Нет сомнения в том, что в XIX столетии социализм был наиболее прогрессивным течением общественной мысли. Во всяком случае, во второй половине XIX века, после того как явно стали обнаруживаться теневые стороны либерализма - бесконтрольное и хищническое злоупотребление капиталом, - только социализм со всей решительностью проповедовал освобождение от нужды и от бесправия беднейших классов, только социализм выступал поборником идеи социальной справедливости (которую либерализм просто «не отрицал»). И главная притягательная сила социализма заключалась в том, что он апеллировал к высшим струнам человеческой души, к общественной совести, к альтруизму, к жажде утверждения правды на земле. Психологически говоря, социализм имеет идеалистические, даже религиозные корни, ибо подсознательно он одушевлен жаждой утверждения правды Божией на земле, мечтой о «земном рае».
И в то же время философски социализм был равнодушен или чаще враждебен религии. Недаром Достоевский еще в 60-х годах XIX века разгадал атеизм как тайную тогда, а теперь уже явно воинствующую душу социализма. В плане идеологическом социализм основывался на позитивистской и, в своих наиболее влиятельных формах (марксизм), явно материалистической философии. Этот союз социализма с атеизмом и материализмом оказался роковым для исторических судеб этого учения, а тем самым и для исторических судеб человечества. Возникнув из духовной жажды, социализм отрицал в то же время духовное начало в человеке. Питаясь внутренне неудовлетворенным религиозным стремлением, он кончил явным преследованием религии. Воплощение же социализма в социально-политической практике дало, вместо приближения к земному раю, земной ад. Примеры гитлеровской Германии, которая была все же национально- социалистической, и, еще больше, СССР, где, по утверждению его властителей, социализм уже построен, в этом отношении более чем показательны. Социалистические эксперименты уже обошлись человечеству в десятки миллионов уничтоженных и сотни миллионов искалеченных жизней. Вместо чаемого освобождения социализм принес человечеству горчайшее бремя диктатуры и рабства, концлагеря и всевидящее око «органов безопасности», вместо мира - крайнее обострение классовой и национальной ненависти.
Многие читатели, быть может, упрекнут нас здесь в демагогии: да, XX век оказался веком величайших исторических трагедий человечества, веком глубочайшего духовного падения и крайнего извращения иерархии ценностей. Но виноват ли в этом социализм? Разве могла гитлеровская Германия считаться страной осуществленного социализма? Разве не падает в национал-социализме главное ударение на национализм, на коллективную манию величия? И не правы ли демократические социалисты, проклявшие «осуществленный социализм» как «измену социализму», как искажение, а не воплощение в жизнь учения Маркса? Ведь английские лейбористы, ведущие теперь государственный корабль Великобритании, - тоже социалисты; и, тем не менее, разве может быть сравнен демократический социализм современной Англии с государственным капитализмом и тоталитарной диктатурой, царствующей на одной шестой части суши? И не отмежевываются ли современные германские социал-демократы (которые ведь тоже марксисты) от коммунизма? Одним словом, не лежат ли корни зла в извращении социализма, а не в его подлинной сущности?
Вопрос стоит, по существу, так: возможен ли социализм не тоталитарного типа, социализм, не жертвующий человеческой свободой? Или, иначе говоря, возможен ли демократический социализм? И не как благо-пожелание только, а как целостное учение, способное воплотиться в социально-политический строй? Ответить на этот вопрос более чем трудно, в особенности принимая во внимание, что всякий односложный, утвердительный или отрицательный, ответ был бы куплен ценой произвольного упрощения проблемы. Ведь в поисках «демократического социализма» заключается главный смысл современных исканий нового общественного идеала. Попытаемся, однако, взвесить шансы «за» и «против».
Мы уже указывали на то, что основное противоречие социализма (возьмем сейчас для определенности марксизм) заключается в совмещении психологического идеализма с философским материализмом, в контрасте между высокой целью и вседозволенностью применяемых ради ее проблематического осуществления средств.
