разумеется, не случайно.
Ореол таинственности, секретности, возникший тогда, сохранился до середины 90-х годов. Одними из первых эту досадную традицию насаждали участники пленумов, заседаний партбюро, парткомов, различных активов, обсуждавших постановление президиума ЦК КПСС, на котором в 1959 г. оценивались события в Темиртау. Напомним, постановление называлось «О положении дел на строительстве Карагандинского металлургического завода». Заголовок, можно сказать, нейтральный. Или нарочито беспристрастный, выражаясь научно, строго объективный?
Участники пленума, проходившего в Казахстане в октябре 1959 г., хорошо понимали не только язык партийных документов. Показательным для них было и то, что вопрос, рассматривавшийся на высшем уровне в Москве, в Алма-Ате обсуждался под руководством Беляева, который возглавлял партийную организацию республики и одновременно был членом президиума ЦК КПСС. К тому же в дни расстрела он находился в отпуске, т. е. как бы имел алиби и мог строго спрашивать с других.
С учетом этих обстоятельств и воспринимался доклад Беляева, открывшего пленум. Сначала было прочитано постановление президиума ЦК КПСС. Затем «первый» самокритично признал ошибкой бюро ЦК компартии Казахстана (и своей лично) отсутствие должного контроля за строительством важнейшего завода. Далее (опять-таки по традиции) пошел разговор о виновных рангом ниже.
Таковым прежде всего оказался, естественно, секретарь ЦК Тажиев, курировавший промышленность республики. Именно на него и была свалена большая часть вины за сложившееся в Темиртау положение дел. Ему припомнили формальный подход к мероприятиям по строительству доменной печи и месячное пребывание на стройках, после которого не было сделано никаких выводов. Вспомнили его рекомендации главному инженеру не показывать во время приезда Беляева аварийных объектов, чтобы не испортить начальству хорошего впечатления от поездки. Тажиев был освобожден от обязанностей секретаря ЦК Казахстана и — к удивлению участников пленума — милостиво переведен на работу в казахское постпредство в Москве.
После сухой информации о взысканиях, которые «за недобросовестное отношение к своим служебным обязанностям» получили руководители отдела строительства, Беляев доложил, что в ходе разбирательства выяснилось следующее: из-за поверхностного отношения администрации к повседневным нуждам рабочих сложилась ситуация, при которой на протяжении десяти с лишним лет планы промышленного и культурно-бытового строительства систематически не выполнялись. Даже в 1957—1958 гг. на строительстве завода было недоосвоено около 100 млн рублей капиталовложений, ввод многих важнейших объектов находился под угрозой срыва.
Очень плохо использовался огромный парк строительной техники. К примеру, простои экскаваторов составляли от 50 до 80 % рабочего времени; в те же часы четвертая часть всех земляных работ выполнялась вручную. Во многих жилых кварталах отсутствовали водопровод и канализация, явно неудовлетворительно работали предприятия сферы обслуживания, особенно торговли и общественного питания. На 25 тыс. работавших имелось всего 16 столовых на 2 120 посадочных мест, в том числе на стройплощадке — лишь пять столовых на 600 посадочных мест, которые обслуживали 18 тыс. человек[13].
Разумеется, ничего нового в этих фактах, цифрах, замечаниях и оценках для участников пленума не было. Годами слушали они такие доклады и привыкли к накачкам. В духе времени был и вывод о том, что главная причина массовых беспорядков и провала строительных работ кроется в неудовлетворительной воспитательной и агитационно-политической работе партийных организаций среди рабочих.
Напомним, что после августовских событий к началу работы пленума прошло два с половиной месяца. Напряжение в Темиртау постепенно спадало. В магазинах, буфетах, столовых появились дефицитные продукты. Гораздо спокойнее стала обстановка в общежитиях и на улицах, чему в первое время способствовало патрулирование, организованное силами милиции и подразделений МВД (а в начале августа население известили о назначении военного коменданта и придании ему соответствующих полномочий для поддержания общественного порядка). Министр культуры Казахстана принял меры для радиофикации строительства и общежитий, для организации телевещания. Минздрав «вдруг» изыскал средства для быстрого сооружения больницы на 400 мест и т.д. Вряд ли нужно объяснять, с каким удовлетворением встречали каждое из таких мероприятий жители быстро растущего города, прежде всего строители индустриального гиганта (имевшего, кстати, стратегическое значение).
Улучшение условий труда и быта всегда считалось важнейшей задачей партии и государства, но столь же неизменно с 20-х годов она решалась как второстепенная. Это стало нормой советского образа жизни. На первых порах такой разрыв между словом и делом можно было объяснять, вернее, списывать на подготовку страны к обороне, потом на преодоление последствий войн, на первопроходческие трудности строительства нового общества, на капиталистическое окружение, наконец, на прямые происки врагов, шпионов, диверсантов. Но времена менялись, и невозможно было понять, почему металлургия в Казахстане рождается в муках, порой даже больших, чем те, которые выпали на долю Магнитки, сооружавшейся на Урале тридцатью годами раньше, т. е. на заре советской индустриализации.
Воздадим должное Н.С. Хрущеву. В одной из речей, произнесенных в середине 50-х годов, когда критика Сталина еще только начиналась, он напомнил правящей партии об ответственности перед народом. До 1917 г., говорил он, «мы за государство не отвечали», но теперь «недостаточно только критики капиталистической системы хозяйства и разговоров о том, что надо строить хозяйство на основе учения марксизма-ленинизма... Народ говорит нам: Я верю вам, я воевал за это в гражданскую войну, воевал с немцами, разгромил фашизм, а все-таки скажите мне: мясо будет или нет? Молоко будет или нет? Штаны хорошие будут? Это, конечно, не идеология. Но нельзя же, чтобы все имели правильную идеологию, а без штанов ходили»[14].
Новый советский лидер смотрел в корень. Четыре десятилетия отделяли страну от Октября, более десяти лет назад победой завершилась отечественная война. И заботиться надо было не просто о еде и одежде. «Если мы, — говорил Хрущев, — не обеспечим своему народу более высокий жизненный уровень, чем в развитых капиталистических странах, то, спрашивается, какие же мы коммунисты?»[15]
Ставя вопрос об ответственности правившей партии, Хрущев предпринял попытку внедрить новшества в практику высшего руководства страной. Процесс десталинизации, проходивший под знаком восстановления и упрочения ленинских норм руководства, означал необходимость усиления внимания к человеку, к его повседневным заботам. Подтверждением тому были невиданные прежде масштабы жилищного строительства, введение принципиально новой пенсионной системы, во многом коснувшейся не только горожан, но и колхозное крестьянство. Был отменен указ 1940 г., запрещавший самовольный переход рабочих и служащих с одного предприятия на другое (до середины 50-х годов для перемены места работы требовалось официальное согласие администрации). Одновременно сокращалась рабочая неделя и удлинялись отпуска.
Менялся тонус общественно-политической жизни советского общества в целом. Для Казахстана, ставшего одним из основных регионов массового подъема целинных и залежных земель, особо важное значение имел приезд сотен тысяч молодых людей из других республик. Появление новоселов, как правило активных по своей природе, накладывало заметный отпечаток на все стороны деятельности партийных, комсомольских организаций, а также местных органов власти на селе и в городе.
Фиксируя эти достаточно известные факты, необходимо признать, что курс на демократизацию проводился непоследовательно, без глубокого научного осмысления сути сталинизма и путей его преодоления. Позднее Хрущев говорил о своих колебаниях, о поисках оптимальных преобразований и о допущенных им ошибках. Но мы теперь лучше, чем он и его современники, видим, как новый лидер и его окружение боялись оттепели, которая могла обернуться для них катастрофой.
Аджубей, имевший возможность видеть Хрущева в домашней обстановке, писал в своих воспоминаниях «Те десять лет»: «На его мироощущение явно давил внутренний цензор, заставлявший проверять себя: не слишком ли отпущены вожжи, не наступил ли тот самый грозный паводок». Еще более примечательно высказывание, сделанное бывшим первым секретарем и главой правительства незадолго до смерти: «Партия у нас старая, многое в ней сложилось накрепко, не сдвинешь...»[16]
Не будем гадать, касалось ли данное суждение только партийного аппарата или номенклатуры в целом. Но не подлежит сомнению, что после 1953 г. система подчинения нижестоящих организаций более высоким эшелонам власти не была столь монолитной, как прежде. Возвращаясь к реалиям конца 50-х годов, в частности к методам работы партийного руководства Казахстана, нельзя не увидеть, сколь неоднозначно воспринимала идеи XX съезда КПСС, провозглашенные в Москве, местная элита.
Схожая картина наблюдалась тогда во всех союзных республиках; обнаруживались и региональные особенности. В Казахстане республиканская номенклатура сформировалась в условиях, когда под давлением сверху совершался так называемый скачок от феодальных устоев к социализму. Это были годы насильственной ломки вековых традиций кочевого быта и перехода к оседлости, массового промышленного освоения природных запасов — угля, всевозможных руд, нефти. Республика превращалась главным образом в крупнейшую сырьевую базу индустриально более развитых районов СССР.
Катаклизмы периода отечественной войны и развернувшейся затем гонки вооружений закрепили такое разделение труда, усугубили многие противоречия социально-экономического и этнического развития многонациональной республики, оказавшейся «закрытой зоной». По территории, занятой военными полигонами, секретными подразделениями и предприятиями, организациями, строившими первый в Советском Союзе и крупнейший в мире космодром, Казахстан уступал только Российской Федерации.
