Нарастание непримиримых противоречий и усиление борьбы за влияние на международной арене между странами с крупнейшими военно-экономическими потенциалами (Англия, Франция, США, Германия, СССР, Италия, Япония) предвещало в конце 30-х годов вторую мировую войну. Советское руководство, стремясь достичь своих собственных целей, рассматривало сложившуюся обстановку как уникальный шанс для реализации идей «мировой революции». Неслучайно 1 октября 1938 г. на совещании пропагандистов Москвы и Ленинграда И.В. Сталин объяснял, что большевики вовсе не против наступления, не против всякой войны. То, что они кричат об обороне — это «вуаль, вуаль». Секретарь ЦК ВКП(б) А.А. Жданов, участвовавший в работе совещания, записал в своем блокноте: «Крики об обороне — это вуаль» и выделил эту фразу как ключевую, раскрывающую подлинные представления Сталина о внешнеполитической миссии советского государства[1].
В своих расчетах Москва исходила из того, что начало войны в Европе при сохранении нейтралитета СССР открывало новые перспективы для усиления советского влияния на континенте. В условиях ослабления воюющих сторон Советский Союз мог бы занять позицию своеобразного арбитра, от которого зависит исход войны. Это и определяло советский внешнеполитический курс.
Прежде всего, следовало избежать участия СССР в европейской войне, которая отчетливо стала вырисовываться на политическом горизонте весной 1939 г. Разрыв Германией Мюнхенского соглашения (оккупация 15 марта 1939 г. Чехии и провозглашение независимости Словакии), оккупация Германией Мемеля (Клайпеда) 22 марта, а Италией — Албании (7 апреля) положили начало предвоенному политическому кризису. Одновременно в ходе XVIII съезда ВКП(б) Сталин сформулировал основные задачи внешней политики СССР: «Соблюдать осторожность и не давать втянуть в конфликты нашу страну провокаторам войны, привыкшим загребать жар чужими руками»[2]. Международные отношения весны —лета 1939 г. в Европе представляли собой запутанный клубок: шли тайные и явные англо-франко-советские, англо-германские и советско-германские переговоры; оформлялись англо-франко-польская и германо-итальянская коалиции.
Заключение 23 августа 1939 г. советско-германского договора о ненападении завершило период дипломатической борьбы Англии и Германии за привлечение Советского Союза к решению европейских проблем. Подписав этот договор, Кремль достиг своей основной цели — остался вне европейской войны и получил значительную свободу действий в Восточной Европе. При этом можно было свалить вину за срыв англо-франко-советских переговоров на Лондон и Париж. Вмешательство СССР в войну в 1939 г. в составе англо-французской коалиции привело бы к использованию Красной Армии против основных сил вермахта, что было бы выгодно Англии и Франции, которые всегда рассматривались в Москве в качестве основных противников. Возникновение подобной коалиции в 1939 г. совершенно не отвечало советским интересам. В итоге Европа оказалась расколотой на три военно-политических лагеря: англо-французский, германо-итальянский и советский, каждый из которых стремился к достижению собственных целей. В этих условиях пакт о ненападении был выгоден не только Советскому Союзу, но и Германии, облегчая ей войну в Европе.
Оценки событий 1939- 1941 гг. содержатся в ставшем лишь недавно доступным исследователям дневнике писателя В.В. Вишневского. В эти годы он возглавлял Оборонную комиссию Союза советских писателей, был членом редколлегии журнала «Знамя», присутствовал на закрытых совещаниях в Управлении политпропаганды Красной Армии, на просмотрах зарубежной военной хроники в Комитете по делам кинематографии, встречался с К.Е. Ворошиловым, в неформальной обстановке общался с маршалами С.М. Буденным, Г.И. Куликом, генералами Д.Г. Павловым, И.В. Тюленевым, О.И. Городовиковым, т.е. мог получать самую достоверную, широкую и разнообразную информацию о деятельности советского руководства, о подготовке к войне. Писатель побывал во всех горячих точках того времени: ездил на Балтику осенью 1939 г., участвовал в войне с Финляндией и в Бессарабском походе, посещал боевые части и корабли, знал о настроениях в армии. Владея иностранными языками, Вишневский регулярно слушал зарубежные радиостанции, читал труды европейских авторов по военной истории. Вместе с тем, принадлежа к советской интеллектуальной элите, он являлся ярым сторонником режима и лично Сталина, преклонялся перед представителями высшей партийно-государственной номенклатуры, исповедовал упрощенный взгляд на мир.
Давая оценку советско-германскому пакту о ненападении, писатель 1 сентября 1939 г. заносит в дневник: «СССР выиграл свободу рук, время... Ныне мы берем инициативу, - не отступаем, а наступаем. Дипломатия с Берлином ясна: они хотят нашего нейтралитета и потом расправы с СССР; мы хотим их увязания в войне и затем расправы с ними»[3].
1 сентября 1939 г. Германия напала на Польшу, а 3 сентября Англия и Франция объявили войну Германии. Оценивая начавшуюся в Европе войну, Сталин в беседе в руководством Коминтерна 7 сентября 1939 г. заявил, что «война идет между двумя группами капиталистических стран (бедные и богатые в отношении колоний, сырья и т.д.) за передел мира, за господство над миром! Мы не прочь, чтобы они подрались хорошенько и ослабили друг друга. Неплохо, если руками Германии будет расшатано положение богатейших капиталистических стран (в особенности Англии). Гитлер, сам этого не понимая и не желая, расстраивает, подрывает капиталистическую систему... Мы можем маневрировать, подталкивать одну сторону против другой, чтобы лучше разодрались. Пакт о ненападении в некоторой степени помогает Германии. Следующий момент — подталкивать другую сторону»[4].
Схожие идеи были высказаны в беседе председателя СНК и наркома иностранных дел СССР Молотова с заместителем премьер-министра и министром иностранных дел Литвы В. Креве-Мицкявичусом в ночь на 3 июля 1940 г. в Москве. «Сейчас, — сказал Молотов своему собеседнику, — мы убеждены более чем когда-либо еще, что гениальный Ленин не ошибался, уверяя нас, что вторая мировая война позволит нам завоевать власть во всей Европе, как первая мировая война позволила захватить власть в России. Сегодня мы поддерживаем Германию, однако ровно настолько, чтобы удержать ее от принятия предложений о мире до тех пор, пока голодающие массы воюющих наций не расстанутся с иллюзиями и не поднимутся против своих руководителей. Тогда германская буржуазия договорится со своим врагом, буржуазией союзных государств, с тем чтобы объединенными усилиями подавить восставший пролетариат. Но в этот момент мы придем к нему на помощь, мы придем со свежими силами, хорошо подготовленные, и на территории Западной Европы... произойдет решающая битва между пролетариатом и загнивающей буржуазией, которая и решит навсегда судьбу Европы»[5].
10 февраля 1941 г. эта идея в несколько иной формулировке попала и в дневник В.В. Вишневского: «Мы вне войны, кое-что платим за это, многое получаем. Ведем торговые сношения с различными странами, пользуемся их техникой, кое-что полезное приобретаем и для армии, и для флота и пр. Помогаем вести войну той же Германии, питая ее по "порциям", на минимуме. Не мешаем империалистам вести войну еще год, два... Выжидаем их ослабления. Затем — выступаем в роли суперарбитра, "маклера" и т. п.»[6].