Что касается материализма, то уже в 80-х годах прошлого века Бернштейн и Каутский выступили с «ревизией» марксизма. Принимая экономический материализм как плодотворный метод в плане социально-политическом, - в плане философии истории они пытались отбросить философский материализм как устаревшее одностороннее мировоззрение, несовместимое с современной философской культурой. В противовес «революционному» марксизму с идеей «диктатуры пролетариата», они выдвигали «эволюционный» марксизм, теорию органического «врастания капитализма в социализм». В качестве базы мировоззрения социализма они выдвигали позитивизм (главным образом, эмпириокритицизм) и иногда даже кантианство (Форлендер[1])- Впрочем, ревизионизм не слишком заботился о незыблемом философском фундаменте, предоставляя здесь выбор каждому по его вкусу. Как известно, эта ревизия марксизма вызвала гневную отповедь Ленина (См. его «Материализм и эмпириокритицизм»), обвинявшего ревизионистов в разрыве цельности миросозерцания, в уклоне в «идеализм» и «поповщину»; в плане же тактическом - в измене миссии пролетариата, в «социал-предательстве».
Книгу Ленина нельзя расценивать в качестве философского труда: его аргументы слишком топорны и смешны и насыщены едва ли не площадной бранью. Он обвиняет все попадающиеся ему под руку нематериалистические учения в тайной или явной «поповщине», подобно тому как, с его легкой руки, современные его последователи приклеивают всякой оппозиции ярлык «фашизма».
Но Ленин был прав в одном - в главном: ревизия марксизма означала право на свободу критики и совести, означала демократизацию социализма. Марксистский же социализм пропитан духом нетерпимости по той простой причине, что сущность его заключается не столько в теории прибавочной стоимости, не в материалистическом понимании истории и даже не в диамате, сколько в том, что марксизм есть прежде всего новая религия. Здесь роль Бога-Творца играет вечно саморазвивающаяся Материя, роль Мессии - пролетариат, а роль рая - грядущее бесклассовое общество, где будет «каждому по потребности и от каждого по способности». «Нет Маркса, кроме Ленина, и Сталин пророк его». Марксистский социализм построен на отрицании реальности и необходимости свободы и мира духовных ценностей. Он есть грандиозная попытка достижения социальной гармонии не через победу духа над материей, а через такое приспособление духа к материи, при котором объективное рабство будет субъективно ощущаться как свобода. Марксистский социализм поддался искушению «хлебами земными» - для масс, и искушению властью всемирной диктатуры - для «вождей». «Великий Инквизитор» Достоевского есть тот «идеал», к которому, в сущности, стремится большевизм.
Оговоримся: мы имеем здесь в виду не официальный научный фасад марксистского социализма, критика которого требовала бы, разумеется, иного, более академического подхода. Мы имеем в виду тот дух, которым одержим марксистский социализм как религия «радикальной посюсторонности», который составляет его сущность. И мы утверждаем, что последовательное воплощение марксизма в жизни не могло бы дать иного результата, чем тот, который явлен в политической практике современного большевизма. Формально большевизм отличается от марксизма, и «ревизионисты» более правильно истолковывают учение Маркса по букве, чем большевики. И формально они правы, в своем утверждении, что Ленин и Сталин «изменили» социализму. Но по духу именно большевизм является диалектически законным порождением марксизма. Ибо насильственное осуществление земного рая не может не породить земной ад - «Liberte, Egalite, Fraterenite ou la mort»[2].
Материализм и атеизм марксистского социализма не есть «философская надстройка» над этим учением, как это воображают многие западные критики марксизма, а составляет его душу, его сущность. Социально-политическая программа неотделима от материалистического и атеистического фундамента. Ибо если академический материализм - одна из законных философских точек зрения, то тот материализм действия, материализм «всерьез», воплощением которого является советский строй, представляет собой угрозу самому бытию духовной культуры.