Не менее существенное значение для республики имел и другой фактор. Здесь в 1953 г. проживало около миллиона спецпереселенцев, т.е. лиц, насильственно депортированных на территорию Казахстана и фактически находившихся в заключении. Из них почти половину составляли немцы, выселенные из Поволжья и других районов в 1941 г., примерно четверть миллиона — чеченцы; довольно много было ингушей, карачаевцев, балкарцев, татар, калмыков и представителей других национальностей. Иначе говоря, из 2 754 тыс. спецпереселенцев, официально зафиксированных ведомством Берии, свыше трети находилось в Казахстане (больше, чем в какой-либо иной национальной республике).
Поражает и другой подсчет: восьмая часть населения республики официально преследовалась режимом. Вот что в этой связи сказал в беседе с автором статьи писатель Лев Разгон, отдавший ГУЛАГу семнадцать лет своей жизни: «Казахстан занимал особое место в системе сталинских лагерей. Карлаг, т.е. Карагандинский лагерь, был одним из самых больших и самых страшных. Трудно сказать, сколько людей там погибло, но нет сомнения, что процент умерших, расстрелянных был очень высок. Это наложило отпечаток на психологию не только заключенных, но и охраны, да и жителей рядом расположенных селений. Думаю, поэтому расстрел в Темиртау не произвел на местное население того впечатления, которое мы сегодня гипотетически представляем»[17].
Соображения, высказанные Л. Разгоном, подтолкнули к выявлению дополнительных материалов. Обращение к коллекции документов, хранящейся ныне в Государственном архиве Российской Федерации (ГАРФ), показало, что в декабре 1953 г. в тюрьмах и лагерях СССР находилось 475 тыс. человек, осужденных (по терминологии того времени) за контрреволюционные преступления. Известно, как и где были расселены 400 тыс. человек: в Казахской ССР насчитывалось почти 58 тыс., приговоренных по 58 статье, причем около 56,5 тыс. в Карлаге. Только в Коми АССР осужденных за контрреволюцию было больше.
И по численности спецпереселенцев Карагандинская область лидировала среди всех областей Казахстана. Летом 1952 г. здесь проживало более 133 тыс. депортированных, в Акмолинской области — 117 тыс., в Южно-Казахстанской — около 106 тыс., в Павлодарской — приблизительно 67 тыс., в Джамбульской — почти 69 тыс., в Алма-Атинской — 56 тыс. человек[18].
Практически республика находилась в «режимных условиях», ибо повсеместно и ежедневно осуществлялся строгий контроль за сотнями тысяч невинно пострадавших людей, зачастую оказавшихся здесь отнюдь не по своей воле и не по приглашению народов Казахстана в крайне тяжелых условиях и занятых подневольным трудом, бесправных.
Ликвидация системы ГУЛАГа официально началась в 1953 г., завершилась же она лишь на рубеже 50 — 60-х годов. Тяжелые рубцы оставила эта система на теле республики, в душах не только ее узников, но и значительной части местного населения, так или иначе оказавшегося причастным к их судьбам. В определенной степени она отразилась и на стиле партийной работы, деятельности хозяйственных ведомств, не говоря уже об органах правопорядка.
В итоге как до 1953 г., так и даже после беспрецедентных решений XX съезда КПСС республика жила в чрезвычайных условиях. Очень многое окутывалось тайной. Не подлежали огласке сведения о страшном голоде 1932—1933 гг., не разрешалось писать о репрессиях 1937—1938 гг., о жизни спецпереселенцев и судьбах депортированных народов, о восстании заключенных в Экибастузе в 1953 г., об атомных испытаниях под Семипалатинском, о военных учениях в Сары-Озеке, о сооружении и буднях космодрома, который лишь в 1961 г. стал известен всему миру как Байконур.
Категорически запрещалось публиковать материалы о подлинных трудностях освоения целинных и залежных земель. Страна должна была знать имена героев-первооткрывателей, гордиться трудовыми достижениями добровольцев, неизменно побеждавших стихию в битве за урожай. Цензура не позволяла сообщать о неподготовленности и поспешности форсированного вовлечения в хозяйственный оборот необычайно больших по размерам территорий, о соревновательном угаре, поощряемом сверху. Разумеется, это не являлось тайной для номенклатуры, но это не было секретом и для множества людей, работавших в тех местах, где проходили ядерные испытания, возводились закрытые объекты, дислоцировались специальные воинские подразделения, функционировали концлагеря. Узники ГУЛАГа участвовали в освоении целины, о чем читатель подробнее может узнать из тома «Судьбы российского крестьянства», а также из статьи Г.М. Ивановой, помещенной в данной книге. Но прежде чем эта тема появилась на страницах печати, прошло почти четыре десятилетия. Выросли поколения, которые с юных лет привыкали к сокрытию истинного положения дел, к оправданию явно надуманной секретности, к узаконенному двуличию. Трудно поверить, но в Казахстане долгое время не разрешалась перепечатка строк Е. Евтушенко «Умирают в России страхи».
Сохранению сложившегося образа жизни активно способствовал традиционный механизм управления, в основном находившийся в руках местного аппарата. Он сформировался задолго до перемен, провозглашенных после смерти Сталина. В частности, нормой считались статьи и речи партработников (да и начальников любых ведомств), написанные по шаблону; создается впечатление, что им рассылали ограниченный набор тем и выражений, предназначенных для общения с подчиненными. Тон задавала элита.
Читая выступления республиканских лидеров (ими с 1954 г. по 1959 г. соответственно являлись П.К. Понома-ренко, Л.И. Брежнев, Н.Я. Яковлев и Н.И. Беляев), не можешь отделаться от мысли, будто все они, одинаково безликие, принадлежат одному человеку. Каждое напоминает отчет, перечень сделанного, намечаемого. При этом достижения объясняются дальновидностью партийного руководства, неизменным триумфом марксистско-ленинского учения, а недостатки и ошибки — слабостью идеологической работы на предприятиях и стройках, недооценкой политического воспитания рабочих и служащих, наконец, пассивностью хозяйственников.
Такой стиль работы сложился еще при Сталине. Хрущев отчаянно стремился сместить акценты. Успехи партийной работы он намеревался измерять главным образом производственными показателями (даже ратовал за установление прямой зависимости оплаты партработников от экономических итогов подведомственных им трудовых коллективов). Естественно, в недрах партаппарата нарастал протест: идеологию, дескать, нельзя измерять килограммами, метрами, кубометрами и т.п. Хрущев стоял на своем: коммунизм невозможен без изобилия материальных и духовных благ, следовательно, идеологическая работа должна быть подчинена экономической.
Осмысление событий в Темиртау наглядно продемонстрировало почвенность и живучесть прежних стереотипов партийного руководства. Вслед за Беляевым едва ли не все выступавшие на пленуме ЦК компартии Казахстана в октябре 1959 г. говорили о простоях современной техники и транспорта, нарушении графика строительных работ и т.д. Одновременно выявилось, что такие же трудности, как в Темиртау, мешают выполнению планов добычи угля в Тентене и Шахане, работе промышленных предприятий Караганды, Алма-Аты, строительству Соколовско-Сарбайского комбината и даже освоению целины, которое повседневно контролировалось как республиканскими, так и общесоюзными ведомствами.
Больше всего население страдало от острой нехватки жилья, школ, больниц, магазинов, столовых, детских учреждений. Руководители знали, что именно эти повседневные трудности нервировали людей, порождали нездоровый микроклимат на производстве и в быту. Тем не менее директора предприятий и начальники строек в погоне за планом, за премиями и наградами меньше всего думали об этом. Вот и получалось, что казахстанская Магнитка, как и уральская, сооружалась по принципу, который еще в начале 30-х годов жестко критиковал командарм тяжелой индустрии Г.К. Орджоникидзе. У нас, говорил он, сначала завод, металл, уголь, а потом человек; нужно — наоборот.
Через два-три десятилетия те же слова неоднократно повторялись в Алма-Ате, Караганде, Темиртау (да и в самой Москве). Доходило до казусов. Секретарь ЦК компартии Казахстана И. Джандильдин, как и было положено главному идеологу республики, уверенно поучал: «В социалистической стране нет никакой почвы для возникновения каких-либо социальных беспорядков. Все, что делается у нас, делается для народа, для подъема его материального и культурного благосостояния». Потом неожиданно для всех сравнил положение дел в Темиртау с жизнью Цейлона, на котором недавно побывал: «Это — маленькая азиатская страна. Там сначала строят дороги, дома, а потом приглашают людей».
Почему же в социалистическом Казахстане поступали прямо противоположным образом? Если верить партийным функционерам тех лет, виноватых следовало искать прежде всего среди хозяйственников. Но с особым пристрастием все секретари ЦК компартии Казахстана критиковали ответственных «за идеологический сектор» за невнимание к наглядной агитации. Г.А. Козлов, например, не сомневался, что именно в этом и кроется причина всех бед. Суждения его были однозначны. «Партийный комитет (т. Коркин) должен учесть, что наглядная агитация призывает людей к повышению производительности труда, к укреплению трудовой дисциплины. Но даже после многократных напоминаний парткому треста и лично т. Коркину об этой наглядной агитации сейчас, даже ко дню 42-й годовщины Октябрьской Социалистической революции — опять-таки ее нет. Это опять говорит о том, что партийная организация, городской комитет партии до сих пор не почувствовали свои ошибки, недостатки и в практической работе их не исправляют»19.