С весны 1940 г. пока еще в узких высокопоставленных аудиториях все громче стали раздаваться голоса о необходимости более активной политики. Тон этим высказываниям задал сам Сталин. Выступая на заседании комиссии Главного Военного Совета 21 апреля 1940 г., он предложил «коренным образом переделать нашу военную идеологию. Мы должны воспитывать свой комсостав в духе активной обороны, включающей в себя и наступление. Надо эти идеи популяризировать под лозунгами безопасности, защиты нашего отечества, наших границ». Уже 14 мая 1940 г. на совещании по военной идеологии начальник Политуправления РККА армейский комиссар I ранга Л.З. Мехлис решительно заявил: «Наша война с капиталистическим миром будет войной справедливой, прогрессивной, Красная Армия будет действовать активно, добиваясь разгрома врага... и перенесения боевых действий на его территорию. Речь идет об активном действии и победе пролетариата и трудящихся капиталистических стран, об активном действии, когда инициатором справедливой войны выступит наше государство, РККА». Схожие идеи высказал командующий Ленинградским военным округом командарм II ранга К.А. Мерецков: «Наша армия готовится к нападению, и это нападение нам нужно для обороны. Это совершенно правильно... Мы должны обеспечить нашу страну не обороной, а наступлением...»[7]
Высказанные идеи уже 25 июня были преподнесены в качестве директивных указаний на созванном по инициативе редакций газеты «Красная звезда», журнала «Знамя» и Оборонной комиссии Союза советских писателей совещании писателей, разрабатывающих военную тематику. Главный редактор «Красной звезды» Е.А. Болтин следующим образом инструктировал «инженеров человеческих душ»: «Доктрина Красной Армии — это наступательная доктрина, исходящая из известной ворошиловской формулировки "бить врага на его территории". Это положение остается в силе сегодня. Мы должны быть готовы, если понадобится, первыми нанести удар, а не только отвечать на удар ударом». Одновременно он предупреждал, что в данный момент открыто говорить о Германии как о будущем противнике не надо, поскольку «политически это вредно»[8].
По мере роста военных успехов Германии усиливалась напряженность в советско-германских отношениях. Обе стороны видели друг в друге противников и готовились к схватке за господство в Европе. Переломным моментом стали советско-германские переговоры в Берлине в ноябре 1940 г., на которых выявились реальные узлы советско-германских противоречий. Наиболее остро интересы обеих стран сталкивались на Балканах, в Финляндии и на Ближнем Востоке. Если в 1939 г. Берлин и Москва смогли согласовать свои территориальные устремления и к осени 1940 г. в основном осуществить эти договоренности, то с конца 1940 г. экспансионистские устремления Германии и Советского Союза пришли в столкновение и урегулировать их на основе компромисса не удалось. Это продемонстрировали переговоры в ноябре 1940 г. Германия, победив Францию, считала себя гегемоном Европы и не собиралась идти на уступки. Со своей стороны СССР, легко присоединив новые территории, считал Финляндию, Балканы и черноморские проливы теми регионами, где он имеет преимущественные интересы, и тоже не уступал. С ноября 1940 г. советско-германские отношения вступили в новую фазу — непосредственной подготовки к войне.
Советское руководство знало о наличии довольно крупной группировки вермахта у западных границ СССР, но не опасалось скорого германского нападения, считая, что Германия, связанная войной с Англией, будет продолжать наступление на Ближнем Востоке или попытается высадиться на Британские острова. Ситуация в Европе давала Москве уникальный шанс одним ударом перенести войну на территорию противника и освободить континент от «загнивающего капитализма», используя лозунги национального и социального освобождения.
В начале 1941 г. Вишневский, послушав по немецкому радио речь Гитлера, уловил в ней намек на то, что Германия догадывается о возможном «выступлении СССР». Взволнованный таким ходом событий, писатель жестко высказывается в адрес нацистов и добавляет: «Решит, вероятно, ближайшее лето...» 9 апреля 1941 г. он без тени сомнения пишет: «Решают ближайшие месяцы. Мы подходим к критической точке советской истории. Чувствуешь все это ясно». Наконец, 14 апреля: «Правда вылезает наружу. Временное соглашение с Гитлером трещит по швам»[9].
В то же время на политзанятиях в войсках все большее место требовалось отводить изучению военно-политической обстановки в Европе, раскрытию агрессивной сущности империализма и захватнической политики Германии. 30 апреля 1941 г. в западные приграничные округа было направлено директивное письмо Главного управления политической пропаганды (ГУПП) РККА «Об итогах инспекторской проверки политзанятий», в котором отмечалось: «Красноармейцам и младшим командирам недостаточно разъясняется, что вторая мировая война обеими воюющими сторонами ведется за новый передел мира-Германия... перешла к завоеваниям и захватам... Недостаточно разъясняется, что расширение второй мировой войны создает непосредственную военную угрозу нашей стране»[10]. Соответственно менялась и направленность пропаганды в стране и армии, о чем свидетельствуют директивные документы, разрабатываемые в мае—июне 1941 г.
5 мая 1941 г. на торжественном заседании по случаю выпуска слушателей военных академий с сорокаминутной речью выступил Сталин. Как вспоминает слушавший эту речь Н.Г. Лященко, в ней советский вождь «обрисовал международную обстановку, сказал о договоре 1939 г., о том, что СССР осуждает агрессивные действия Германии... Затем Сталин сказал, что война с Гитлером неизбежна, и если В.М. Молотов и наркомат иностранных дел сумеют оттянуть начало войны на два-три месяца — это наше счастье. «Поезжайте в войска, — закончил свою речь Сталин, — принимайте все меры к повышению их боеготовности».
Это воспоминание интересно сопоставить с рассказом Г. К. Жукова, занимавшего в то время пост начальника Генштаба. 12 июня 1941 г. он и нарком обороны С.К. Тимошенко просили Сталина разрешить привести войска западных приграничных округов в полную боевую готовность. Отклоняя эту просьбу, вождь объяснил, что «для ведения большой войны с нами немцам, во-первых, нужна нефть и они должны сначала завоевать ее, а во-вторых, им необходимо ликвидировать Западный фронт, высадиться в Англии или заключить с ней мир». Для большей убедительности Сталин подошел к карте и, показав на Ближний Восток, заявил: «Вот куда они (немцы) пойдут». Поскольку Сталин не опасался германского нападения в 1941 г., то возникает вопрос, какую «неизбежную» войну он собирался оттягивать на два-три месяца?
Сорок лет спустя В.М. Молотов, занимавший до 6 мая 1941 г. пост председателя Совнаркома и наркома иностранных дел, вспоминал: весной 1941 г. в Москве понимали, что если Англия будет разгромлена, то СССР в 1942—1943 гг. «ждут тяжкие испытания». Поэтому следовало, не давая Германии повода для нападения, выиграть время, чтобы успеть «сделать то, что было запланировано». Предвидя неизбежную агрессию, советские руководители «готовиться к ее отражению стали заблаговременно. Иначе зачем нам еще в мае месяце надо было из глубины страны перебрасывать в западные приграничные военные округа в общей сложности семь армий? Это же силища великая! Зачем проводить тайную мобилизацию восьмисот тысяч призывников и придвигать их к границам в составе резервных дивизий военных округов?» Молотов считал: «Время упустили. Опередил нас Гитлер!»[11] В чем, спрашивается, опередил?
