Советский строй возник в результате своего рода «Колумбовой ошибки»: большевистская партия отправилась на поиск царства истинного социализма, но неожиданно попала на неосвоенный материк советской реальности. Как это получилось? Если подходить к вопросу схематично, то можно сказать, что партия большевиков победила в 1917 г. вследствие отсутствия способного справиться с ней противника. Революционеры сумели взять под контроль ситуацию не столько благодаря своему настоящему влиянию в стране, сколько из-за вакуума политической власти.
Перипетии 1917 г. позволили небольшой группе революционеров, последователей традиции заговорщиков-бланкистов и карбонариев, захватить правительственные здания в Петрограде. Это произошло, конечно, в условиях настоящей социальной революции, но ключ к победе большевиков все же следует искать в полном вакууме политической власти и, что еще более важно, в вакууме социальных структур, способных противостоять захвату власти группой новых бланкистов-карбонариев. Особенность первой в истории всеобщей мировой войны проявилась в том, что общество и экономический механизм каждой из вовлеченных в нее стран оказались полностью мобилизованными на военные нужды. Воздействие такой тотальной войны на существовавший в царской России отсталый строй при крайне слабом развитии в ней гражданского общества было катастрофическим. Действительно, в течение 1917 г. русское гражданское общество стало распадаться, причем по совершенно независимым от воли большевиков причинам.
Под гражданским обществом мы понимаем социальные ячейки, которые в состоянии самоорганизовываться и удовлетворять свои потребности независимо от государства, поскольку обладают определенными традициями и навыками, передаваемыми с помощью профессиональных, интеллектуальных и прочих способностей, или же потому, что эти ячейки способны служить интересам всего общества в целом. Таким образом, гражданским обществом мы называем ту часть общества, которая способна управлять сама собой без участия государства. Сюда относятся, в первую очередь, различные слои буржуазии, дворянство, аристократия, лица свободных профессий, духовенство, кадровые военные, одним словом, те категории населения, которые поставляют руководящие кадры для общества.
В России, стране с огромным преобладанием относительно бедного крестьянства и глубоко незрелым рабочим классом, гражданское общество к 1917 г. оказалось исключительно слабым. Оно было немногочисленным, не имело глубоких корней в стране и оказывало незначительное влияние на ее жизнь. Под тяжелым бременем мобилизации масс и всех ресурсов страны на ведение войны в течение 1917 г. произошел настоящий крах этого гражданского общества. Одновременно начал нарастать тот политический вакуум, о котором речь шла выше. Сочетание этих двух обстоятельств и обеспечило в октябре 1917 г. успех крошечной группе большевиков (партия в то время насчитывала в своих рядах 240 тыс. членов, а это был сущий пустяк для страны с населением в 170 млн человек) .
Лишь в 1918 г. партия большевиков превратилась в своего рода заменитель гражданского общества. Именно этот год можно назвать годом подлинной революции в России. Партия бланкистов-карбонариев-ленинцев превратилась в относительно многочисленную и по-настоящему ленинскую партию. Эта новая ленинская партия и заняла место русского гражданского общества, которое было полностью расплющено, подавлено, ликвидировано в бурных потрясениях 1918 г.
В 1919—1920 гг. произошло уникальное в европейской, а может быть даже и в мировой, истории явление: на смену почившему гражданскому обществу пришла партия-государство, всеобщая идеократическая бюрократия. Следует подчеркнуть, что именно идеология придавала единство этой всеобщей идеократической бюрократии, определяла смысл ее существования, ее мессианский дух и необычайную социальную силу. Сила партии состояла не в численности рядов, а в мировоззрении ее членов. В соответствии с этим мировоззрением они считали себя вовсе не заменой несуществовавшего более гражданского общества, а выразителями интересов пролетариата и всех бедных, эксплуатируемых слоев, которые поэтому изначально являются носителями высшей добродетели. Наиболее угнетенные слои старого общества обладают правами, которых нет у других, уже в силу того, что долгое время находились под гнетом. Следовательно, бывшие угнетенные олицетворяют собой будущее, развитие истории, прогресс, гуманизм и т.д. Они символизируют собой высшую цель — социализм. Короче говоря, речь идет о партии, черпавшей силу в новом, социалистическом мессианстве.
В 1918—1919 гг. эти бывшие угнетенные стали хозяевами страны и принялись за строительство социализма. Поначалу они не ставили задачей его немедленное созидание, поскольку, согласно учению марксизма, в первую очередь должны были произойти революции в более развитых странах, где уже существовало изобилие, которое должно было позволить социализму перестать быть просто лозунгом и стать реальностью. Но ввиду обстоятельств, из-за отсутствия революций на Западе (особенно в Германии), а также из-за необходимости вести гражданскую войну, им пришлось импровизировать и в конце концов приступить к строительству «социализма в одной отдельно взятой стране».