В целом сценарий пленума, проходившего в октябре 1959 г. в Алма-Ате, мало отличался от проведения предыдущих пленумов: партаппаратчики высшего эшелона по традиции уверенно ругали стоявших ниже, при этом, однако, основная вина падала на лиц, занимавших официальные посты в народном хозяйстве. Волей-неволей между теми и другими возникали столкновения. Так случалось и ранее. Но на октябрьском пленуме разногласия впервые стали необычайно острыми, ибо решался вопрос об ответственности за кровопролитие в Темиртау, о том, кто дал приказ применить оружие.
И сразу становится понятной растерянность верхов как в Алма-Ате, так и в Караганде. Они якобы замешкались и не смогли быстро собрать ни членов бюро ЦК компартии Казахстана, ни членов бюро Карагандинского обкома. Поэтому неслучайно и председатель Совета министров республики Кунаев (он входил и в бюро ЦК) проигнорировал указание Беляева немедленно выехать в Темиртау. На пленуме все каялись, кляли себя за нерасторопность, но при этом подчеркивали, что руки у них не в крови. Кунаев и Карибжанов (второй секретарь ЦК) вели себя так, словно вообще не имели прямого отношения к руководству республикой в те трагические дни.
Глава правительства видел свои ошибки лишь в недостаточной требовательности к подчиненным, к республиканским министрам. Столкновение в Темиртау он назвал «небывалым фактом в истории республики и всей страны за 42 года существования советской власти». На словах получалось так, будто не проливалась кровь невинных людей в пору так называемого раскулачивания и насильственного перевода значительной части казахского населения на оседлый образ жизни, будто не было расправ с переселенцами?
Демагогичной была и речь Карибжанова, который, назвав поведение нижестоящих работников «настоящим произволом, попиранием всякой законности, потерей чувства ответственности, политического чутья», сказал: «В нашей стране, когда встает вопрос о расстреле даже одного человека за убийство, решает Президиум Верховного Совета, а в Темиртау против безоружных рабочих — молодежи — применили оружие, притом не зная, в кого стреляют — в виновного или невиновного»[19]. Один из участников пленума, потрясенный услышанным, в тот же вечер делился со своими домашними: «Видно по всему, что кровь была большая. Поубивали множество, а они все приезжие, наверное, русские да с Украины. В зале было тихо, тихо. Как после XX съезда, когда про Сталина читали».
В стремлении руководства обелить себя никто не увидел ничего необычного. Поражало другое: официальное признание того, что конфликт в Темиртау являлся беззаконием со стороны властей, беспрецедентным применением оружия против рабочей молодежи, добровольно приехавшей на всесоюзную ударную стройку. Попытка скрыть случившееся, объяснить столкновение происками хулиганских элементов рухнула. Не нашла серьезной поддержки и версия о сознательно подготовленной провокации: В сложившейся обстановке, заботясь прежде всего о собственной судьбе, республиканское руководство единодушно намеревалось возложить основную вину на местных работников, в том числе из министерства внутренних дел Казахской ССР.
Отмеченное обстоятельство заслуживает самого пристального внимания, ибо помогает понять, в каком состоянии находился однопартийный режим на исходе 50-х годов, в каком направлении он эволюционировал в первое послесталинское десятилетие. Прежде всего отметим главное: былой монолитности пирамиды власти, покоившейся на всесилии органов внутренних дел и госбезопасности, уже не было. Курс на установление партийного контроля за текущей деятельностью этих ведомств внес заметные перемены в жизнь номенклатуры, в механизм принятия наиболее ответственных решений. События в Темиртау — веское тому подтверждение.
Одним из первых о волнениях в поселке был информирован министр внутренних дел Казахстана Кабылбаев. Быстро оценив серьезность конфликта, он позвонил в Москву, т.е. своему официальному начальству, а не в ЦК компартии республики. Узнав об этом, секретари ЦК Казахстана болезненно отреагировали на соблюдение подобной субординации — ведь как член партии, да и по занимаемой должности Кабылбаев считался работником республиканского масштаба. Министр МВД СССР Н.П. Дудоров и его замы приняли поистине Соломоново решение: Кабылбаеву было предложено самостоятельно проанализировать обстановку и посоветоваться с местным партруководством.
Милицейские чины Казахстана в дальнейших разъяснениях не нуждались. Несколько позднее (весной 1960 г.), когда военная прокуратура СССР вела расследование, начальник управления внутренних дел по Карагандинской области Любых дал исчерпывающий ответ. Он напомнил, что управление действовало в полном соответствии с решениями ЦК КПСС, принятыми в связи с разоблачением Берии, который обвинялся в попытках поставить МВД СССР над партией и правительством. «Я, — говорил начальник управления, — ни одного решения самостоятельно не принимал и не осуществлял, а действовал по указаниям бюро обкома партии, полученным тогда через первого секретаря обкома Исаева и других секретарей». Для полной ясности начальник управления добавил, что «приказ применить оружие» был отдан «по указанию обкома партии, полученному через Исаева».
Материалы предварительного следствия дают точное представление о том, как министр внутренних дел Казахстана воспользовался советом московского начальства: Кабылбаев обратился за советом и помощью к секретарю ЦК компартии республики Г.А. Козлову, после чего «все вопросы решались под руководством Козлова после соответствующего обсуждения». Министр в меру самокритично сказал: «За дела вечером 3 августа в Темиртау должны отвечать все, а в первую очередь товарищ Козлов, под руководством которого мы работали»[20].
Не вдаваясь в оценку личных качеств упоминавшихся работников силовых ведомств Казахстана, подчеркнем: они говорили сущую правду. Только высшие партийные инстанции могли дать указания о применении оружия против рабочих Карагандинского металлургического комбината, т. е. на комсомольской ударной стройке. Недаром судебные органы весьма снисходительно отнеслись к действиям местной милиции и военных, прибывших к ней на помощь.
Не стоит, однако, переоценивать степень беспристрастности судебного корпуса тех лет. По признанию его представителей, среди них бытовала присказка: «Судьи независимы и подчиняются только райкому». Судя по всему, такой настрой сказался на работе органов, которым было поручено дать юридическую оценку применению оружия на комсомольской стройке. Дело в том, что окончательные судебные решения принимались после того, как Москва выразила явное неудовлетворение ходом пленума ЦК компартии Казахстана, состоявшегося в октябре 1959 г., и дала указание повторно рассмотреть события в Темиртау.
Что же побудило ЦК КПСС к этому? По мнению некоторых ответственных работников центрального аппарата, едва ли не главной причиной стало поведение Беляева. Когда президиум ЦК КПСС принимал в октябре 1959 г. постановление о Карагандинском металлургическом заводе, первому секретарю ЦК компартии Казахстана было указано на недостатки в его работе. Беляев возразил, ссылаясь на то, что конфликт в Темиртау произошел в его отсутствие. Члены партийного ареопага возмутились; Хрущев даже разгневался.
Раздражение верхов вызвала и стенограмма алма-атинского пленума. Беляев поставил себя вне критики. Вопреки новым требованиям, которые были провозглашены XX съездом, пленум лишь ограничился одобрением постановления президиума ЦК КПСС, не разработав практических рекомендаций. Одним словом, материалы пленума, проходившего почти через два с половиной месяца после августовского взрыва, свидетельствовали о явной недооценке руководством Казахстана коренных причин и сути трагических событий на стройке.
Первым об этом сказал прокурор республики Набатов: в пылу партийных разбирательств участники заседаний предали забвению насущные проблемы рабочих, их моральное состояние, правовую беззащитность. Познакомившись в октябре 1959 г. с состоянием дел в Темиртау, он жестко критиковал руководителей треста, обкома и облисполкома, членов бюро ЦК компартии Казахстана: «Я должен со всей ответственностью заявить, что никакие практические партийные выводы из этих событий не были сделаны. Людей поместили в неподготовленные помещения, в которых радио нет, газет, книг нет. На все общежитие не имелось ни одного утюга. Рабочие об этом боятся говорить, они себя чувствуют какими-то виновниками в случившемся факте, что они в той или иной мере принимали участие в нем. Когда они пытались обратиться к начальнику треста т. Вишневскому о непорядках в общежитиях и плохой организации труда, то он сказал в ответ: «С вами, с бандитами, нечего разговаривать»[21]. (Известно, что в августе — сентябре 1959 г. в Темиртау по комсомольским путевкам прибыли полторы тысячи молодых людей, одновременно уехали более двух тысяч человек.)
Об этом же говорили и другие участники пленума, а секретарь Карагандинского горкома партии открыто осудил руководителей обкома за «приглашение солдат из Карлага и других городов нашей страны, ибо в такое время разговаривать с рабочими должны не солдаты, не милиционеры, а партийные работники»[22]. Еще резче выразился первый секретарь ЦК ЛКСМ Казахстана Кенжебаев. Говоря о царивших на стройке беспорядках, «потребительском и бездушном отношении к молодым рабочим, полном равнодушии к их судьбам», он назвал и корень зла: «Здесь сказывается многолетняя привычка некоторых хозяйственников, работавших со спецконтингентом при помощи штыка»[23]. Мы сознательно выделили последнюю фразу, ибо она является ключевой для понимания происшедшего.