Программная речь Сталина, произнесенная на следующий день после решения Политбюро о его назначении на должность председателя СНК СССР, произвела неизгладимое впечатление на слушателей. По их единодушному мнению, она носила антигерманский характер. Сталин прямо возложил на Германию ответственность за развязывание мировой войны. Это явно было озвучиванием нового курса по сравнению с тем, который проводился с осени 1939 г., когда в СССР довольно широко пропагандировалась идея, что «поджигателями войны» являются Англия и Франция. Секретарь исполкома Коминтерна Г. Димитров отмечал в дневнике: «Наша политика мира и безопасности есть в то же время политика подготовки войны. Нет обороны без наступления. Надо воспитывать армию в духе наступления. Надо готовиться к войне»[12].
Изменение направленности советской пропаганды было четко сформулировано Сталиным 5 мая 1941 г. После торжественного заседания на банкете в Кремле был провозглашен тост за мирную сталинскую внешнюю политику. В ответ Сталин взял слово. «Разрешите внести поправку, — сказал он. — Мирная внешняя политика обеспечила мир нашей стране. Мирная политика дело хорошее. Мы до поры до времени проводили линию на оборону — до тех пор, пока не перевооружили нашу армию, не снабдили армию современными средствами борьбы. А теперь, когда мы нашу армию реконструировали, насытили техникой для современного боя, когда мы стали сильны — теперь надо перейти от обороны к наступлению. Проводя оборону нашей страны, мы обязаны действовать наступательным образом. От обороны перейти к военной политике наступательных действий. Нам необходимо перестроить наше воспитание, нашу пропаганду, агитацию, нашу печать в наступательном духе. Красная Армия есть современная армия, а современная армия — армия наступательная»[13].
Перестройка пропаганды началась в соответствии с решением Главного военного совета от 14 мая 1941 г. В войска была отправлена директива «О политических занятиях с красноармейцами и младшими командирами Красной Армии на летний период 1941 года». В ней говорилось, что «всякая война, которую будет вести Советский Союз, будет войной справедливой». В проекте директивы «О задачах политической пропаганды в Красной Армии на ближайшее время» отмечалось: «Весь личный состав Красной Армии должен проникнуться сознанием того, что возросшая политическая, экономическая и военная мощь Советского Союза позволяет нам осуществлять наступательную внешнюю политику, решительно ликвидируя очаги войны у своих границ, расширяя свои территории»[14].
В докладе «Современное международное положение и внешняя политика СССР», подготовленном в середине мая 1941 г. лекторской группой ГУПП для закрытых военных аудиторий, читаем: «Не исключена возможность, что СССР будет вынужден, в силу сложившейся обстановки, взять на себя инициативу наступательных военных действий...» В этих условиях «СССР может перейти в наступление против империалистических держав, защищая дело победившего социализма, выполняя величайшую миссию, которая возложена историей на первое в мире социалистическое государство рабочих и крестьян по уничтожению постоянно угрожающего нам капиталистического окружения».
Этот же тезис излагал 15 мая А.А. Жданов на совещании работников кино в ЦК ВКП(б): «...Если обстоятельства нам позволят, то мы и дальше будем расширять фронт социализма». В 1941 г. расширять «фронт социализма» в Европе можно было лишь сокрушив гитлеровскую Германию. К этому и готовилась Красная Армия, призванная быть «армией-освободительницей». В конце мая — начале июня 1941 г. был издан огромным тиражом и отправлен в западные приграничные военные округа «Русско-немецкий разговорник для бойца и младшего командира»[15].
Аналогичные высказывания звучали из уст председателя Президиума Верховного Совета СССР М.И. Калинина. Выступая 20 мая 1941 г. на партийно-комсомольском собрании работников аппарата Верховного Совета СССР с речью о международном положении, он заявил: «Если вы марксисты, если вы изучаете историю партии, то вы должны понимать, что это основная мысль марксистского учения — при огромных конфликтах внутри человечества извлекать максимальную пользу для коммунизма». 5 июня в речи перед выпускниками Военно-политической академии имени В.И. Ленина он сформулировал эту мысль более кратко: «...Ведь война такой момент, когда можно расширить коммунизм».
«Ленинизм учит, — писал секретарь ЦК ВКП(б) А.С. Щербаков, — что страна социализма, используя благоприятно сложившуюся международную обстановку, должна и обязана будет взять на себя инициативу наступательных военных действий против капиталистического окружения с целью расширения фронта социализма».
Все это лишний раз подтверждает тот факт, что так называемая миролюбивая внешняя политика СССР являлась не более чем пропагандистской кампанией, под прикрытием которой советское руководство стремилось обеспечить наиболее благоприятные условия для «сокрушения капитализма» военным путем. Относительная легкость, с которой в 1939—1940 гг. были присоединены Западная Украина, Западная Белоруссия, Прибалтика и некоторые другие территории, способствовала формированию среди командного состава Красной Армии боевого наступательного духа. Для его поддержания в мае 1941 г. была переиздана отдельной брошюрой статья М.В. Фрунзе «Единая военная доктрина и Красная Армия», в которой излагались задачи советских войск в духе наступательной доктрины.
Однако советское руководство понимало, что наступление Красной Армии под лозунгами социальных перемен могло привести к сплочению капиталистических государств в единый антисоветский блок. Недаром с конца 1940 г. в директивах зарубежным компартиям исполком Коминтерна стал отходить от классовых ориентиров, выдвигая на первый план общенациональные задачи. Неслучайно, по нашему мнению, и намерение Сталина, высказанное им 20 апреля 1941 г., распустить Коминтерн: это позволило бы лучше маскировать влияние СССР на зарубежные компартии и способствовало бы расширению их социальной базы. «Важно, — подчеркивал Сталин, — чтобы они (зарубежные компартии. — М.М.) внедрились в своем народе и концентрировались на своих особых собственных задачах...» Впоследствии можно было бы вновь создать международную коммунистическую организацию. Уже в первые часы войны Сталин указал на необходимость снять лозунги социальной революции и сосредоточиться на пропаганде отечественной войны. Это не было импровизацией; именно под этим лозунгом и планировалось вести войну с Германией, но не ту, которая началась[16].
Высказывания Сталина и его приближенных, а также директивные документы ЦК ВКП(б) недвусмысленно свидетельствуют о наступательных намерениях советского руководства. По вполне понятным причинам подобные планы приходилось держать в строгой тайне. В одном из документов ГУПП говорилось: «Германская армия еще не столкнулась с равноценным противником, равным ей как по численности войск, так и по их техническому оснащению и боевой выучке. Между тем такое столкновение не за горами». Начальник Управления пропаганды и агитации ЦК ВКП(б) Г.Ф. Александров сделал к этому предложению примечание: «Этакой формулировки никак нельзя допускать. Это означало бы раскрыть карты врагу»[17].