Вопрос, следовательно, стоит так: может ли социализм основываться не на материалистической, а на идеалистической философии, т.е. возможен ли не маккиавелистический, а этический социализм? Социализм, основывающийся не на утверждении и разжигании классовой розни и ненависти, а на сознании солидарности всего человеческого рода и требующий осуществления социальной справедливости не через уничтожение враждебных пролетариату классов, а через такую организацию общества, которая гарантировала бы невозможность эксплуатации человека человеком и человека - государством. Социализм, где гармония общественного целого не покупалось бы ценой жертвы свободной личности.
Да, конечно, такой социализм возможен. Однако он требовал бы, прежде всего, фундаментальной ревизии его идейных основ. И ревизии не только теоретико-познавательной, каким был ревизионизм прошлого века, а ревизии прежде всего этической. Он требовал бы нахождения нового, морально полноценного общественного идеала. Ибо основной порок коммунизма заключается не только в применении аморальных, насильственных и преступных средств для достижения благой цели. Нет, и сама высшая цель, которой одушевлен коммунизм, морально порочна. Ибо то счастье бесклассового человеческого рода, которое пророчит марксизм, было бы счастьем не свободных духом людей, но счастьем Духовных рабов.
Та «нравственность», ставшая физиологической потребностью, о которой писал Маркс, разве не выдает «идеала» безболезненного духовного рабства, счастья бездушных автоматов производственного процесса как того предела, к которому стремится диалектика истории? Здесь опять перед нами встает видение «Великого Инквизитора», который сознательно восстает против религии свободной любви, исповедуемой христианством. И, вероятно, Маркс, подобно Инквизитору, признался бы Христу: «Мы не с Тобой, а с ним»[3]. - Большевизм не есть добросовестное моральное заблуждение, одушевляемое жаждой добра, но творящее зло. Он есть порождение злой воли. И потому-то большевизм не способен ни к какой эволюции, кроме эволюции во зле, и потому всякий расчет на какой-то положительный сговор с «ними» обречен заранее на неудачу. Потому-то большевизм одушевлен гением разрушения и в делах разрушения не знает себе равных. Но творчески большевизм бессилен, ибо зло может лишь разрушать, но - не творить.
Поэтому если социализм требует ревизии, то ревизии прежде всего моральной. Такая ревизия в корне изменила бы самый облик социалистического общественного идеала и привела бы к осознанию моральной порочности неписаного высшего тактического правила тоталитарного социализма: цель оправдывает средства. Но в таком случае социализм настолько изменил бы свой облик, свой дух, что заслужил бы нового наименования. Ревизия в духе полумер здесь ни к чему бы не привела. Она была бы попыткой влить новое вино в старые мехи, - кстати сказать, главный упрек, который можно бросить по адресу современных социал-демократов. В этом отношении для нас очень ценно признание вождя германских социал-демократов Шумахера, что различие между коммунизмом и социал-демократией заключается не только в применении иных, более гуманных средств к осуществлению социализма, но и в самом содержании общественного идеала. Это признание, по существу, равносильно отречению от марксизма. Однако до сих пор социал-демократия все же продолжает держаться за марксизм в теории, ибо сила инерции и традиций прошлого слишком велика...
Мы сказали, что радикальная моральная ревизия социализма привела бы к новому учению, заслуживающему иного наименования, чем социализм. Таким учением и является солидаризм. Борясь за социальную справедливость, за экономическое освобождение человеческой личности, солидаризм не делает, тем не менее, себе кумира ни из справедливости (ибо выше нее стоит любовь), ни из экономики (ибо экономика есть большая, но служебная ценность), ни из человеческой личности (ибо личность становится таковой лишь в служении сверхличным ценностям).