Беляев, которому президиум ЦК КПСС поручил ведение пленума в Алма-Ате, не поднялся до такого осмысления случившегося, побоялся рассмотреть случившееся в духе перемен, происходивших в стране. Москва не могла не заметить столь существенной ошибки, допущенной ее представителем, можно сказать наместником в Казахстане, где произошел Опасный для властей социальный взрыв. Министр внутренних дел Казахстана вскоре после кровопролития попросил у Брежнева как секретаря ЦК КПСС разрешение представить к правительственным наградам лиц, наиболее отличившихся «в наведении порядка». Столь неадекватное понимание событий в Темиртау потребовало дополнительного принятия мер для преодоления последствий августовских событий 1959 г. Такова была точка зрения ряда столичных аппаратчиков.
В Алма-Ате причины созыва еще одного пленума, посвященного конфликту в Темиртау, до сих пор связывают с личными взаимоотношениями Брежнева, Кунаева, Беляева. Согласно этой точке зрения, став в 1958 г. первым секретарем компартии Казахстана, Беляев не всегда уважительно отзывался о своих предшественниках, особенно когда речь заходила о целинной эпопее. Новый секретарь, ранее в республике не работавший, заявлял, что только при нем Казахстан впервые дал стране миллиард пудов зерна. То был прямой намек на приписки, которые делал Брежнев, рапортуя Хрущеву о невиданном урожае, собранном под своим началом.
Кунаев же, наоборот, был с будущим генсеком в близких отношениях с первых дней их знакомства в 1954 г. На пленуме в октябре 1959 г. он оказался в числе главных ответчиков за события в Темиртау. Член бюро ЦК компартии Казахстана, председатель Совмина крупнейшей республики — и такая поразительная пассивность, да еще в отсутствие первого секретаря. И даже полное невнимание к его указаниям... На пленуме Кунаев каялся, униженно просил о доверии. Свою маловразумительную речь премьер закончил словами: «Я для Казахстана не новый человек, на руководящей партийно-советской работе нахожусь уже около 20 лет. Но я такой критики по своему адресу еще не слышал. Я это вам искренне заявляю. Безусловно, я согласен с критикой... и я могу заверить вас, у меня хватит и сил и воли устранить отмеченные недостатки сегодняшнего дня. В этом можете, товарищи, не сомневаться»[24].
Понимая противоречивость сложившейся ситуации, проанализировав свои взаимоотношения с Беляевым, Кунаев обратился за помощью к Брежневу. В итоге Москва дала команду провести еще один пленум.
Нам кажется, что нет нужды противопоставлять взгляды опытных работников центральной партноменклатуры мнению не менее искусных знатоков клановых интриг. Они дают четкое представление о механизме последующих перемен, которые не заставили себя ждать.
Формально все началось с приглашения в ЦК КПСС ведущих работников партгосаппарата Казахстана. К тому времени местная элита уже догадывалась о близости кадровых перестановок. Без лишних споров утвердилось настроение избрать в этот раз первым секретарем представителя республики, тем более что Беляев со многими не нашел общего языка. Не способствовала укреплению его авторитета и позиция, занятая им в связи с событиями в Темиртау.
Пленум, собравшийся в Алма-Ате 19 января 1960 г., подтвердил обснованность предположений. Сам факт выступления Кунаева еще до того, как слово получил Беляев, свидетельствовал о том, в какую сторону дует ветер. Кунаев буквально обрушился на первого секретаря ЦК компартии Казахстана. По его словам, ЦК КПСС был встревожен просчетами в сельском хозяйстве республики (в 1959 г. 1,5 млн га хлеба остались под снегом), а также неудовлетворительным руководством промышленностью и строительством. Сложившаяся в Казахстане обстановка, добавил он, побудила ЦК КПСС выяснить позицию руководства республики: «...считает ли оно такое положение в работе бюро ЦК нормальным?». По словам Кунаева, на совещании, которое проходило в Москве, выступили все члены бюро ЦК компартии Казахстана и заместители председателя Совета министров республики. «Они убедительно говорили, что т. Беляев не мог руководить бюро ЦК, не знал истинного положения дел в республике, плохо руководил сельским хозяйством, промышленностью и строительством, плохо знал партийно-советские кадры, некоторые работники были освобождены от работы и наказаны незаслуженно, неудовлетворительно проводилась работа среди работников науки, культуры, литературы и искусства...»
Безапелляционно была нарисована картина полного провала деятельности еще не освобожденного от занимаемой должности первого секретаря. Правда, Кунаев растерялся, замешкался с ответом, когда его напрямик спросили, кто был инициатором снятия Беляева (который, напомним, еще оставался членом президиума ЦК КПСС). Не находя нужных слов, оратор высказывался, не называя имен, неконкретно. В стенограмме читаем: «Просили секретариат ЦК КПСС и т. Брежнева доложить президиуму ЦК, что дальше т. Беляев не может быть первым секретарем ЦК КП Казахстана и он должен быть освобожден от работы. Тов. Беляев не сумел понять ответственности членов Бюро за порученные участки работы, свои ошибки перекладывал на других товарищей. В темиртауских событиях, например, все ошибки были свалены на членов бюро ЦК и на министров»[25].
Забегая вперед, заметим, что изворотливость опытного царедворца (помогавшая Кунаеву и раньше) в данном случае объяснялась тем, что он уже знал, какая роль отведена ему Москвой, представитель которой находился в президиуме пленума.
Демонстрируя своим выступлением характер предстоящих в республиканской элите перемен, Кунаев успокоил местный аппарат, опасавшийся наказаний за кровопролитие в августе: да, ошибки были, но Беляеву не следовало эти ошибки перекладывать на других... Как говорится, точки над «i» были расставлены.
От участников пленума не ускользнуло и другое. Казалось бы, новые оценки должны были исходить из уст приехавшего в Алма-Ату секретаря ЦК КПСС. Но привычный сценарий был изменен, и Кунаев предстал перед пленумом главным доверенным лицом Москвы. Еще до переизбрания секретаря ЦК компартии Казахстана все поняли, кто отныне является лидером республиканской парт-госноменклатуры.
Вдумчиво читая выступление Кунаева, не лишне еще раз задуматься, в какой мере курс «на восстановление ленинских норм», можно сказать, узаконенный на XX съезде КПСС, утвердился к тому времени в партийной организации крупнейшей республики СССР. Здесь с небольшим интервалом прошли два пленума. Тем уместнее обратить внимание не только на стиль и манеру последней речи Кунаева, но и на поведение участников пленума, быстро почувствовавших «смену начальства».
Впрочем, одно исключение обнаружилось. Зал замер, когда поднявшийся на трибуну секретарь Карагандинского обкома партии М.С. Соломенцев сказал: «Я присутствую на втором пленуме ЦК КП Казахстана. Первый раз был в октябре месяце, когда обсуждалось постановление президиума ЦК КПСС о событиях в Темиртау, и сегодня. У меня создалось мнение, что сегодняшний пленум — это, по существу, продолжение прошлого пленума. Разница заключается в том, что на том пленуме т. Беляев выступал с острой критикой в адрес всех членов бюро, руководства Совета министров и немного покритиковал себя. На этом пленуме критика идет в основном в адрес Беляева <...> Мне только непонятно, почему на том пленуме члены бюро ЦК, которые сегодня и тогда выступали, не критиковали порочный стиль работы Беляева. Что, за этот месяц в стиле работы т. Беляева все изменилось, перевернулось? »[26]
Вопрос, заданный секретарем Карагандинского обкома партии, избранным на этот пост после расстрела в Темиртау, а до осени 1959 г. работавшим в Челябинске, повис в воздухе. Ответа в тот день не последовало. Докладчик, разумеется, запомнил М.С. Соломенцева, который спустя два года стал вторым секретарем ЦК компартии Казахстана. Однако вскоре ему пришлось покинуть республику. Кунаев в своих воспоминаниях объясняет это тем, что Соломенцев «попал в некрасивую историю, потерял авторитет перед общественностью и продолжать работу с подмоченной репутацией не мог». По словам Кунаева, ему, как первому секретарю, пришлось позвонить Брежневу и «просить отозвать Соломенцева в распоряжение ЦК КПСС». Брежнев ответил: «Если он только за одной женщиной неудачно поухаживал, от этого социализм не пострадает. Мы его переведем на работу в другую область»[27].
Бывшие партработники допускают реальность подобного разговора. В то же время истоки неприязни Кунаева к Соломенцеву они безоговорочно относят к тому пленуму, на котором Соломенцев задал Кунаеву столь неудобный для последнего «крамольный» вопрос. Кунаев не стал тогда объяснять, почему, как правило, одни и те же люди, связывая в октябре 1959 г. события в Темиртау с пассивностью и безответственной работой руководителей республики, в первую очередь критиковали главу правительства, а в январе 1960 г. уже ничего не говорили о кровопролитии на всесоюзной комсомольской стройке и лишь осуждали деятельность Беляева. Исчерпывающий ответ Соломенцев получил много позднее, когда по просьбе Кунаева был переведен на другую работу. Остались лишь слухи о «некрасивой истории», подмочившей авторитет второго секретаря ЦК компартии Казахстана.
На наш взгляд, версия, высказанная бывшими партработниками, соответствует истине. Соблюдая определенные традиции, Москва «развела» Кунаева и Соломенцева, которые не сработались. Когда Брежнев стал генсеком, Соломенцев был назначен председателем Совета министров РСФСР и членом Политбюро ЦК КПСС. Характерен и такой штрих. В декабре 1986 г., на заре перестройки, Кунаев был отправлен на пенсию; Москва прислала в столицу Казахстана нового руководителя. В Алма-Ате прошли молодежные демонстрации, завершившиеся их разгоном, кровопролитием, арестами. Для выяснения причин очередных беспорядков из Москвы приехала комиссия. Возглавлял ее Соломенцев, хорошо помнивший уроки опытного царедворца Кунаева.