Но что такое социализм? Слово «социализм» претендует на то, чтобы охватить все, и поэтому не означает ничего. Социализм — это химерическое понятие: он был сфабрикован из отрицания тягостных, аморальных, связанных с эксплуатацией и других им подобных сторон реального мира. Это — идеал, идеальная альтернатива реальному миру. До сих пор еще не построено общества, которое бы было всеми единодушно признано социалистическим. Следовательно, социализм — это утопия, результат негативной экстраполяции различных аспектов реально существующего общества, которое социалисты именуют капиталистическим. Таким образом, когда в России в 1918— 1920 гг. начали строить социализм, под этим совершенно определенно понимали только одно — «некапитализм», т.е. делали обратное всему тому, что существовало в реальном мире.
Во-первых, социализм с самого начала означал отмену частной собственности. Между частной собственностью и существованием гражданского общества имеется связь. Когда у людей отбирают принадлежащую им собственности, их тем самым лишают и независимости от государства, так как отнятая собственность переходит не к народу, а к государству или к партии, объявляющей, что она представляет народ. Значит, социализм — это прежде всего отмена частной собственности и, как результат этого, уничтожение гражданского общества. В результате оно рассыпается как карточный домик.
Во-вторых, социализм означал ликвидацию рынка, прибыли, обмена, денег — всего того, что запятнано эксплуатацией. В социалистическом обществе все это должно было исчезнуть. Но отмена рынка означала концентрацию всего производства и всего обмена в руках государства и, следовательно, вновь вела к усилению государства. Нужно ли напоминать, что во главе социалистического общества стояло не просто обычное государство, а партия-государство, заменившая собой гражданское общество? Ликвидация рынка — вторая сторона «некапитализма» — опять-таки приводит к укреплению партии-государства как заменителя общества, автономного от государства.
В период военного коммунизма партия-государство (этому способствовали мировая и гражданская войны) полностью ликвидировала гражданское общество. Во всех сферах деятельности его отныне заменяла сросшаяся с государством партия. В годы военного коммунизма все слои этого общества были либо ликвидированы (дворянство и различные слои буржуазии), либо попали в орбиту государства (например, остатки сильно сократившегося рабочего класса). Исключение составлял огромный слой крестьянства: новая партия была еще недостаточно многочисленна (несмотря на свои 650 тыс. членов в 1920— 1921 гг.) и сплочена, чтобы поглотить и переварить эту огромную массу.
Именно сопротивление крестьян (в скрытой форме или в виде насильственных действий) заставило власти перейти в 1921 г. к новой экономической политике. Повсеместное сопротивление вынудило государство отступить и вернуться к рыночной экономике (хотя бы частично), к децентрализации, к выводу (также по крайней мере частичному) экономики из-под власти государства. Нэп — это не только отступление, но и поражение партии, которой пришлось отказаться от идеи полной подмены собой общества.
Затем, в 1929 г., с помощью принудительной коллективизации и индустриализации в рамках первой пятилетки, выполненной ускоренными темпами за четыре года, партия-государство вторично поглотила и полностью ликвидировала общество, независимое от государства.
Главную роль здесь сыграла не столько личность Сталина, сколько сама логика системы, выразителем которой и являлся Сталин. Другой на месте Сталина, быть может, действовал бы не столь жестокими методами, но необходимо видеть и логику системы: все в стране делалось во имя идеологии, суть которой состояла в том, что партия — это выразитель интересов пролетариата, единственный гарант прогресса, благосостояния, экономического развития и социализма. Во имя этой идеологии партия не могла согласиться на сосуществование с конкурентом — массой самостоятельных крестьян, составлявших 70 — 75% населения. Они жили по рыночным законам и вступали в отношения с партией-государством лишь в той мере, в какой она была способна дать им что-то взамен через рынок. Подобная экономическая и социальная, а следовательно, идеологическая и моральная независимость крестьянства являлись для партии недопустимыми. Именно этой крестьянской угрозы монополии партии на власть не понимал Бухарин. Его политика «перерастания в социализм через рынок» породила бы лишь то, что марксисты-ленинцы считали «капитализмом». Итак, в годы первой пятилетки крестьянство как последняя независимая от государства социально-экономическая группа была также ликвидирована.