Режим строгой маскировки распространялся даже на Коминтерн, которому было отказано в публикации воззвания к 1 мая 1941 г. с обстоятельным анализом международного положения, поскольку это «могло раскрыть наши карты врагу». В этом контексте понятна резко негативная реакция ЦК ВКП(б) на публикацию 2'1 мая 1941 г. в «Комсомольской правде» статьи полкового комиссара И. Баканова «Учение Ленина—Сталина о войне». В ней в несколько смягченной форме излагались некоторые идеи вышеприведенных документов о борьбе с пацифизмом, подготовке молодежи к службе в армии, усилении оборонной мощи и боевого наступательного духа советского народа. Подчеркивалась важность подготовки к войне, ибо только уничтожение капитализма приведет к миру без войн, а пока большевики выступают за прогрессивные, справедливые войны.
Хотя статья была написана в достаточно общих выражениях и Германия не упоминалась в качестве противника, она стала предметом обсуждения на высшем партийном Олимпе. В постановлении Политбюро, посвященном этой публикации, указывалось на необходимость более жесткого контроля со стороны Управления пропаганды и агитации за статьями на внешнеполитические темы, а непосредственные виновники ее появления в газете были сняты с работы[18]. Допускались лишь туманные намеки «Правды» на возможность «всяких неожиданностей» в сложившейся международной обстановке. Тем временем в войсках началась демонстрация антифашистских фильмов и одновременно планировалась серия публикаций в антигерманском духе во всех основных изданиях.
По мнению Сталина, войну следовало готовить не только в военном, но и в политическом отношении. Разъясняя эту мысль в речи 5 мая 1941 г., он заявил, что «политически подготовить войну — это значит иметь в достаточном количестве надежных союзников и нейтральных стран»[19]. Поэтому, готовясь к схватке с Германией, советское руководство предприняло ряд дипломатических шагов в отношении Англии и США: ставилась задача не допустить возможность прекращения англо-германской войны. В Москве было известно, что Лондон заинтересован во вступлении СССР в войну, поскольку надеялся на облегчение собственного положения. Вашингтон тоже желал столкновения Германии и Советского Союза. Это значительно снизило бы германскую угрозу для США. В апреле 1941 г. началась нормализация советско-французских отношений, прерванная ранее французской стороной[20].
Советское руководство стало налаживать связи и с восточноевропейскими странами, оккупированными Германией, в частности с польским эмигрантским правительством. Согласно решению Политбюро ЦК ВКП(б) от 4 июня 1941 г. началось укомплектование поляками и лицами, знающими польский язык, 238-й стрелковой дивизии, которое должно было завершиться к 1 июля[21].
Одновременно налаживались тайные контакты с чехословацким эмигрантским правительством Э. Бенеша. Вплоть до нападения Германии велись глубоко законспирированные переговоры о сотрудничестве разведок на случай войны СССР с Германией. Компартия Чехословакии с осени 1940 г. по настоянию Москвы выдвинула на первый план вместо пропаганды социальных перемен лозунг национального освобождения. Это делало возможным сотрудничество с Э. Бенешем и взаимодействие с буржуазными кругами[22].
В преддверии войны с Германией советское руководство пыталось отколоть от нее восточноевропейских союзников. В конце мая 1941 г. Москва довела до сведения румынского правительства, что «готова решить все территориальные вопросы с Румынией и принять во внимание определенные пожелания относительно ревизии (границ), если Румыния присоединится к советской политике мира», т. е. выйдет из Тройственного пакта. 30 мая 1941 г. Сталин заявил финскому послу в Москве о том, что дружественные советско-финские отношения будут подкреплены поставкой 20 тыс. тонн зерна[23]. Но эти попытки не дали результатов: и в Финляндии, и в Румынии слишком хорошо помнили советскую «дружбу» 1939— 1940 гг.
Обстановка в Европе требовала обезопасить и дальневосточные границы. Зная о подготовке Японии к войне с Англией и США и о ее заинтересованности в нейтралитете СССР на период войны на Тихом океане, советское руководство заключило советско-японский договор о нейтралитете от 13 апреля 1941 г.[24] В свою очередь, Советский Союз был заинтересован в отвлечении внимания Англии и США от европейских проблем и в нейтралитете Японии на период разгрома Германии и «освобождения» Европы от капитализма. Таким образом, советско-японский договор должен был сыграть для Дальнего Востока ту же роль, какую сыграл для Европы пакт о ненападении 1939 г.
Если советское правительство впрямь рассчитывало на германское наступление летом 1941 г. на Ближнем Востоке, то понятен смысл проводимых в мае 1941 г. советско-германских консультаций по Ближнему Востоку, которые вели в Анкаре от имени своих правительств советский посол С.А. Виноградов и германский посол Ф. фон Папен. В ходе переговоров советская сторона подчеркивала готовность учитывать германские интересы в этом регионе[25]. Москва исходила из того, что любое германское наступление на Ближнем Востоке, во-первых, поставило бы почти непреодолимый барьер на пути возможного сговора Лондона и Берлина и, во-вторых, увело бы боеспособные силы вермахта из Восточной Европы. Последнее, безусловно, облегчило бы наступление Красной Армии. При таком подходе становятся понятны действия советской дипломатии в период антианглийского восстания в Ираке, приведшие к установлению 12 мая 1941 г. дипломатических и экономических отношений с прогерманским правительством Р. Гайлани: этим Москва еще раз демонстрировала свою лояльность Берлину, усыпляя бдительность Гитлера. Широко известное заявление ТАСС от 13 июня 1941 г., по справедливому мнению ряда исследователей, было приглашением Германии для совместного обсуждения текущих проблем. Ответа не последовало, поэтому 18 июня В.М. Молотов уведомил Берлин о желании нанести визит. Даже вечером 21 июня, принимая германского посла Ф. фон Шуленбурга, Молотов не терял надежду на возможность переговоров для прояснения советско-германских отношений[26].
Как правило, эти действия Москвы являются обоснованием тезиса о полном отрыве советского руководства от реальной действительности. Но почему не предположить, что советско-германские переговоры были нужны Москве не для их успешного завершения или затягивания, а, во-первых, для маскировки последних военных приготовлений и, во-вторых, для срыва переговоров, чтобы иметь хороший предлог для начала военных действий. Подобное предположение позволяют понять схожие действия СССР в отношении своих западных соседей в 1939— 1940 гг. Конечно, только дальнейшее изучение советских документов кануна войны позволит подтвердить или отвергнуть эту гипотезу.
Разработка директивных документов, касавшихся пропаганды, и дипломатические действия по «политической подготовке войны» сопровождались конкретными военными приготовлениями. Ключевое место занимала деятельность Генштаба по военному планированию и мобилизационному развертыванию Красной Армии. К сожалению, до сих пор остается секретной большая часть документов, отражающих характер этих приготовлений. Тем не менее сегодня отечественная историография располагает довольно цельной картиной военного планирования на стратегическом уровне.