Возвращаясь непосредственно к событиям в Темиртау, добавим, что в отличие от Соломенцева, приехавшего в Казахстан в 1959 г., местные руководители хорошо знали присущие Кунаеву приемы руководства. После январского совещания в ЦК КПСС это понял и Беляев. На пленуме в Алма-Ате он уничижительно оправдывался: «Как я объясню свои ошибки? По-видимому, я не дорос до политического деятеля большого плана. Я переоценил свои силы и вовремя не увидел свои слабости... Мои ошибки объясняются тем, что у меня не хватило сил и умения, а не тем, что я не хотел работать, как говорили, ленился... И первое качество, которое я, по-видимому, не имел, — это связь с людьми... В такой сложной национальной республике я работаю впервые, учитывая это, мне надо было больше работать над собой. Для вас не секрет, что я промышленности не знаю. Значит, надо было учиться...»[28]
Беляев словно забыл о своем выступлении на предыдущем пленуме ЦК компартии Казахстана. Дистанция, отделявшая Беляева образца 1959 г. — первого секретаря ЦК Казахстана, когда он властно управлял людьми, от Беляева в январе 1960 г., усердно каявшегося перед участниками январского пленума, поистине разительна. Перед нами два разных человека. Кардинально изменилось и поведение Кунаева. А ведь официально (если учитывать табель о рангах того времени) положение каждого из них еще оставалось прежним. Будь члены пленума верны уставу КПСС, только их голосование расставило бы все по своим местам. Действительность, однако, диктовала иное. Господствовал прежний дух воспевания железной дисцилины, монолитного единства, позволявший каждому коммунисту оправдывать свое послушание приказом сверху. Сохранялась всеоправдывающая формула: «Я солдат партии».
Следовательно, сталинская традиция формирования номенклатуры не утратила своей силы и в условиях оттепели. Те же Беляев, Кунаев, их сотоварищи по руководящей работе не раз участвовали в «единодушном» избрании того или иного представителя номенклатуры, а несколько позднее также дружно голосовали за его освобождение, не требуя объективных обоснований. Причем совершалось это не в годы массовых репрессий, а в условиях, когда ЦК КПСС призывал коммунистов к «восстановлению и дальнейшему развитию ленинских норм партийной жизни».
Такое расхождение между официальными лозунгами и поведением членов КПСС на своих собраниях, активах, конференциях и тому подобных мероприятиях не являлось лишь давней привычкой. В основе своей оно поддерживалось практикой поведения лиц из высших эшелонов власти. Подтверждением тому было низвержение вождя народов, келейно начавшееся в марте 1953 г. и «принятое к сведению» делегатами XX съезда КПСС. Доклад Хрущева о культе личности Сталина и его последствиях не значился в повестке заседаний и делегациями не обсуждался. Постановление ЦК КПСС по этому же вопросу, принятое в 1956 г., на голосование не выносилось.
Без видимых угрызений совести номенклатура расставалась и с ближайшими соратниками умершего диктатора. Сами вчерашние кумиры, известные всей стране политические деятели по традиции, ими же внедренной, признавали критику в свой адрес справедливой. Особенно поучительной в этом отношении была борьба за власть между наследниками Сталина в 1957 г. Она была скоротечной и закончилась ликвидацией так называемой антипартийной группы (ее возглавляли ортодоксальные большевики Молотов, Каганович, Маленков).
После пленума ЦК КПСС, на котором решался вопрос о лидере, прошло сорок лет, но полная стенограмма заседаний до сих пор не опубликована. Впрочем, и в 1957 г. вернувшийся из Москвы в Алма-Ату Кунаев (подобно другим участникам пленума) мог только в общих чертах информировать местный актив о происшедшем. Однако лапидарность сообщения не помешала местной элите дружно осудить «фракционеров», нарушивших партийное единство.
Впоследствии Кунаев в своих мемуарах посвятил июньскому пленуму 1957 г. всего два абзаца. Зато подробно рассказал, как срочно, без всяких объяснений он был вызван из Крыма, где проводил отпуск, в Москву и как уже через два часа летел в столицу служебным самолетом. Столь же дисциплинированно Кунаев вел себя и позднее, когда сверху пришла команда рассмотреть персональное дело Маленкова, работавшего в то время в Казахстане директором Экибастузской ТЭЦ.
Вспоминая об этом в начале 90-х годов, Кунаев даже цитирует протокол партийного собрания первичной организации, которая исключила бывшего члена президиума ЦК из рядов КПСС «за антипартийность, произвол, беззаконие и фракционную деятельность, совершенную в период работы в ЦК КПСС». Бюро Павлодарского обкома КПСС дополнило решение «первички» требованием лишить Маленкова всех правительственных наград[29].
Желая обелить себя, бывший руководитель компартии Казахстана (которому Маленков жаловался, «что с ним поступают несправедливо») цинично признается: «Едва ли в той ситуации я мог помочь ему. Тут были свои, особые правила игры. Москва направила Маленкова к нам на работу и отозвала, не поставив в известность ни ЦК республики, ни правительство. По тем временам обычное дело»[30].
Приведенные факты (в том числе и мемуары, написанные Кунаевым, явно с желанием оправдать свою политическую деятельность) свидетельствуют, что оттепель не была однозначным процессом. С одной стороны, не вызывала сомнений линия Хрущева на демократизацию жизни партии и общества. С другой — суть кадровых перестановок и методы их осуществления убеждали в живучести настроений и нравов, типичных для авторитарного режима. Ярким доказательством тому были внезапные замены руководителей силовых министерств и ведомств, прежде всего маршала Г.К. Жукова и генерала армии И.А. Серова. Не отвечало курсу XX съезда КПСС и решение Хрущева совмещать должности первого секретаря ЦК КПСС и Председателя Совета Министров СССР.
В этих условиях партийные пленумы, прошедшие в Казахстане на рубеже 1959—1960 гг., были типичными для своего времени. Так, январскому пленуму предшествовало заседание секретариата ЦК КПСС. Под председательством Брежнева 6 января 1960 г. были приняты решения, которые на следующий день рассмотрел президиум ЦК КПСС. Высшее руководство страны, возглавляемое Хрущевым, единогласно дало добро на перестановку кадров в Казахстане. Поэтому не стоит удивляться поведению Кунаева, Беляева и всех участников пленума, состоявшегося 19 января 1960 г. в Алма-Ате.
Заранее подготовленные и умело спланированные итоги подвел выступавший на пленуме в Алма-Ате секретарь ЦК КПСС Брежнев. Сказав несколько общих фраз, он остановился на главном: «...считать возможным рекомендовать пленуму ЦК КП Казахстана на пост первого секретаря ЦК т. Кунаева». Как и прежде, голосовавших против не оказалось[31].
Так в Казахстане закончилось партийное рассмотрение вопроса о трагических событиях в Темиртау. Объективно и субъективно «беспорядки на комсомольско-молодежной всесоюзной стройке» свидетельствовали о преступных действиях местных властей, в том числе и председателя Совета министров республики, члена высшего органа компартии Казахстана. На деле, однако, трагедия обернулась приходом к первой в республике должности именно этого человека. В октябре 1959 г. Кунаев самокритично говорил о своих серьезных ошибках и недостатках, выглядел виноватым, если не сказать жалким, а уже в январе 1960 г. по воле Москвы он стал в Казахстане хозяином положения.
Не будем принижать значимость этого фактора. Главное все же заключается в ином. Сложившиеся обстоятельства переплелись таким образом, что кадровые перемены в Казахстане в равной мере устраивали в тот момент и Москву и Алма-Ату. Отстранение Беляева (вскоре возглавившего Ставропольский крайком КПСС) и возвышение председателя Совмина республики, ранее раскритикованного за безответственное поведение в августе 1959 г., означало коренной поворот в оценке происшедших в Темиртау событий. Недаром на пленуме в январе 1960 г. о них «забыли». Аналогично прошел республиканский партактив, состоявшийся тогда же. С большой речью выступил Брежнев. Он подробно говорил об итогах пленума ЦК КПСС, который состоялся в Москве в декабре 1959 г. и был посвящен проблемам развития сельского хозяйства. Брежнев жестко критиковал бывшего первого секретаря ЦК компартии Казахстана, но отнюдь не за конфликт на строительстве казахстанской Магнитки. О Темиртау не было сказано ни слова. Как говорят в таких случаях: дело закончено, забудьте.
С тех пор минуло почти сорок лет. Пытаясь проследить судьбы ответственных работников, поначалу сурово обвинявшихся за кровопролитие в Темиртау, мы убедились, что за редким исключением все они либо остались на своих местах, либо получили высокие назначения, т.е. не выпали из номенклатуры. Пока не удалось выяснить лишь дальнейшую судьбу П.Н. Исаева, возглавлявшего бюро Карагандинского обкома партии. По мнению сослуживцев, работавших с ним в «злополучном 59-м году», он «зря насовсем уехал тогда из Казахстана, его бы тоже простили». Вернул же Кунаев на пост министра внутренних дел республики Ш.К. Кабылбаева, который в минуту покаяния просил участников октябрьского пленума предоставить ему любую работу для искупления своей вины. Руководство, как видим, не поскупилось. Лишь испугом отделались все партийные работники и руководители местных органов внутренних дел, причастные к «наведению порядка» в августе 1959 г.