К 1932—1934 гг., к окончанию великого сталинского наступления, в Советском Союзе не осталось «общества». Оно было раздавлено, а все русское население включено в систему всеобъемлющей идеократической бюрократии, созданную партией-государством. В определенном смысле это включение дало значительный толчок экономическому развитию: создавалась тяжелая индустрия, сельское хозяйство эксплуатировалось в интересах финансирования промышленного развития. Однако с экономической точки зрения (если вести речь не о потребностях государства, а о развитии отдельных секторов экономики) коллективизация обернулась полной катастрофой, от которой Советский Союз так и не оправился.
Рост и расширение промышленности, хотя и были в определенном смысле весьма внушительными, оказались достигнутыми громадной экономической ценой (не говоря уже о цене, заплаченной людьми), из-за чего индустриализацию следует считать как наименее удачную и рентабельную за всю мировую историю.
Все проводимые преобразования провозглашались шагами к построению социализма. И здесь мы подходим к важному повороту в советской системе. Социализм по-прежнему оставался лишь «некапитализмом», прямо противоположным тому, что на деле существовало при капитализме. Была полностью ликвидирована рыночная система, а вместе с ней все то, что было капиталистическим, т. е. конкуренция, прибыль и т.д. Официально все это перестало существовать, а раз так, и поскольку капитализм был выдворен из главных сфер жизни, значит, делался вывод, страна вступила в социализм. Место «капиталистического» сельского хозяйства заняло коллективизированное, иначе говоря, сельское хозяйство, находившееся в руках государства. А так как коллективизм — это социалистическое братство, следовательно, социализм победил. Кроме того, была создана сеть заводов и современных отраслей, якобы обеспечивавших изобилие, которое объявлялось неотъемлемой чертой социализма. Все это также было коллективизировано и находилось в руках государства. Отсюда вывод: новое общество и есть социализм.
В 1933— 1934 гг. Сталин завершил проведение второго этапа военного коммунизма, на сей раз успешно. Он осуществил то, чего не смог на первом этапе добиться и от чего был вынужден отказаться в 1921 г. Ленин. Преуспев с военным коммунизмом, Сталин построил, наконец, социализм (в том смысле, который я придаю этому слову, т. е. «некапитализм»). Он завершил создание системы всеобщей идеократической бюрократии, еще не достигшей абсолютного совершенства, но максимально тотальной. Тем самым, по логике советского развития, глобальная, генеральная задача была решена — социализм возведен.
Но фактически достигнутое представляло собой всеобщую систему государственного рабства. Коллективизация оказалась значительно более жесткой формой крепостного права, чем существовавшая при царизме. Крепостное право было, по сути дела, введено и в промышленности, в том смысле, что власть переселила в 30-е годы с помощью разных форм воздействия 30 млн крестьян из деревень в новые промышленные города и постоянно вела жестокую борьбу против «текучести» этого нового рабочего класса. К цели пришли: построили социализм, во всем прямо противоположный капитализму, всему миру.
Наступил решающий момент: нельзя было вернуться назад, отменить проведенные в стране преобразования. Нельзя было и признать, что созданное общество не является подлинно социалистическим, немыслимо было взглянуть в глаза действительности и согласиться с тем, что построенный «реальный социализм» представляет собой всеобщую систему государственного угнетения. Выйти из сложившегося положения можно было только с помощью систематической лжи. Сказать, что «король-то голый!» было немыслимо. Приходилось говорить, что абсолютно голый император облачен в платье совершенного социализма. Оставалось утверждать, что в еще имеющихся недостатках виновата не система, а предатели — троцкисты, бывшие капиталисты, империалистические агенты, плетущие нити единого огромного заговора против нового свершения.
Таким образом, в 1936—1939 гг. наметился тот поворот, при котором сталинизм полностью стал сталинизмом. Все объясняется не игрой случая, не тем, что Сталин был безумен или кровожаден, страдал манией величия. В 1936—1937 гг. сложилась совершенно новая обстановка, которую можно характеризовать следующим образом: цель достигнута, она оказалась ложной, никто не мог этого признать, а поворачивать вспять было уже невозможно. Официально было провозглашено: задача выполнена, построен настоящий социализм.
В созревании сталинизма к тому моменту есть определенная логика. Именно между 1934 и 1937 гг. режим идеологически оформлялся и ужесточался. Систематическими становились «белые пятна» в истории, провалы памяти, были устранены Бухарин, Троцкий и другие старые большевики, уничтожалось все прошлое, наконец, все то, что не вписывалось в рамки официально провозглашенного и объявленного осуществленным идеала. Все, что было черным, отныне именовалось белым, и наоборот. И неслучайно с 1936— 1937 гг. все это воплотилось в институционные формы.