Солидаризм сохраняет ценные элементы социалистического общественного идеала однако солидаристский общественный идеал бесконечно богаче традиционного социалистического. Солидаризм сознает, что гармония между личностью и обществом невозможна ни путем растворения личности в общественной стихии, ни путем анархического индивидуализма, а - через соподчинение иерархии ценностей. Стремясь к раскрепощению человеческой личности во всех сферах общественной жизни, солидаризм сознает, однако, что подлинная свобода неразрывно связана с нравственной ответственностью. Поэтому солидаризм органически сочетает пафос свободы с этосом[4] служения. Упрек, иногда бросаемый солидаристам, в том, что солидарность хороша и плодотворна в обществе, преодолевшем социальные антагонизмы, а в условиях социальных антагонизмов солидарность лишь закрепляет за господствующими классами их привилегированное положение, - неверен и основывается на наивном понимании солидарности.
Солидаризм есть именно та идея, которая дает силу и создает предпосылки для преодоления социальных конфликтов. Ибо солидаризм создает систему гарантий против хищнического и паразитарного накопления капитала в руках «двухсот семейств», равно как гарантирует достаточно высокий жизненный уровень для масс населения, занимающихся неквалифицированным трудом. При этом солидаризм допускает экономическое неравенство, естественно возникающее в силу естественного неравенства квалификации труда, степени предприимчивости и пр. Впрочем, мы не можем здесь входить в технические детали трудового законодательства. Главное - сама этическая направленность солидаризма является лучшей гарантией недопущения такой степени социальной несправедливости, которая создала бы почву для возникновения непримиримых социальных антагонизмов.
Самый термин «солидаризм» уже указывает на то, что это учение выступает против возведения классовой и сословной розни в принцип, что оно стремится к преодолению социальных антагонизмов во имя национальной и общечеловеческой солидарности. Солидаризм апеллирует не к силам борьбы и вражды, а к силам единения, солидарности. Ибо солидаризм проникнут духом христианского учения, стремясь быть социальной проекцией христианства. В этом смысле солидаризм мог бы быть назван «христианским социализмом» в отличие от нерелигиозного социализма социал-демократов и атеистического богоборчества социализма коммунистов. Однако солидаризм избегает пользоваться этим термином в силу двух принципиальных причин. Во-первых, солидаризм твердо помнит, что «царство Божие не от мира сего»[5]. Поэтому в непосредственом вовлечении христианства в дело социального строительства и вообще в социально-политическую жизнь он видит опасность обмирщения христианства. Солидаризм - против социализации христианства, но он за христианизацию социальности. Солидаризм одушевлен и движим духом христианского учения. Но он именно поэтому остерегается подмены Божия - Кесаревым. Во-вторых, традиционный социализм исповедует примат общества над личностью, в то время как солидаризм исходит из примата личности над обществом, утверждая, однако, внутреннюю связь между личностью и обществом в духе формулы: «общество есть часть личности»[6]. Повторяем, что солидаризм в плане философском основывается на персоналистической философии и в этом смысле может быть назван «социальным персонализмом» и персонализмом в его социальной проекции. Не занимаясь здесь изложением основ персонализма, укажем лишь, что солидаризм - социальное учение, органически вырастающее из определенного философского фундамента, чуждого как одностороннему материализму, так и отвлеченному идеализму и вполне стоящего на высоте современной философской культуры.
Таким образом, радикальная ревизия социализма в духе христианской морали и персоналистской философии приводит нас к солидаризму. Поэтому только солидаризм способен исполнить ту миссию, ради осуществления которой был вызван к жизни социализм - утверждение правды Божией в социальной жизни человечества. «Демократический социализм» всегда будет оставаться лишь благим пожеланием, поскольку он стремится механически сочетать несоединимое - свободу личности и социальное равенство. Органическое же сочетание интересов личности и общества возможно лишь на этически-религиозной основе - на основе того, что стоит выше как личных, так и общественных интересов, на основе правды Божией.