Такой поворот событий устраивал тех, кто знали о своей ответственности за кровопролитие в Темиртау, кто по закону должны были отвечать за нарушение элементарных прав советского человека. Вдумаемся еще раз: если верить служебным документам, от огнестрельного оружия погибли 16 молодых строителей и 27 получили ранения; кроме того, серьезно пострадали 111 милицонеров и военных, направленных в городской поселок и на строительство для наведения порядка. Однако имена погибших и пострадавших в большинстве своем до сих пор не названы. Нам, например, не удалось узнать, оповещались ли семьи погибших и пострадавших в Темиртау.
И все это произошло в тот год, когда XXI съезд КПСС заявил на весь мир: социализм в СССР победил полностью и окончательно, начинается развернутое строительство коммунистического общества. В том же 1959 г. официально приглашенный в США Хрущев, едва вступив на заокеанскую землю, подарил американскому президенту модель спутника Земли. Лучшей визитной карточки ни одна страна, ни один полномочный представитель любой капиталистической державы предъявить не мог.
Принимая из рук советского коммуниста № 1 столь необычный подарок, Эйзенхауэр поблагодарил гостя и через силу улыбнулся. Еще бы — мир не просто увидел, кто лидирует в освоении космического пространства, но и понял, что Москва имеет на своем вооружении баллистические ракеты дальнего радиуса действия.
Общественность США была взволнована, даже уязвлена: советский спутник ломал стереотип о превосходстве Америки над миром. Приезд Хрущева дал американцам уникальную возможность увидеть и услышать советского лидера, напрямую задать ему волновавшие их вопросы. На первой же пресс-конференции Хрущева спросили: «Накануне Вашего приезда в Соединенные Штаты был запущен советский искусственный спутник на Луну. Это случайное совпадение?»
Первый секретарь ЦК КПСС, Председатель Совета Министров СССР с удовлетворением ответил: «Совпадение поездки моей в Соединенные Штаты и посылки ракеты на Луну — это простое, но, я бы сказал, приятное совпадение. Если кто-либо сомневается в этом совпадении, я отослал бы вас к вашим ученым. Пусть вам ученые это разъяснят. Возьмите-ка и скажите ученым, чтобы они приурочили к такому-то числу запуск ракеты на Луну, и как это выйдет?» Залу понравился ответ, раздались аплодисменты.
Воодушевленный успехом, Хрущев прочел вторую часть ранее заданного вопроса: «Означает ли запуск спутника притязания СССР на поверхность Луны?» и с улыбкой ответил: «Я прошу вас правильно меня понять. Я никому не хочу нанести какой-либо обиды, но мы люди разных континентов, разных психологии. Поэтому люди, которые так ставят вопрос, мыслят, так сказать, понятиями частнособственнической капиталистической психологии, а я человек социалистической страны и нового мировоззрения и новых пониманий. Поэтому у нас слово "мое" отживает. А внедряется слово "наше". Поэтому посылка в космос ракеты и нашего вымпела — это, значит, завоевание наше. И в этом слове "наше" мы подразумеваем страны всего мира. Поэтому "наши" — это значит и "ваши", всех людей, живущих на Земле». Зал снова аплодировал[32]. Советская пресса мажорно освещала визит Хрущева в США, показывая поездку как крупнейшее достижение политики СССР, отражение подъема социалистической экономики, торжество страны Советов, вставшей на путь демократизации. Козырной картой при этом неизменно оставался триумфальный успех СССР в освоении космоса. Американским газетам приходилось писать: подобно тому, как полет ядра свидетельствует о силе спортсмена, метнувшего снаряд, запуск спутника отражает здоровье и мощь народа, который первым создал его и вывел на земную орбиту.
Можно ли было в такое время обнародовать факты, раскрывающие картину трагедии, которая произошла на ударной комсомольской стройке в Казахстане? Конечно, нельзя. Таковой была точка зрения ряда бывших партработников республики и аппаратчиков ЦК КПСС; некоторые из них остались ее приверженцами навсегда. Но почему же об аналогичных «беспорядках», т.е. о расстреле рабочих в Новочеркасске в 1962 г., пресса сообщила тогда же? Разве в СССР что-то принципиально изменилось? Существует утверждение, что запрет на информацию последовал из Москвы. Допуская это, следует учитывать, что непосредственное знакомство с первой сверхдержавой мира произвело на советского лидера большое впечатление. Не склонный к самобичеванию, известный своим тщеславием (впрочем, как предшествующий и последующий главы номенклатуры), Хрущев тем не менее говорил и о некоторых своих промашках, допущенных им в поездке. По свидетельству близких к нему людей, одной из них стала фраза, задиристо брошенная им в одной из аудиторий: «Мы вас закопаем в землю». Случилось это в полемике, где каждая из сторон хотела выделить преимущества своего строя.
Известно, слово не воробей... Эта несуразная фраза быстро получила широкую огласку. 16 сентября 1959 г. в национальном пресс-клубе Вашингтона Хрущева напрямую попросили либо опровергнуть появившуюся в печати информацию, либо объяснить, о чем идет речь. «Я действительно допустил такое выражение», — бесхитростно признался коммунистический лидер. Далее последовал традиционный советский набор фраз о том, почему сначала капитализм заменил феодализм, а теперь на смену капитализма идет коммунизм. В доказательство, как и было положено в таких случаях, Хрущев сослался на авторитет Маркса, Энгельса и Ленина. Желая раскрыть суть своей мысли, он сказал: «Вопрос не о том, что кто-то будет закапывать кого-то физически. Разговор идет об историческом развитии общества»[33]. Собравшиеся журналисты молчали. Один из них позднее не без сарказма заметил: «В зале царила могильная тишина».
Сразу же после поездки в США Хрущев в сентябре 1959 г. посетил КНР. Отношения с великим восточным соседом все более портились. Еще летом СССР односторонне аннулировал соглашение о поставке в Китай новой оборонной техники, т.е. попытался ограничить распространение ядерного оружия. Мао реагировал болезненно, утверждая, что в середине XX в. центр мирового революционного процесса переместился в Китай и что уже в середине 60-х годов КНР превратится в индустриальную державу.
Вернувшись в Москву, Хрущев не скрывал усиления разногласий, отсутствия взаимопонимания с китайским руководителем. Неожиданно для многих он заговорил о важности восточных границ СССР, потребовал усилить внимание к соседствующим с Китаем регионам. Через год он совершил двухнедельную поездку по Казахстану, где, вопреки предположениям местного начальства, интересовался не столько целиной, сколько промышленным потенциалом этой, по его выражению, «огромной страны».
Само собой разумеется, Хрущев и до 1959 г. знал о сооружении космодрома на территории Казахстана, о Семипалатинском полигоне и других закрытых зонах, где дислоцировались секретные военные подразделения, подведомственные лишь Москве и не вступавшие в прямой контакт с Алма-Атой. Общая площадь земель, выведенных таким образом из хозяйственного оборота, превышала 20 млн га, что было едва ли не больше, чем площадь поднятой к тому времени в республике целины.
Иными словами, осенью 1959 г., когда высшее партийное руководство начало обсуждать вопрос о положении дел на строительстве Карагандинского металлургического завода (т.е. о «беспорядках» в Темиртау), первый секретарь ЦК КПСС был уже готов уделить Казахстану особое внимание. Его интерес к республике усиливался и «домашним» фактором. А.И. Аджубей в детские годы некоторое время жил в Караганде, а перед войной работал в геологоразведочной экспедиции, которая искала оловянную руду в междуречье Иртыша и Ишима, колеся на стареньком грузовичке вместе с геологами по бурой выжженной степи. И везде: под Кокчетавом, в районе Семипалатинска и других местах — они находили многочисленные остатки некогда существовавших аулов. В начале 30-х годов их населяли тысячи людей. Но после страшного голода 1932— 1933 гг. поселки вымерли. Геологи, углубляясь в породу, то и дело натыкались на человеческие скелеты, лежавшие вперемежку с костями животных.
Впоследствии, будучи сотрудником «Комсомольской правды», Аджубей не раз бывал на целине с корреспондентами, сопровождавшими Хрущева. В 1959 г., услышав о разгоне рабочих на ударной стройке под Карагандой, захотел сам побывать в тех местах. Хрущев не разрешил — вероятно, не хотел огласки. Но к совету Аджубея о том, что к обсуждению случившегося в Темиртау следует подключить комсомол, прислушался.
В те годы первым секретарем ЦК ВЛКСМ был СП. Павлов, считавшийся любимцем Хрущева. Разговор, состоявшийся между ними, взбудоражил Хрущева — оказалось, что в 1959 г. Павлов побывал на целине. По его признанию, отряды целинников в Казахстане сталкивались с барством руководителей, их нежеланием вникать в их элементарнейшие бытовые нужды. В совхозе «Красногвардейский» Павлова поразило уныние парней и девчат, еще недавно переполненных энтузиазмом. Целинники не имели самого необходимого — продуктов, мыла, полотенец. Местное управление снабжения возглавлял заурядный пьяница, державший при себе все ключи от складов. Секретарь ЦК ВЛКСМ взломал дверь склада. Молодежь убедилась, что все необходимое на складах есть[34].
Вскоре был собран пленум ЦК комсомола Казахстана, на котором собравшиеся подтвердили, что такое же отношение к добровольцам было не только в упомянутом совхозе. Павлов обратился к первому секретарю ЦК КП Казахстана. Беляев держался жестко, амбициозно, не слушал возражений. Все попытки комсомольского лидера отстоять интересы посланцев России, Украины, объяснить важность своевременной помощи целинникам не нашли поддержки. «Он смотрел мимо меня, — говорил Павлов, — давая понять, что терпит мое присутствие вынужденно»[35]. Вполне возможно, что информация, полученная от Павлова, окончательно предрешила карьеру Беляева.