Больше того, пришлось избавляться от старых членов партии, которые хранили память о 20-х годах, когда черное еще можно было называть черным и не существовало кошмара 1936—1937 гг. Надо было также убрать членов партии, которые помнили о тяжком опыте строительства социализма между 1929 и 1933 гг. и которые за кулисами «съезда победителей» в 1934 г. позволили себе серьезно критиковать Сталина. Они неоднократно намеревались сместить его с поста генсека, поскольку он представлял собой целую систему, которая, в конечно итоге, плохо зарекомендовала себя. Поэтому Сталину понадобилось заменить весь этот досоциалистический мир людьми, которые были целиком и полностью воспитаны в условиях его нового социализма и не сохраняли воспоминаний о более ранних периодах развития.
В 1936— 1938 гг. произошло беспрецедентное в истории явление: верхушка партии осуществила гигантский государственный переворот против собственных кадров: примерно 80 % партийных руководителей были устранены и истреблены. По существу, была сформирована совершенно другая партия. Во главе этой новой партии, новых руководителей в экономике, сельском хозяйстве, армии оказался Сталин. Всех руководителей, строивших сталинский социализм, сменили новые люди, пришедшие извне, для которых сталинское творение уже являлось социализмом. Итак, старую партию заменила новая, целиком сталинская партия. На сей раз цель была достигнута. Псевдосоциализм одержал бесповоротную победу, опираясь на кадры, созданные самим социализмом и веровавшие в предмет своей веры. К 1939 г. внутренняя система сформировалась окончательно: никакого дальнейшего продолжения попросту не могло быть, потому что в ней ничего нельзя было изменить, не поставив под вопрос существование всей системы в целом. Революция как бы окаменела в образе всеобщей идеократической бюрократии, всеобщего государственного рабства, покрытая целыми слоями идеологической лжи, без которой созданное ею общество было не в состоянии функционировать.
После 1939 г. это общество начало приобретать новую ориентацию. Логика системы государственного промышленного крепостного права предполагала максимальное развитие промышленного производства для увеличения могущества государства. Но на что была направлена эта мощь? Главным образом, на решение внешнеполитических задач. С конца 30-х годов и вплоть до середины 1941 г. внешняя политика государства была оборонительной — СССР вовсе не намеревался объявлять войну ни гитлеровскому, ни англо-французскому империализму. Сталин и его соратники прекрасно сознавали, что Советский Союз слишком слаб, знали, во что обошелся стране их социализм, понимали, что СССР не в состоянии противостоять более развитым державам, особенно более организованным и сплоченным. Система, таким образом, представляла собой военный этатизм, в котором все производство, в конечном счете, было ориентировано на рост производства в целях увеличения военной мощи. Но преимущество отдавалось оборонительной системе.
Вопреки расчетам Сталина в 1941 г. началась война. В течение первого полугодия боевых действий система с трудом выстояла. Миллионы советских людей были убиты и захвачены в плен. Немцы подошли к Москве, а в следующем году — к берегам Волги. Система не рухнула прежде всего из-за просчетов Гитлера, а в конечном итоге вследствие того, что население поддержало сталинский режим, так как навязываемая оккупантами гитлеровская система оказалась еще более страшной.
С 1942 г. увеличился объем промышленного производства и было достигнуто военное могущество. Во время войны сталинская система впервые слилась с русским национализмом. Это проявилось, в частности, в изменении состава партии. В 1929 г., в начале великого сталинского наступления, в ее рядах насчитывалось немногим более одного миллиона членов; к 1936— 1937 гг. их осталось 600 тыс. Из них лишь немногие были старыми членами партии, большую же часть составляли лишь недавно принятые в ее ряды. В 1941 г. численность партии значительно превысила ее численность в 1929 г. Это была почти полностью обновленная и практически заново созданная Сталиным партия. К 1945 г. ее ряды еще более расширились — в ней к этому времени состояло 6 — 7 млн членов. Таким образом, последняя, третья по счету, сталинская партия, партия войны — это, по сути, воплощение национального сталинизма со Сталиным во главе.
Построить социализм, выиграть войну у самой мощной страны в Европе, к тому же в условиях, когда помощь союзников была несущественной, — все это убеждало в пользу советского социализма. Более того, после окончания войны этот новый национальный сталинизм объединял в своих рядах 7 млн членов партии, которые почти ничего не ведали о том, что происходило в стране до 1936 г. и которые целиком сформировались в атмосфере лжи и национального триумфа. Эта новая держава приобретала новую сферу влияния — половину Европы! Она начала активно влиять и на обширные регионы, которые вскоре окрестили третьим миром.