Содержание советских военных планов традиционно рассматривается в отечественной литературе по устоявшейся схеме: планы разрабатывались в ответ на рост германской угрозы и предусматривали отражение вражеского нападения, нанесение ответных контрударов и общий переход в наступление для разгрома противника. В соответствии с этим замыслом армиям прикрытия ставилась задача в течение 10— 15 дней обороняться на линии государственной границы, не допуская вторжения противника на советскую территорию, и готовиться к переходу в наступление вместе с армиями второго стратегического эшелона[27].
Документальные материалы, ставшие доступными в 90-е годы, и исследования последних лет существенно корректируют подобные подходы. Стало известно, что советское планирование боевых действий против Германии началось с октября 1939 г. и продолжалось до середины июня 1941 г. За этот период было разработано пять вариантов плана, что, конечно, не исключает наличия и других рабочих вариантов, которые пока не рассекречены.
Прежде чем переходить к анализу этих документов, остановимся на хронологии процесса их разработки. Документ под условным названием «Соображения об основах стратегического развертывания Вооруженных Сил Советского Союза на Западе и Востоке на 1940— 1941 гг.» начал разрабатываться после установления советско-германской границы согласно договору от 28 сентября 1939 г. Однако он не был утвержден.
Во исполнение решения Главного Военного Совета от 16 августа 1940 г. к 18 сентября был подготовлен новый вариант плана, который учитывал возможность использования главных сил Красной Армии в зависимости от обстановки на Северо-Западном или Юго-Западном направлениях. 5 октября 1940 г. этот документ был доложен Сталину и Молотову, после чего Генштабу было поручено его доработать.
В ходе выполнения поручений разработчики докладывали советскому руководству также планы боевых действий против Финляндии, Румынии и Турции, что, по мнению их разработчиков, придавало оперативному плану необходимую полноту и гибкость.
Кроме того, в январе 1941 г. в Генштабе прошли две оперативно-стратегические игры. В первой из них разыгрывались наступательные действия Красной Армии на Северо-Западном направлении (Восточная Пруссия), а во второй — на Юго-Западном (Южная Польша, Венгрия и Румыния). Оборонительные операции начального периода войны на играх вообще не рассматривались. На территории Восточной Пруссии наступление «красных» захлебнулось, а на Юго-Западе они добились значительных успехов. Это привело к отказу от «северного» варианта действий Красной Армии. Главным направлением советского наступления была определена Южная Польша[28].
Документы оперативного плана с учетом опыта январских игр перерабатывались под руководством нового начальника Генштаба генерала армии Г.К. Жукова, известного в военных кругах разгромом японских войск на Халхин-Голе. К 15 мая 1941 г. был подготовлен еще один вариант. Для обсуждения сложившейся обстановки и задач войск западных приграничных округов, вытекавших из этого плана, 24 мая 1941 г. в Кремле состоялось совещание, в котором участвовали Сталин (незадолго до этого занявший пост главы правительства) и его заместитель Молотов, нарком обороны, начальник Генштаба, командующие войсками, члены военных советов и командующие Военно-Воздушными Силами западных приграничных округов. В июне работа над планом продолжалась. 13 июня заместитель начальника Генштаба генерал-лейтенант Н.Ф. Ватутин подготовил справку о развертывании вооруженных сил СССР на Западном театре военных действий, уточнявшую состав войск и их распределение по фронтам. Обсуждалась также идея о создании еще одного фронта — Южного. Соответствующее решение Политбюро ЦК ВКП(б) приняло 21 июня 1941 г.[29]
Обращаясь непосредственно к анализу доступных материалов[30], мы видим, что вероятными противниками считались Германия, Италия, Финляндия, Венгрия, Румыния, Турция и Япония. При этом разработчики документов постоянно подчеркивали, что «документальными данными об оперативных планах вероятных противников как по Западу, так и по Востоку Генеральный штаб Красной Армии не располагает».
Намерения Германии оценивались в советских планах 1940 г. следующим образом. Вермахт нанесет из Восточной Пруссии «главный удар на Ригу, на Ковно, Вильно и далее на Минск». Одновременно не исключался и вариант, когда главный удар будет наноситься на Украине, а севернее развернутся вспомогательные действия. Документ от 15 мая 1941 г. исходит уже из вероятности только южного направления главного удара вермахта.
В июльском плане 1940 г. основной задачей Красной Армии было «нанесение поражения германским силам, сосредоточивающимся в Восточной Пруссии и в районе Варшавы».
Значительно более полно задачи излагаются в плане от 18 сентября 1940 г.: «Главные силы Красной Армии на Западе, в зависимости от обстановки, могут быть развернуты или к югу от Брест-Литовска, с тем чтобы мощным ударом в направлении Люблин и Краков и далее на Бреслау (Братислав) в первый же этап войны отрезать Германию от Балканских стран, лишить ее важнейших экономических баз и решительно воздействовать на Балканские страны в вопросах участия их в войне; или к северу от Брест-Литовска с задачей нанести поражение главным силам германской армии в пределах Восточной Пруссии и овладеть последней».
Авторы документа подчеркивали, что именно южное направление является основным, ибо наступление на Краков, Братиславу, отрезая Германию от Балканских стран, будет проходить по еще слабо подготовленной в оборонном отношении территории бывшей Польши.
Широко распространенное суждение о том, будто СССР ждал нападения врага, а уже потом планировал наступление, не учитывает, что в этом случае стратегическая инициатива фактически добровольно была бы отдана в руки противника, а советские войска были бы поставлены в заведомо невыгодные условия, тем более что переход от обороны к наступлению всегда очень сложен и требует тщательной и всесторонней подготовки, которая должна была начинаться с оборудования четырех оборонительных рубежей глубиной в 150 км. Но ничего подобного до начала войны не делалось, и вряд ли стоит всерьез отстаивать тезис о том, что Красная Армия могла успешно обороняться на неподготовленной местности, да еще при внезапном нападении противника. Последнее советскими планами вообще не предусматривалось, поскольку «отражать агрессию мыслилось путем ведения на главных направлениях стратегических (фронтовых) наступательных операций»[31].
Из документов четко вырисовывается действительный сценарий начала войны, положенный в основу планирования: Красная Армия проводит сосредоточение и развертывание на Западном театре военных действий войск второго стратегического эшелона. Одновременно войска первого стратегического эшелона осуществляют частные наступательные операции. Завершение сосредоточения служит сигналом к переходу главных сил в общее наступление по всему фронту от Балтики до Карпат с нанесением главного удара по Южной Польше. Немецкие войска обозначались термином «сосредоточивающиеся», что соответствовало советским представлениям о том, кто начнет войну.
В исторической литературе бытует мнение о том, что «план от 11 марта 1941 г. является самым точным итоговым выражением общепринятых взглядов и наиболее точно отражает персональную позицию Сталина». Действительно, в этом документе изложена квинтэссенция «общепринятых взглядов» советского руководства на начало войны. Но документ не был итоговым, поскольку разработка советского оперативного плана продолжалось. Версия о том, что «в основу документа была положена оборонительная стратегия»[32], не имеет основания. Наоборот, в нем было четко указано: «Наступление начать 12.6.»[33]. Точный срок начала наступления, как известно, определяется стороной, которая планирует располагать инициативой начала боевых действий. Правда, этот срок не был утвержден, но его обозначение в документе очень показательно.