Время показало и другое: воцарение Кунаева в Казахстане отвечало интересам не только местной элиты. Оно было на руку и Брежневу. Будущий генсек еще при жизни Сталина, в 1952 г., поднялся до уровня кандидата в члены президиума ЦК КПСС. Сдержанность, приветливость, определенная мягкость и товарищеская общительность не выдавали в нем человека амбициозного, тщеславного и властолюбивого. Лишь очень немногие знали, сколь болезненно он переживал тот факт, что в 1953 г. его не включили в новый послесталинский состав высшего органа партии. Назначение в Казахстан тяготило Брежнева, и он откровенно говорил Хрущеву о своем желании перебраться в центр.
На XX съезде КПСС перемещение Брежнева в Москву стало реальностью: Хрущев помог бывшему секретарю обкома, работавшему на Украине под его началом. В 1956 г. Брежнева избрали кандидатом в члены президиума и секретарем ЦК КПСС. Одновременно членом ЦК КПСС стал Кунаев. Отношения ведущего и ведомого сложились еще раньше и сохранились навсегда.
Беда в Темиртау сплотила их, помогла политической карьере и того и другого. При прямой поддержке Москвы Кунаев вместо серьезного наказания получил долгожданное повышение, а его патрон с помощью Алма-Аты основательно скомпрометировал Беляева (в Ставропольском крае последний продержался недолго; в 1960 г. он был выведен из президиума ЦК КПСС, а вскоре отправлен на пенсию). Так исподволь вроде бы бесхитростный и кампанейский Брежнев комплектовал свою команду.
Вполне возможно, что это и подметил Хрущев, передвинувший в 1960 г. Брежнева с партийной должности на пост Председателя Президиума Верховного Совета СССР. Примечательна и такая деталь: вскоре Кунаев вновь возглавил правительство Казахстана. Но как только в октябре 1964 г. Брежнев стал первым секретарем ЦК КПСС, его ведомый вторично возглавил партийную организацию Казахстана и лишился своего места только через 22 года, в декабре 1986 г.
Как известно, замена семидесятичетырехлетнего Кунаева посланцем из центра сопровождалась массовыми выступлениями жителей Алма-Аты, главным образом студенческой и рабочей молодежи. Против демонстрантов власти применили силу. Вызвали войска, снова пролилась кровь. Вспомнил ли аксакал трагедию в Темиртау? В любом случае, как и тогда, он не вышел к молодым, даже не воспользовался микрофоном. Словно повторилось прошлое, и есть нечто зловещее в том, что сначала восхождение, а потом и низложение опытного царедворца Кунаева, почти четверть века возглавлявшего республиканскую номенклатуру, сопровождалось кровопролитием.
Нельзя пройти мимо еще одного совпадения. Уже в августе 1959 г. правительство Казахстана сделало все от него зависевшее, чтобы население Темиртау как можно быстрее забыло о случившемся. На первый план была выдвинута задача обеспечения рабочих, всех граждан молодого города водой и продовольствием. По свидетельству очевидцев, к их великому изумлению в магазинах на прилавках свободно лежали черная и красная икра, балык, сгущенное молоко, коньяки, марочные вина. Такого изобилия прежде здесь не было. Появилась и одежда, тоже на любой вкус, даже импортная. Изменилось отношение начальства и к досугу молодежи. Показ фильмов, регулярность сеансов, ремонт передвижек, оплата киномехаников — все было взято под строгий контроль. На летней эстраде стали выступать приезжие артисты.
Контраст с недавним прошлым был разительный. Но подобные меры должного, вернее ожидаемого, эффекта не дали. Деятельность руководства явно отставала от запросов юношей и девушек, в массе своей добровольно приехавших на комсомольскую ударную стройку. Администрация, хозяйственники, руководители партийных и других общественных организаций жили по старинке, опирались на практику первого послевоенного десятилетия. Строители и молодые рабочие на производстве в основном были выходцами из местных деревень, колхозов, нередко скотоводческих артелей. На стройку чаще всего приходили казахи; уровень их общеобразовательной подготовки редко достигал трех-четырех классов начальной школы. Обычно это были выдержанные, неприхотливые, послушные люди. Но им еще предстояло долго учиться, чтобы получить профессию и квалификацию.
Одновременно рабочую силу поставлял ГУЛАГ. По традиции труд заключенных считался чуть ли не бесплатным, во всяком случае самым дешевым. Однако и отдача получалась невысокой, некачественной. Зато всегда можно было объяснить, почему срываются планы.
Принципиально иная обстановка складывалась в середине 50-х годов, особенно после XX съезда КПСС, когда шла реабилитация невинно осужденных, возвращались домой насильственно депортированные народы. Призыв на целину, на комсомольские стройки, на возведение гигантов современной индустрии радикально изменил состав новых пополнений рабочего класса. Темиртау 1959 г. — яркое тому подтверждение. Не только ядро, но и подавляющее большинство приехавших были выходцами из РСФСР и с Украины, т.е., как правило, русскими и украинцами (особенно из Донбасса). Многие состояли в ВЛКСМ; по уровню образования, общей культуры, по своим запросам и интересам они резко отличались от молодежи прежних лет. Новобранцы иронически относились к тем, кто хотели управлять молодежью былыми приемами, заманивая ее икрой, балыком да новыми фильмами. В конце августа 1959 г. на одном из собраний в президиум прислали записку: «Скажите, кто вам приказал проводить политику Рима "хлеба и зрелищ"? » Собравшиеся смеялись, аплодировали, а с трибуны раздавались невнятные фразы и упреки...
Впрочем, ставка делалась не только на обилие продуктов, ширпотреба и на показ фильмов. Едва ли не самое главное состояло в директиве, смысл которой все структуры партгосаппарата, средства массовой информации, контролируемые цензурой, поняли однозначно, — предать забвению, вычеркнуть из памяти происшедшее в августе 1959 г. И власти Казахстана своего добились: о трагедии в Темиртау и поныне знают немногие. Даже в научных разработках отечественных и зарубежных специалистов, посвященных сопротивлению тоталитаризму в СССР, в которых рассматриваются многочисленные конфликты в национальных регионах, исследуется история забастовок 40 —50-х годов, описываются восстания в системе ГУЛАГа, рассказывается о Новочеркасске, нет ничего конкретного о расстреле в Темиртау. Нет и документальных публикаций[36].
Тем не менее изменения происходят и здесь. Внес свою лепту в это благородное дело, сам того не желая, и Кунаев, который в январе 1960 г. на пленуме ЦК компартии Казахстана принял все меры, чтобы общество предало забвению сам факт кровопролития на комсомольской ударной стройке.
Через 30 лет после тех, действительно незабываемых, дней бывший партийный босс, отправленный на пенсию той самой системой, которую он активно создавал всеми доступными ему способами, издал свои воспоминания. Видимо, верх взяло тривиальное желание напомнить о своей персоне, занять свое место в истории. Нарушив обет молчания, он затронул и вопрос о Темиртау. Сделал это он прямо-таки искусно. Мимоходом, рассказывая о трудностях, связанных с уборкой урожая в 1959 г., мемуарист сообщает: «На декабрьском пленуме ЦК КПСС за эти недостатки Хрущев резко критиковал меня и Беляева. Пришлось держать ответ и за известные события в Темиртау на строительстве металлургического комбината, которые начались из-за неурядиц в решении бытовых вопросов. Рабочие не вышли на работу, и по городу прокатилась волна массовых беспорядков: сжигались и грабились столовые и магазины, были случаи нападения на работников милиции. Беляев почему-то не придал значения этим событиям. Туда для наведения порядка прилетел из Москвы секретарь ЦК КПСС Л. Брежнев, я сопровождал его.
Мне понравилась решительность Брежнева в те дни. Безбоязненно он появлялся среди групп зачинщиков беспорядков и разговаривал с ними спокойно, но и довольно сурово. Люди невольно подтягивались, крики и гам стихали, и можно было вести разговор в спокойных тонах. Словом, и, конечно же, не без помощи органов правопорядка, через три дня в городе был наведен полный порядок»[37].
Приносим извинение за столь длинную цитату. Но именно этот отрывок из воспоминаний лидера номенклатурной элиты Казахстана конца 50—80-х годов наиболее полно свидетельствует о характере власти, о сущности строя, в рамках которого Кунаев и Брежнев правили десятилетиями, по три-четыре раза получали звание Героя Социалистического Труда, на словах заботились о процветании советского общества, а на деле обрекали его на развал.
Еще раз вчитаемся в приведенный отрывок. О каких «известных событиях в Темиртау» вспоминает автор? Кому известных, где описанных? Кто «держал ответ»? Он, взлетевший на высший в республике пост? Разве «события» произошли из-за бытовых неурядиц и свелись к массовым беспорядкам? Каждая фраза не соответствует действительности и сознательно направлена на сокрытие истины. И ни слова о погибших, о нарушении закона...
Тем не менее поблагодарим Кунаева за допущенную им фальсификацию. Он лишний раз помог понять связь между своим поведением в 1959 г. и в начале 90-х. Ложь во спасение была не только его личным качеством, но и атрибутом власти. Поучительно, однако, обратить внимание и на личность мемуариста. Он и через 30 лет счел нужным оболгать Беляева и облагородить своего покровителя. Но на этот раз попал впросак, просчитался.