Таким образом, к 1953 г., году смерти Сталина, система добилась окончательной победы. Пагубная во внутреннем плане, тоталитарная, так как все автономное гражданское русское общество давно было уничтожено, пропитанная ложью, эта система тем не менее добилась необычайного успеха. Она сумела распространить свое влияние по всему миру. Был создан удачный социалистический идеал, так как то, что наблюдалось в Париже, Риме, — это обман, в то время как советский идеал — реальность. К тому же это система с вполне реальной имперской мощью.
Каким же могло быть будущее у такой системы? В определенном смысле процесс был завершен: создана окончательная форма общественного устройства, завершено построение социализма. В рамках такой системы никакие основополагающие изменения стали уже немыслимы.
Поэтому советскому обществу не оставалось ничего иного, как развивать появившиеся у него националистические и имперские черты. Постоянное увеличение имперского могущества, сначала в Восточной Европе, затем на Дальнем Востоке, в Африке и в целом в странах третьего мира, привело к тому, что после 1953 г. режим жил исключительно экспансией за пределами своего государства.
Что же происходило внутри страны? Восстанавливалась разрушенная войной система 1939— 1941 гг., причем происходило это в условиях раздувания подозрительности и ненависти к иностранцам, антисемитизма и национализма, а также антикосмополитической кампании, направленной против всего иностранного вообще. Ничего подобного не было в 30-х годах. С 1945 по 1953 гг. было восстановлено все, что существовало в канун войны, в 1941 г. И вновь начало возрастать имперское могущество. Правда, не обходилось без промахов, в чем позднее советские люди убедились на примере возвысившегося с их помощью Китая. Однако при жизни Сталина утверждалось, что все функционирует наилучшим образом.
Эксперимент, начатый Хрущевым в 1956 г. на XX съезде партии и завершившийся смещением самого Хрущева в 1964 г., был обречен на провал, и не только по его вине, а прежде всего в результате всей логики развития созданной Сталиным системы и заложенного в ней генетического кода.
Чего добивался Хрущев? Благодаря занимаемому им высокому положению он хорошо видел слабость системы, слабость, которая в его глазах была самоубийственной, потому что представляла угрозу самой партии. Ему было хорошо известно, что в 1936— 1937 гг. Сталин заменил одну партию другой. Он знал также, что после «заговора врачей» зимой 1953 г. Сталин был почти готов к тому, чтобы еще раз обновить партию, вновь перетрясти всю страну. Иными словами, первая цель Хрущева заключалась в том, чтобы сделать в дальнейшем невозможными подобные «обновления» и «перетряски», новые замены добропорядочных коммунистов другими, которые, чтобы занять место у кормила власти, опять начали бы лгать и клеветать.
Хрущев, таким образом, стремился помешать новому руководителю сталинского типа провести еще одну чистку партии, а для этого нужно было разоблачить самого Сталина. Но Хрущев не отдавал себе отчета в том, что в чистом виде сталинский феномен мог существовать лишь единожды. Он мог иметь место лишь в период построения социализма, т. е. тогда, когда еще имелась часть общества, независимая от государства, сохранялись остатки рыночной экономики, когда совершался переход от прежней социальной реальности к всеобщему государственному рабству. Но в 1956 г. было уже невозможно заменить, «вычистить» партию, в которой состоял десяток миллионов членов, тем более что социализм уже был построен, вся страна подчинена целям служения новому обществу. Следовательно, больше нельзя было добиться такого послушания, как раньше, во имя строительства чего бы то ни было.
Хрущев явно думал только об ограниченной атаке на Сталина. Во-первых, десталинизация должна была быть скрытой: Хрущев наивно полагал, что задуманное им мероприятие останется в тайне и для страны, и для всего мира; во-вторых, предполагалось, что она будет дозированной, проводимой в целях реабилитации лишь несправедливо исключенных из партии коммунистов с тем, чтобы партия вновь обрела веру в себя. Для Хрущева, как и для Сталина, партия отождествлялась с социализмом, а партийное руководство — с социалистической властью.
Хрущев не понимал, видимо, что управлять разбуженной стихией он не сможет. Разоблачение Сталина не могло остаться тайной ни внутри страны, ни за ее пределами; убедившись, что больше нет железного принуждения, пробудившаяся от страха народная стихия неминуемо должна была все больше и больше выходить из-под контроля. Самые сильные волнения произошли в Польше и, особенно, в Венгрии, но отдельные выступления отмечались и в Советском Союзе. В 1956—1957 гг. страх перестал сковывать сознание и волю населения. Резонанс был особенно значительным даже не среди простых людей, а среди руководящих кадров, интеллигенции и т. д. Очень скоро режим Хрущева начал сознавать, что даже тщательно контролируемая либерализация весьма опасна; в условиях централизованного режима трещина, возникшая наверху, чрезвычайно быстро приводит к тому, что возникает риск расползания по швам всей системы. (Именно это произошло в 1956 г. в Венгрии, где в короткий срок пал коммунистический режим; партия прекратила там существование в течение недели; то же самое едва не произошло и в Польше.)