Задачи советских войск далее были уточнены в документе от 15 мая 1941 г. В нем впервые открыто и четко формулировалась мысль, что Красная Армия должна «упредить противника в развертывании и атаковать германскую армию в тот момент, когда она будет находиться в стадии развертывания и не успеет еще организовать фронт и взаимодействие войск». Как мы видели выше, в скрытой форме эта установка присутствовала во всех предыдущих вариантах плана. Естественно, разработчики этого документа говорили о возможности нападения Германии на СССР лишь предположительно. В мае 1941 г. Красная Армия получила задачу нанести удар по германской армии, чтобы в течение месяца продвинуться в Южной Польше на 250 км, а в дальнейшем овладеть территорией бывшей Польши и Восточной Пруссии.
Одновременно с оперативным планом в апреле 1940 г. развернулась разработка мобилизационного плана, который 12 февраля 1941 г. был утвержден правительством. Мобилизационное развертывание Красной Армии должно было привести к созданию армии военного времени. После мобилизации численность вооруженных сил СССР должна была составить 9 млн человек; на их оснащении предполагалось иметь более 106 тыс. орудий и минометов, 37,8 тыс. танков, 22,2 тыс. боевых самолетов, 10,7 тыс. бронеавтомобилей, около 91 тыс. тракторов и 595 тыс. автомашин.
Главная особенность военного строительства в эти годы состояла в проведении скрытой мобилизации. Уже во второй половине 1940 — первой половине 1941 г. было сформировано 18 управлений армий, 16 управлений стрелковых корпусов, 29 управлений мехкорпусов и т. д.
Согласно плану на 1941 г. мобилизацию предусматривалось произвести поэшелонно в течение месяца. Войскам приграничных округов на это отводилось от 2 до 4 суток, прочим войскам — 8—15 суток, а запасным частям и стационарным госпиталям — 16 — 30 суток. Боевые части ВВС и обслуживающие их тылы приводились в боевую готовность уже через 2 — 4 часа после начала мобилизации и т. д. Развертывание вновь формируемых частей предусматривалось завершить на 3 — 5-е сутки. Таким образом, основная часть войск развертывалась примерно на 10—15-е сутки[34].
К лету 1941 г. Красная Армия представляла собой гигантский военный механизм, что придавало советскому руководству уверенность в успешном ударе по Германии. В 1939— 1941 гг. была проведена колоссальная работа по совершенствованию советских вооруженных сил. Только прямые военные ассигнования всех бюджетных расходов возросли с 25,6 % в 1939 г. до 32,6 % в 1940 г. В 1940 г. на военные нужды было израсходовано 26 % промышленной продукции (к примеру, в США этот показатель составлял 10,8 %, а в Германии в 1939 г. — 23 %). Ежегодный прирост военной продукции в 1939— 1940 гг. втрое превосходил прирост всей промышленной продукции. Производство боеприпасов в первом полугодии 1941 г. выросло на 66,4 %[35].
С марта 1941 г. после XVIII партконференции начался перевод военной промышленности на военные условия работы. В первой половине 1941 г. советская промышленность выпускала 89 % танков и 45 % самолетов новых типов. Советские вооруженные силы, рост которых показан в табл. 1, превосходили армию любой другой страны по количеству боевой техники[36].
Таблица 1 Развитие вооруженных сил СССР в 1939— 1941 гг.
| На 1.01.1939 г. | На 22.06.1941 г. | Рост в % К 1939 г.: | |
| Личный состав (тыс. чел.) | 1 943 | 5 772 | 297 |
| Дивизии (расчетные) | 136 | 312,5 | 230 |
| Орудия и минометы (тыс.) | 55,8 | 117,6 | 211 |
| Танки (тыс.) | 18,4 | 23,3 | 127 |
| Боевые самолеты (тыс.) | 17,5 | 24,5 | 140 |
И хотя советское руководство преувеличивало боеспособность Красной Армии, имеющиеся в отечественной историографии утверждения о якобы ее низкой боеспособности в 1941 г. представляются недостаточно обоснованными. Этот вывод базируется на неудачах начала
Великой Отечественной войны, но при этом не учитывается тот факт, что советским войскам пришлось вести оборонительные бои, к которым они не были подготовлены. К тому же войска не успели завершить сосредоточение и развертывание, провести мобилизацию и были захвачены германским нападением врасплох, что также отрицательно сказалось на их действиях. По нашему мнению, вопрос о реальной боеспособности Красной Армии накануне войны гораздо более сложен, чем это, на первый взгляд, кажется.
Что же касается приведенных выше материалов военного планирования, то они готовились на уровне и по распоряжению высшего советского военно-политического руководства, которое сводило к минимуму самодеятельность функционеров среднего звена. Подготовленные по инициативе верхов документы дают довольно полное представление о взглядах советского руководства на способ вступления Советского Союза в войну с Германией. Советская сторона не собиралась отдавать в руки противника инициативу начала боевых действий. Именно поэтому подготовленные планы не оставались на бумаге. Наоборот, темпы их реализации нарастали, что предопределялось международной обстановкой. В документе от 15-мая 1941 г., которым Красная Армия должна была руководствоваться в начале войны, после изложения общих задач фронтов указывалось: «Для того, чтобы обеспечить выполнение изложенного выше замысла, необходимо заблаговременно провести следующие мероприятия, без которых невозможно нанесение внезапного удара по противнику как с воздуха, так и на земле»[37].
К этим мероприятиям относились прежде всего «скрытое отмобилизование войск под видом учебных сборов запаса». Еще 8 марта 1941 г. было утверждено постановление СНК СССР, согласно которому предусматривалось призвать в армию военнообязанных запаса под видом «больших учебных сборов». В результате в конце мая — начале июня 1941 г. Красную Армию пополнили 805,2 тыс. человек (24 % приписного личного состава по плану мобилизации). Это дало возможность усилить 99 стрелковых дивизий в основном западных приграничных округов[38].
Пополнились личным составом части и соединения других родов войск.
Одновременно с 13 по 22 мая 1941 г. началось выдвижение к западной границе соединений четырех армий; готовилось выдвижение еще трех армий. Вместе взятые, эти армии, объединявшие 77 дивизий, составляли второй стратегический эшелон. 12—16 июня 1941 г. Генштаб приказал западным округам под видом учений и изменения дислокации летних лагерей начать скрытое выдвижение войск второго эшелона армий и резервов западных приграничных военных округов (всего 114 дивизий). Они должны были к 1 июля сосредоточиться в 20 — 80 км от границы. Приведенные факты опровергают распространенные утверждения, будто на местах все приготовления к войне пресекались сверху.
Сведения о сосредоточении авиации очень скупы. Тем не менее мы знаем, что если на 1 мая 1941 г. в западных военных округах насчитывалось 117 авиационных полков, в которых было 6 980 самолетов, то к 22 июня — 130 авиаполков, т. е. 7 628 самолетов. Данных о развертывании соединений дальней авиации нет, известно лишь, что к 22 июня 1941 г. на Западном театре военных действий находились четыре дальнебомбардировочных корпуса и одна дальнебомбардировочная дивизия, располагавших 1 346 самолетами.