Социализм до сих пор слишком заботился о «хлебе земном», забывая о духовных основах общественной и индивидуальной жизни. Этот упрек отнюдь не означает пренебрежения к насущным материальным нуждам. Злой насмешкой было бы предлагать духовную пищу голодному и просящему хлеба протягивать книгу, или упрекать нуждающихся в «материализме» за то, что они заботятся о «хлебе земном». Наоборот, протягивающий голодному книгу вместо хлеба поступает как лицемер, ибо в заботе о материальном хлебе для ближнего проявляется дух живой любви к ближнему; «дух без сердца» есть отвлеченный, этически мертвый дух. Но если нельзя отрывать духовного от материального, то нельзя совершать и обратной ошибки. Экономика не есть сфера духовной жизни, но без духовных основ экономика не может исполнять своего назначения - справедливо удовлетворять материальные нужды людей. Здесь как нельзя более уместно вспомнить огненные слова Достоевского на эту тему, вложенные им в уста Лебедева в «Идиоте»:
«"Слишком шумно и промышленно становится в человечестве, мало спокойствия духовного", - жалуется один удалившийся мыслитель.
"Пусть, но стук телег, подвозящих хлеб голодному человечеству, лучше спокойствия духовного", - отвечает тому победительно другой, разъезжающий повсеместно мыслитель, и уходит от него с тщеславием. Не верю я, гнусный Лебедев, телегам, подвозящим хлеб человечеству! Ибо телеги, подвозящие хлеб всему человечеству, без нравственного основания поступку, могут прехладнокровно исключить из наслаждения подвозимым значительную часть человечества, что уже и было... Уже был Мальтус, друг человечества. Но друг человечества с шатостию нравственных оснований есть людоед человечества...»[7]
Социализм до сих пор страдал этой «шатостию» нравственных оснований, что сводило на нет все его благие пожелания.
Социализм до сих пор забывал, что экономический вопрос неразрешим без твердых нравственно-религиозных основ. Тоталитарный же социализм марксистско-ленинского типа открыто строился на аморальных и противохристианских основах.
И если жалующийся на «отсутствие спокойствия духовного» мыслитель как бы умывает руки в деле организации материальной жизни человечества, идя путем отвлеченного спиритуализма, то мыслитель, радующийся стуку телег и ставящий этот стук выше спокойствия духовного, подрывает фундамент того дела, которому он хочет служить. Вырождение социализма в тоталитарную диктатуру в XX веке полностью оправдало опасение Достоевского. Воплощение «материализма всерьез» в жизни неизбежно приводит к бестиализации и сатанизации человека.
Лишь учение, органически сочетающее идею социальной справедливости с идеей свободы человеческой личности, способно вывести человечество из того духовного и экономического тупика, в который оно зашло. Такой идеей и является солидаризм как синтез лучших сторон либерализма и социализма. Солидаризм призывает к новой революции - но не разрушительной, а творческой революции духа.
1 Карл Форлендер пытался сочетать кантианство и марксизм под лозунгом «Вперед с Марксом и Кантом!». На русский язык переведены следующие его сочинения: Кант и социализм. Обзор новейших теоретических течений в марксизме. М., 1906; Современный социализм и философская этика. М., 1907; Кант и Маркс. СПб., 1909.
2 Свобода, равенство, братство — или смерть (фр.).
3 Достоевский Ф.М. Братья Карамазовы, кн. 5, гл. V: Великий инквизитор.
4 Этос (от греч. [...] — обычай, нрав, характер) — совокупность стабильных черт индивидуального характера.
5 Ин. 18, 36.
6 См. прим. 118 к «Основам органического мировоззрения».
7 Достоевский Ф.М. Собрание сочинений. В 12-ти т. М., 1982, т. 7, с. 59-60: «Идиот», ч. 3, гл. IV.
Левицкий С.А. Социализм и солидаризм // С.А. Левицкий. Свобода и ответственность: «Основы органического мировоззрения» и статьи о солидаризме / Составление, вступительная статья и комментарии В.В. Сапова. — Москва, Посев. 2003. С. 275-283.