В таких условиях нужно было срочно брать контроль над ситуацией в свои руки, что Хрущев и сделал, используя в Венгрии и Польше уже давно опробованные методы. Но он так и не понял, что существует генетическая несовместимость между начатой им либерализацией и всем наследием сталинизма — построением партии по принципу демократического централизма, с соответствующей идеологией, превратившей эту партию в олицетворение пролетариата, прогресса, поступательного хода истории и т.д. Сталинизм воплощал собой принуждение, окутанное доведенной до крайности ложью, он был своего рода переходом от реального мира к миру, объявленному социалистическим. Сталинизм — это кульминация того, что было начато при Ленине в период военного коммунизма. Когда Хрущев в 1961 — 1962 гг. вновь попытался атаковать Сталина, он полагал, что можно свалить всю вину на него, не затронув сути системы. На сей раз в империи, простиравшейся от Эльбы до Меконга, удалось сохранить спокойствие. Напротив, в самом Советском Союзе в 1962 г. имели место волнения, особенно активизировавшиеся после публикации повести «Один день из жизни Ивана Денисовича» А. Солженицына.
Оставим в стороне литературные достоинства этого произведения. В глазах советского человека оно означало переход от атаки против Сталина-человека к атаке против сталинской системы. Дело в том, что сталинизм у Солженицына представал как глобальная система и служил лишь микрокосмосом того огромного макрокосмоса, каковым был весь Советский Союз. Публикация этого произведения явилась своего рода сигналом, что отныне возникла возможность переделать и всю систему. Причем подразумевалось, что система — это не только сталинизм, но и реализация самой идеи социализма как «некапитализма» (или «антикапитализма»), как ликвидация всего того, что объявлялось прогнившим, эксплуататорским, т. е. старого мира. Таким образом Хрущев вторично подверг систему смертельной опасности. Брежнев и его окружение очень быстро поняли, что речь идет вовсе не о десталинизации, а о деленинизации, десоветизации и что «старик» не подозревает, до какой степени становится опасным.
Итогом стало его смещение и возвращение к тому, что на Западе долгое время считалось сталинизмом. На самом деле, однако, это не был сталинизм в том смысле, в котором этот термин употреблялся выше. В брежневские времена уже не тратились огромные усилия на всеобщее чудовищное принуждение, не было страха и психоза, которые отличали сталинский режим.
Основная цель деятельности Брежнева сводилась к тому, чтобы покончить с хрущевскими реформами. Эти реформы дважды чуть было не поставили под вопрос сначала существование империи в Восточной Европе, затем надежность самого Советского Союза, позже, в 1968 г., рикошетом, вновь интересы империи, на сей раз в Чехословакии.
Брежнев и его сторонники сделали вывод, что попытка Хрущева покончить со сталинизмом неосуществима, что структура системы такова, что ее нельзя трогать. В результате режим стал использовать не сталинизм, а толкуемый в консервативном духе ленинизм, при котором, формально не отрекаясь от Сталина, о нем просто больше не говорили и обходились без дорогостоящих и оставивших о себе мрачную память методов подавления.
Предпринимались — частично с помощью западных нефтедолларов — попытки немного поднять благосостояние народа. Системе стремились придать более гуманный облик. «Перевороты», наподобие пражского, совершались лишь в случае крайней необходимости. При этом старались не заходить слишком далеко, не устраивались судебные процессы типа будапештского или того же пражского, как это было в последние годы жизни Сталина. Репрессии были сведены к минимуму. Все, что можно было скрыть, скрывалось. Репрессии маскировались под лечение в психиатрических лечебницах. Наиболее опасным и одновременно наиболее талантливым противникам, таким, как Солженицын и другие, дозволялось уехать из страны.
Все эти уступки делались лишь для того, чтобы сохранить основное — всеобъемлющую власть партии внутри страны, а в более широком смысле — планетарную мощь государства. Основа же системы в брежневские времена оставалась той же, какой она впервые проявила себя в период второй мировой войны: общество, развитие которого было полностью «заморожено» террором и отчасти державным величием при Сталине, наполовину «размороженное» и находившееся в беспорядочном, сумбурном состоянии при Хрущеве, вновь «замороженное» при Брежневе террором, однако уже на гораздо более низком уровне и во всех отношениях с гораздо большей посредственностью, но все же «замороженное», застывшее. Это общество было уже неспособно изменяться и совершенствоваться, поскольку единственным возможным путем развития был бы, прежде всего, возврат к рыночной экономике, а также восстановление определенной самостоятельности самого общества, что разрушило бы господствовавшую систему.