С 10 апреля 1941 г. по решению СНК СССР и ЦК ВКП(б) начался переход на новую систему авиационного тыла, автономную от строевых частей ВВС. Эта система обеспечивала свободу маневра боевых эскадрилий. Такой переход должен был завершиться к 1 июля 1941 г. Важное значение имело и своевременное развертывание тыловых, в том числе госпитальных частей. До 22 июня соответствующие данные не публиковались. Позднее историки подсчитали, что к тому времени 41 % стационарных складов Красной Армии находился в западных округах; многие из них располагались в 200-километровой приграничной полосе. На этих складах были накоплены значительные запасы разного рода техники, снаряжения, боеприпасов и т. д. «Окружные склады, имея проектную емкость 91 205 вагонов, были загружены много больше. Кроме того, в округах на открытом воздухе хранилось 14 400 вагонов боеприпасов и 4 370 вагонов вооружения. В июне 1941 г. Генштаб предложил перебросить в западные округа еще свыше 100 тыс. тонн горючего. Все это, по мнению специалистов, было подготовкой «к обеспечению глубоких наступательных операций»[39].
Конечно, лучшим доказательством, позволяющим говорить о завершении подготовки к осуществлению плана от 15 мая 1941 г., был бы вывод о полном стратегическом сосредоточении и развертывании Красной Армии. Последние полгода до начала войны были уже непосредственно связаны с наращиванием этого процесса. Но только с апреля начинается полномасштабное сосредоточение на советских западных границах выделенных для войны с Германией 247 дивизий, составлявших 81,5 % наличных сил Красной Армии. После завершения мобилизации они насчитывали бы свыше 6 млн человек, около 70 тыс. орудий и минометов, свыше 15 тыс. танков и до 12 тыс. самолетов. Стратегическое развертывание было обусловлено стремлением упредить противника в развертывании вооруженных сил для нанесения первых ударов и захвата стратегической инициативы. Эти меры проводились в обстановке строжайшей секретности и дезинформационной кампании: германскому руководству, в частности, внушалось, что основные усилия советских войск в случае войны будут направлены на Восточную Пруссию[40].
Переброска новых войск в западные районы страны порождала, по мнению работников особых отделов наркомата обороны, «нездоровые политические настроения и антисоветские высказывания». Так, по мнению служащего военного госпиталя Сорокина, «приезд советских генералов в г. Ровно говорит за то, что Россия скоро будет воевать с Германией». «Советские войска начали усиленно подбрасываться в г. Ровно, очевидно готовится война с Германией»,-— полагал бывший работник военного госпиталя Вишт. Электромонтер военного госпиталя Бекер тоже считал, что раз «в г. Ровно приехало много генералов Красной Армии, скоро будет война с Германией». Слушатель курсов младших командиров Жуков считал, что «высшее командование приехало не просто для учений, а для начала войны с Германией». А вот мнение военврача Дворникова: «К нам прибыло 60 человек генералов и как будто все они на игру. Ну какая может быть игра, если все говорят, как посеем и пойдем воевать с немцами. Хотя правительство и занимается обманными опровержениями, но самому надо понимать, что будет война». Младший сержант Амелькин полагал, что «Советский Союз ведет усиленную подготовку к войне с Германией, поэтому генералы и приехали в Ровно». «Говорят, что генералы съехались на учения, но мы не верим в это потому, что такое количество высшего начсостава съехалось в Проскуров перед наступлением на Польшу», — заявлял лейтенант Цаберябый. Красноармеец Радинков, маршируя в составе 75-й стрелковой дивизии в леса южнее Бреста, считал, что «нас ведут на войну и нам ничего не говорят».
Поскольку стратегическое сосредоточение и развертывание войск являются заключительной стадией подготовки к войне, особый интерес представляет вопрос об определении возможного срока советского нападения на Германию. В отечественной историографии эта тема начала обсуждаться в связи с публикацией в 1992 г. книги В. Суворова «Ледокол». Не утруждая себя серьезными доказательствами, автор называет «точную» дату начала советского нападения на Германию — 6 июля 1941 г. Некоторые отечественные исследователи также считают, что наступление Красной Армии было возможно в июле 1941 г. В доступных документах, отражающих подготовку Красной Армии к войне, указывается, что большую часть мер по повышению боеготовности войск западных приграничных округов предполагалось завершить к 1 июля 1941 г.
В период с 2 по 10 июля завершалось сосредоточение и развертывание семи армий второго стратегического эшелона Красной Армии, две из которых планировалось использовать в первом эшелоне Юго-Западного фронта. К 5 июля намечалось организовать ложные аэродромы в 500-километровой приграничной полосе. К 15 июля следовало закончить сооружение объектов ПВО в Киеве и маскировку складов, мастерских и других военных объектов в приграничной полосе, а также поставить вооружение в построенные укрепрайоны на новой границе. С учетом сказанного — и это вытекает из известных материалов — Красная Армия должна была завершить подготовку к наступлению не ранее 15 июля 1941 г.
Со своей стороны Германия также готовилась к войне с Советским Союзом. Нацисты хорошо понимали, что разгром СССР окончательно решил бы для них проблему европейской гегемонии, а германская экономика получила бы огромную сырьевую базу. Последнее повысило бы шансы на благоприятный исход затяжной войны с Англией. Разгромив Францию и освободившись от сухопутных фронтов в Европе, гитлеровское руководство с конца июля 1940 г. приступило к разработке плана войны с СССР. После отработки многочисленных вариантов к декабрю 1940 г. был подготовлен документ, излагавший окончательный план войны на Востоке.
Исход советско-германских переговоров в Берлине показал германскому руководству масштаб потенциальной геополитической опасности, исходящей от СССР, и 18 декабря 1940 г. Гитлер утвердил изложенный в директиве № 21 «План Барбаросса». Согласно принятому решению намечалось 16 мая 1941 г. внезапно напасть на Советский Союз и разгромить его в ходе молниеносной кампании. В начале 1941 г. в этот план вносились отдельные изменения; срок нападения был перенесен из-за войны на Балканах на 22 июня. Для осуществления детально разработанного плана были созданы три группы армий. Наступление намечалось вести по трем стратегическим направлениям (Ленинград, Москва, Киев), главным из которых было центральное.
В феврале 1941 г. уже шло сосредоточение и развертывание вермахта у границ СССР. Оно должно было завершиться вечером 21 июня. Всего на Восток было переброшено 89 дивизий. К 18 июня завершилось сосредоточение большей части ВВС, которые дислоцировались в 200-километровой приграничной полосе.
Концентрируя у советских границ крупные войсковые соединения, германское командование, маскируя свои намерения, вело массированную дезинформационную кампанию. В Берлине хорошо понимали, какая опасность грозит Германии в случае перехода Красной Армии в наступление. Еще 7 апреля 1941 г. начальник генштаба сухопутных войск вермахта генерал-полковник Ф. Гальдер отметил в своем дневнике, что группировка русских войск «вполне допускает быстрый переход в наступление, которое было бы для нас крайне неприятным». Несколько позднее схожие опасения доверил своему дневнику и германский министр пропаганды И. Геббельс. 14 июня он писал: «Восточная Пруссия так насыщена войсками, что русские своими превентивными авиационными налетами могли бы причинить нам тяжелейший урон»[41]. Правда, в своих планах германское командование исходило из того, что советское руководство не успеет верно оценить опасность нападения.