Ирония судьбы заключается в том, что одновременно с книгой Кунаева в свет вышла автобиография президента Казахстана Н.А. Назарбаева, в которой он значительное место отвел событиям в Темиртау. В столкновении рабочих с властью автор увидел народное недовольство, стихийный мощный протест молодежи, направленный против административно-командной системы, ею же порожденный, точнее, методами ее работы. Для этой системы, считает Назарбаев, «обычные человеческие нужды и заботы практически ничего не значили». На стройке завода приехавшая со всей страны молодежь почувствовала себя обманутой[38]. Эти строки воспринимаются как боль Назарбаева за свой народ, за свою молодость. В Темиртау он прошел путь от ученика, которому в 1959 г. исполнилось 19 лет, до квалифицированного металлурга, от рядового комсомольца до секретаря партийной организации многотысячного коллектива Карагандинского металлургического комбината, потом секретаря горкома в Темиртау, затем Караганды. Книга Назарбаева вносит существенные дополнения к тому материалу, с каким мы могли познакомиться в архивах. Воспользуемся воспоминаниями президента.
Итак, в конце 50-х годов темп и размах строительных работ вырос, но о рабочих думали мало. Особенно выматывали душу перебои с водой, которую обычно доставляли только к обеду, да и то мутноватую, со специфическим запахом. Не лучше обстояло дело с продуктами. Чашу терпения переполнило известие о том, что на базе отдела рабочего снабжения сгноили и закопали в землю большое количество мяса, пельменей, фруктов, о наличии которых на стройке никто и не догадывался. К тому же продолжались перебои с бетоном, другими строительными материалами, а вынужденные простои оплачивались из карманов рабочих. Дошло до того, что наряды строителям стали закрывать по рублю за день (т.е. по 10 коп. в ценах 1961 г.).
В конце июля тысячные толпы бросивших работу каменщиков, бетонщиков, монтажников собрались на площади у здания треста, чтобы выяснить отношения с начальством. Возмущенные строители, убедившись, что никто с ними не желает разговаривать, решили по-своему восстановить справедливость.
Еще более основательно расходятся воспоминания Назарбаева и Кунаева, когда дело доходит до рассказа о приезде на стройку Л.И. Брежнева, направленного сюда из Москвы в начале августа 1953 г. Очевидцы запомнили поведение гостя хорошо: ведь его прислало высшее руководство страны, прислало как человека, который знал республику, а теперь должен был сам разобраться в случившемся. Секретарь ЦК КПСС пешком прошел по строительным объектам, но ни с кем из рабочих не разговаривал. Сопровождала его большая свита из местного начальства, понимавшего, что происшедшее в Темиртау так просто с рук не сойдет.
Особое место в этом визите заняло собрание строителей казахстанской Магнитки, на котором выступил один из руководителей партии. «Начал он свой разговор довольно круто, прямо обвинив рабочих в саботаже, политической безграмотности, в том, что, дескать, пошли они на поводу антисоветских элементов, льющих воду на мельницу мирового империализма. Особенно напирал на то, что подвели Никиту Сергеевича, а ведь он по-отечески заботился о строительстве металлургического комбината!..
Вот тут и вышла осечка. Не считаясь с рангом выступающего, собравшиеся возмутились, заволновались, прямо с мест стали выкрикивать:
— Раз заботится, почему рабочие мяса не видят? Почему жилье не строится? Почему начальство заворовалось?
И столько этих "почему?" Брежневу "выкатили", что пришлось ему сбавить тон»39.
Разговор явно не получился и закончился обещанием секретаря ЦК КПСС наказать виновных. Напомним еще раз: воспоминания Кунаева и Назарбаева к читателю пришли почти одновременно. Тем разительнее расхождения в освещении и оценке ими событий, происшедших в Темиртау в 1959 г. Читая книгу Кунаева, невозможно понять, почему эти события потребовали проведения двух республиканских пленумов ЦК, многочисленных заседаний, партбюро, парткомов, горкомов местных парторганизаций, четырех заседаний президиума ЦК КПСС. В отличие от Кунаева Назарбаев раскрывает экстремальную ситуацию, сложившуюся не просто в Темиртау, а на комсомольско-молодежной стройке крупнейшего металлургического завода в СССР.
Бывший партийный лидер, стремясь изобразить Брежнева чуть ли не героем, идет на прямое искажение фактов и уверяет, будто решительность секретаря ЦК КПСС помогла «навести полный порядок». Принципиально иную картину нарисовал Назарбаев, и она адекватна истине. Более того, из документов известно, что посланец ЦК КПСС появился в Темиртау уже после кровавого столкновения силовых ведомств с рабочими. Действительно, он ходил но городу. В те часы улицы патрулировались военными, было пустынно. Брежнев с удивлением обратился к окружавшей его свите и поинтересовался, где «попрятались эти хулиганы». Когда же ему сказали, что их разогнали и теперь они отсиживаются по домам, он был очень раздражен. Добавим: среди сопровождавших секретаря ЦК КПСС бок о бок с ним находился Кунаев и многочисленная охрана.
Дальнейшее известно. Однако с горечью придется сказать, что мне как автору так и не удалось выяснить биографии погибших в Темиртау, имена даже тех, кто пытался организованно вести переговоры с местным начальством. Зато хорошо известно, как сложилась последующая карьера руководителей, поставивших личные интересы несравненно выше энтузиазма и идеалов не только той молодежи, которая приехала строить казахстанскую Магнитку.
Призывая к строительству коммунизма, высшие чины номенклатуры на самом деле обрекали страну на тупиковое развитие. С этой точки зрения романтизм Хрущева мало чем отличался от цинизма Брежнева, Кунаева и им подобных. Через три года после Темиртау лилась кровь и гибли люди в Новочеркасске. Бывшие работники КГБ, обратившись в 90-е годы к воспоминаниям, рассказывают о массовых волнениях и в других городах и регионах СССР. Но почти в каждой из таких книг, как и в воспоминаниях Кунаева, преобладает ностальгия по тем временам. Можно понять, чем это вызвано, но тем важнее знать правду о Темиртау, о первом кровопролитном столкновении советской молодежи с номенклатурным режимом, о безответственности его лидеров.
B.C. Лельчук, доктор исторических наук, профессор.
1 Внеочередной XXI съезд Коммунистической партии Советского Союза. 27 января —5 февраля 1959 года: Стеногр. отчет. М, 1959. Т. 2. С. 443.
2 РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 89. Д. 229. Л. 14.
3 Пленум Центрального Комитета Коммунистической партии Советского Союза. 24 — 29 июня 1959 года: Стеногр. отчет. М, 1959. С. 230, 232.
4 Там же. С. 214.
5 Из беседы автора с А.И. Аджубеем.
6 РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 89. Д. 229. Л. И.
7 Там же. Ф. 17. Оп. 89. Д. 225. Л. 140.
8 Там же. Л. 149.
9 Там же. Д. 228. Л. 4-5.
10 Назарбаев Н.А. Без правых и левых. Страницы автобиографии, размышления, позиция. М., 1991. С. 45.
11 РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 89. Д. 228. Л. 34.
12 Там же. Л. 41.
13 Там же. Л. 16, 17; 41-43.
14 Никита Сергеевич Хрущев: Материалы к биографии. М., 1989. С. 190.
15 Там же. С. 191.
16 Аджубей А.И. Те десять лет. М, 1989. С. 159.
17 Из беседы автора с Л.Э. Разгоном.
18 См.: История СССР. 1991. № 5. С. 153, 154, 162.
19 РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 89. Д. 228. Л. 143.
20 Там же. Л. 72.
21 Там же. Л. 85-88.
22 Там же. Д. 229. Л. 104; Д. 337. Л. 7.
23 Там же. Д. 228. Л. 65, 71.
24 Там же. Д. 229. Л. 128.
25 Там же. Оп. 90. Д. 230. Л. 6, 7, 11.
26 Там же. Л. 170, 171.
27 Кунаев Д. О моем времени. Алма-Ата, 1992. С. 167.
28 РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 90. Д. 230. Л. 170, 172.
29 Кунаев Д. Указ. соч. С. 114.
30 Там же. С. 115.
31 РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 90. Д. 230. Л. 175- 177.
32 На русском языке «Ответы Н.С. Хрущева на вопросы журналистов в национальном пресс-клубе в Вашингтоне 16 сентября 1959 года» были опубликованы в 1990 г. — см.: Бурлацкий Ф.М. Вождь и советники: О Хрущеве, Андропове и не только о них... М., 1990. С. 207-210.
33 См.: Бурлацкий Ф.М. Указ. соч. С. 208.
34 Павлов СП. «На смену придут другие — смелее и лучше нас...» // Комсомольская жизнь. 1988. № 17. С. 12.
35 Никита Сергеевич Хрущев. Материалы к биографии. М., 1989. С. 202, 203.
36 Аргументы и факты. 1990. № 21. С. 7; Лукин Ю.Ф. Сопротивление тоталитаризму. Активность и протест в истории советского общества. (Обзор литературы.) М., 1993.
37 Кунаев Д. Указ. соч. С. 120, 121.
38 Назарбаев Н.А. Указ. соч. С. 55.
39 Там же. С. 53, 54.
Лельчук B.C. 1959 год. Расстрел в Темиртау // Советское общество: возникновение, развитие, исторический финал: В 2 т. Т. 2. Апогей и крах сталинизма / Под общ. ред. Ю.Н. Афанасьева. - М.: Российск. гос. ун-т. 1997. - С. 273-328.