Таким образом, в брежневский период единственно возможной целью развития общества мог бы стать поворот назад, т.е. добровольный отказ от того, что было создано после революции, но это представлялось немыслимым. Из-за бездействия власти экономика становилась все менее и менее конкурентоспособной, советское население испытывало нехватку во всем. Руководители страны оказались вынyждeнными в возрастающих масштабах импортировать зерно. B итоге, как и в 1945 г., системе оставалось лишь «бегство вперед» — осуществление внешнеполитических имперских акций военного характера, представлявшихся единственно достижимыми целями для общества, а вернее, даже не общества как такового, а для окостеневшей партии-государства. Поэтому решение приходилось искать за пределами государства: брежневскому режиму был присущ экспансионизм, который в действительности означал уход от решения реальных и крайне оcтрых внутренних проблем страны.
Послесталинская политика «бегства вперед» проявилась прежде всего в области ядерных вооружений. Усилия, предпринимавшиеся сразу же после войны Сталиным, в провокационной манере подгонявшиеся Хрущевым, наиболее осмотрительно и методично осуществлявшиеся Брежневым, к 70-м годам позволили добиться искомой цели — ракетно-ядерного паритета с Соединенными Штатами Америки. Одновременно, превосходя достижения Сталина, который смог добиться гегемонии лишь в Восточной Европе, Хрущев осуществил экономический и дипломатический прорыв в Индию, Египет, Конго и даже разместил ракеты на Кубе, тогда как Брежнев использовал вооруженные силы самой Кубы для военного вмешательства в Анголе. К концу 70-х годов Советский Союз, казалось, добился, наконец, изменения соотношения сил в мире в пользу «социалистического лагеря». Такая авантюристическая политика достигла кульминации при развертывании советских ракет СС-20 в Европе и вторжении в Афганистан в 1979 г.
Эта экспансионистская политика вела к постепенному развалу системы, поскольку Советский Союз не располагал экономическими средствами удовлетворения своих глобальных амбиций сверхдержавы. Сталинская экономика 30-х годов была эффективной при решении простейших задач экстенсивного развития: была создана тяжелая промышленность, налажено производство станков, тракторов, грузовиков, танков, артиллерийских орудий и другого военного оборудования. Но эта экономика по самой сути своей была неспособна совершить переход к интенсивному развитию, т.е. к более гибким совершенным организационным формам, необходимым для обеспечения непрерывного экономического роста, увеличения производства потребительских товаров и создания сферы услуг, в общем действительно современного хозяйства. Дело в том, что советское планирование, в сущности, представляло собой командно-административную систему, как ее стали называть гораздо позже, или, как ее еще именуют, экономику перманентной войны.
Уже при Брежневе экономисты и социологи с широкими, незашоренными взглядами, такие, например, как Е. Либерман или Т. Заславская, заявляли, что для выхода из этого состояния институционной стагнации следует в определенной мере прибегнуть к использованию рыночных механизмов. Они считали, что для успешного функционирования такого мини-рынка нужна определенная степень свободы выражения, иными словами, политическое участие в нем населения. В те же времена некоторые люди даже в ЦК партии шептались о том, что необходимо до основания перестроить всю систему и что марксистско-ленинские догмы как в экономике, так и в области международных отношений, стали вредным анахронизмом в условиях современного ядерного мира.
С уходом с политической сцены в период с 1982 по 1985 г. Брежнева и других геронтократов его поколения реформистские силы, до той поры скрывавшие свои намерения, вырвались наружу, выполняя довольно двусмысленные указания нового Генерального секретаря ЦК КПСС Горбачева. В соответствии с его точкой зрения на перестройку коммунистической системы, он стремился к достижению сразу двух целей: с одной стороны, к сохранению за Советским Союзом статуса сверхдержавы и решающей роли обновленной партии внутри страны, а с другой стороны — к широкой гласности и определенной «демократизации» управления государством. Все это представлялось ему необходимым для того, чтобы придать новый импульс экономике и уберечь тем самым мировую сверхдержаву от краха. Создается, однако, впечатление, что у него не было определенного плана. По сути дела, он шел вперед ощупью, уступая давлению то консервативного аппарата партии, то интеллектуалов-модернизаторов, служивших главной опорой его перестройки.
Действительную реформу Горбачев начал вслед за освобождением из ссылки в декабре 1986 г. А. Сахарова, разрешив гласность в области искусства и в средствах массовой информации. Но очень скоро эта дарованная свобода перестала удовлетворять интеллигенцию. Разрушив официальную мифологию, созданную вокруг эпох Сталина и Брежнева, интеллектуалы реабилитировали Хрущева, Бухарина и нэп, в конце концов отважились критиковать Маркса и даже Ленина. Таким образом, к 1989 г. система в значительной мере утратила свою легитимность: советская история была сведена к веренице трагических ошибок, а современная действительность страны изображалась как полный экономический и социальный крах. Из этого следовало, что социализм не только не смог обогнать капитализм, но и привел к нарастающему национальному вырождению. «Научная» идеология, а значит и идея исторической закономерности, на которой зижделся режим, была совершенно дискредитирована под натиском гласности, и все легитимизировавшиеся ею институты оказались подорванными.
Одна из главных реформ Горбачева — демократизация системы Советов — еще более ускорила распад системы. Поскольку партийный аппарат не поддавался перестройке, Горбачев создал в 1989 г. параллельную власть, организовав выборы — частично свободные — Съезда народных депутатов. Эта власть, по его замыслу, должна была модернизировать экономику и управление страной. Но результат оказался совершенно иным: дебаты на Съезде напрямую транслировались телевидением, и условия гласности, таким образом, предоставили возможность критикам советской действительности из числа депутатов довершить «демистификацию» системы. В результате общественное мнение ушло гораздо дальше, чем рассчитывали официальные лидеры перестройки.
В то же время выборы и Съезд предоставили демократической оппозиции, объединившейся вокруг таких политических и общественных деятелей, как А. Сахаров, Б. Ельцин, Ю. Афанасьев, А. Собчак, возможность организоваться политически, чтобы вырвать власть из рук партии — и Горбачева. Частично этого они добились на местных выборах 1990 г., и этот трамплин обеспечил избрание Б. Ельцина президентом России. Тем самым действительно была создана параллельная власть одновременно по отношению и к партии и к Горбачеву, который между тем был избран Съездом народных депутатов президентом Советского Союза.
Следующая крупная реформа Горбачева — ограниченная либерализация экономики — завершила развал системы, подорвав ее материальную базу. С 1988 г. этим полунэпом были созданы полуприватизированные предприятия в форме кооперативов и в определенной мере введено самоуправление на государственных предприятиях. Но эта политика («ни рыба ни мясо») не создала настоящего рынка и не ввела подлинной частной собственности. Поэтому в 1990 г. после шока, вызванного падением коммунистических режимов в странах народной демократии, российские демократы потребовали создания по-настоящему рыночной экономики. Это требование нашло воплощение в плане «500 дней», поначалу поддержанном и Горбачевым и Ельциным.
Но вскоре Горбачев отрекся от него под давлением партийного аппарата и военных, которые с полным основанием опасались, что такая экономическая политика сметет всю систему с лица земли. Так что зима 1990/1991 г. была ознаменована восстановлением силы аппаратных консерваторов, что, в свою очередь, вызвало весной контрмобилизацию демократов, а в июне 1991 г. привело Ельцина в президентское кресло.
В то же время рискованная политика «суверенизации» России породила аналогичные требования во всех других советских республиках и настоящую вспышку национализма в них после событий 1988 г. в Нагорном Карабахе и волны эстонских протестов против насильственного включения их республики в состав СССР в 1940 г. Структуры Советского Союза, казалось, вот-вот лопнут, и это в то время, как экономика шла ко дну, а контроль партии над страной был уже утрачен. Государственный корабль дал течь со всех сторон. Тогда Горбачев предложил новый Союзный договор, предоставлявший республикам неслыханные права.
Однако проводимая президентом политика вызвала у правительства, состоявшего из старых партийцев, панический страх. Они организовали путч, чтобы смести его, покончить с демократами и по возможности спасти советское социалистическое достояние. Путч вылился в фарс, идеократическая система Ленина и Сталина из-за отсутствия надежной идеологии рухнула даже легче, чем царизм в 1917 г. Советский Союз оказался, таким образом, среди обломков семидесятичетырехлетнего утопического эксперимента.
М. Малиа, профессор (США). Перевод В.Г. Бушуева
Малиа М. Конец утопии // Советское общество: возникновение, развитие, исторический финал: В 2 т. Т. 2. Апогей и крах сталинизма / Под общ. ред. Ю.Н. Афанасьева. - М.: Российск. гос. ун-т. 1997. - С. 575-595.