К лету 1941 г. вооруженные силы Германии представляли собой крупнейшую армию Европы, которая насчитывала 8 229 тыс. человек. Вермахт имел в своем распоряжении 209 дивизий и ряд других воинских частей. На вооружении войск находилось 88 251 орудие и миномет, 6 052 танка и штурмовых орудия и 6 413 самолетов[42]. Пользуясь отсутствием сухопутного фронта в Европе, Германия смогла развернуть наиболее боеспособную часть своих вооруженных сил на границе с СССР. Вместе с Германией к войне с СССР готовились ее союзники: Финляндия, Словакия, Венгрия, Румыния и Италия, которые к 22 июня сконцентрировали на советской границе 743 200 человек, 5 502 орудия и миномета, 262 танка и 886 самолетов.
Всего же вооруженные силы Германии и ее союзников насчитывали 4 322,2 тыс. человек, 42 040 орудий и минометов, 4 127 танков и штурмовых орудий и 4 846 самолетов.
Выше было показано развитие советских вооруженных сил в 1939—1941 гг. Располагая большой и хорошо вооруженной армией, советское военное командование развернуло в пяти западных приграничных округах мощную военную группировку. Кроме того, на территории западных округов уже сосредоточились 16 дивизий войск второго стратегического эшелона, которые насчитывали 201,7 тыс. человек, 2 746 орудий и минометов и 1 763 танка[43]. Однако советские войска не закончили сосредоточения и развертывания и не были отмобилизованы. В итоге при довольно удачном общем соотношении сил (табл. 2) советские войска не смогли использовать свое превосходство, а противнику, наоборот, удалось создать на направлениях своих главных ударов известное преимущество в силах, что позволило ему громить войска Красной Армии по частям.
Таблица 2
Соотношение сил на западной границе СССР 22 июня 1941 г.
| Красная Армия | Противник | Соотношение | |
| Дивизии | 193 | 164 | 1,2:1 |
| Личный состав | 3 235 600 | 4 322 200 | 1:1,3 |
| Орудия и минометы | 59 787 | 42040 | 1,4:1 |
| Танки и штурмовые орудия | 14 751 | 4 127 | 3,6:1 |
| Самолеты | 10 743 | 4 846 | 2,2:1 |
Таким образом, и Германия и СССР тщательно готовились к войне. С января 1941 г. этот процесс вступил в заключительную стадию, что делало начало советско-германской войны неизбежным именно в 1941 г., кто бы ни был ее инициатором. Как ныне известно, обе стороны, не подозревая об этом, в своих расчетах исходили из того, что война начнется по их собственной инициативе. Цитировавшаяся выше фраза Молотова «Опередил нас Гитлер», таким образом, вовсе не случайна.
Сопоставляя привиденные факты, анализируя позицию советского руководства и его реальные мероприятия в 1940—1941 гг., нельзя не отметить, что международная обстановка подталкивала большевиков упредить германское нападение на Советский Союз и нанести сокрушительный удар по оплоту самой «реакционной буржуазии». Предполагалось, что такая война не только обезопасит СССР, но и кардинально скажется на судьбах капитализма в целом.
Нападение Германии на СССР 22 июня 1941 г. и первые неудачи на фронте привели к срыву всех советских наступательных приготовлений и оказали на советское руководство ошеломляющее воздействие. Наиболее образно эту ситуацию описал в своих воспоминаниях тогдашний нарком Военно-Морского Флота Н.Г. Кузнецов, отметив, что «государственная машина, направленная по рельсам невероятности нападения Гитлера, вынуждена была остановиться, пережить период растерянности и потом повернуть на 180 градусов. Последствия этого пришлось исправлять на ходу ценою больших жертв»[44].
Споры о времени вступления Советского Союза во вторую мировую войну и о собятиях июня 1941 г. продолжаются. Вызваны они не только общим состоянием исторической науки конца XX в., но и политическими страстями, которые туманят головы многих историков, публицистов, общественных деятелей. Большое внимание освещению этих вопросов уделено во второй и третьей книгах серии «Россия: XX век». В книге «Советская историография» показан не только общий фон дискуссий, развернувшихся в 90-е годы, но и характер литературы, посвященной нападению Германии на СССР. Последняя тема основательно рассмотрена и в книге «Другая война: 1939—1945», но уже в конкретно-историческом аспекте.
Внимательный читатель заметит, что центральным для книги «Другая война: 1939—1945» является вопрос, готовил ли Сталин наступательную войну против Гитлера. Большинство авторов отвечают на него утвердительно. В.Л. Дорошенко, опираясь прежде всего на текст речи, произнесенной генсеком 19 августа 1939 г. на Политбюро ЦК ВКП(б), приходит к выводу, что вторая мировая война «возникла из империалистических противоречий, но не между капиталистическими странами, а между фашистскими странами и СССР — с попыткой их предварительного разрешения за счет капиталистических стран. Война была начата гитлеровской Германией при провокационной поддержке сталинского СССР»[45].
В.А. Невежин анализирует известную речь Сталина 5 мая 1941 г. и видит в ней аналогию наступательной войны. В.Д. Данилов, развивая и конкретизируя свои предыдущие публикации, не сомневается: Сталин делал ставку на упреждающий удар, рассчитывая, что фашистская Германия обескровит свою армию в боях на Западе. Об этом же пишет немецкий историк и публицист С. Хаффнер.
Ю.А. Горькое не склонен соглашаться с такого рода суждениями. В то же время он признает, что само «намерение нанести упреждающий удар было весьма заманчивым», но таких решений, по его мнению, никто не принимал, а все «приготовления к войне на местах пресекались сверху». Сетует на отсутствие документов, «которые безусловно свидетельствовали бы о полномасштабной подготовке Советского Союза к нападению на Германию летом 1941 г.» и А.А. Печенкин. Тем не менее он уверен, что СССР и не мог начать превентивную войну, ибо не имел должного уровня вооружения, опытных военачальников всех рангов, одним словом, уступал вермахту по важнейшим качественным показателям. Сталин, считает историк, ясно сознавал это и понимал, что без болезненной реорганизации, «до завершения перестройки вступление в войну чревато поражением»[46].
Не продолжая обзора подобных высказываний, заметим, что, по существу, их авторы оспаривают не столько вероятность (или необходимость) упреждающего наступления СССР, сколько возможность его осуществления именно в 1941 г. Во всяком случае сопоставление упомянутых статей, опубликованных в одной книге и отражающих, на первый взгляд, противоположные точки зрения, полезно. Это помогает лучше понять причины и характер катастрофы, которая произошла в 1941 г. и которая в конечном счете была органически связана с природой сталинского режима.
Мельтюхов М.И. — кандидат исторических наук
1 История СССР. 1991. № 1. С. 8; И.В. Сталин о «Кратком курсе истории ВКП(б)» // Исторический архив. 1994. № 5. С. 13.
2 Год кризиса, 1938-1939: В 2 т. М, 1990. Т. 1. С. 263.
3 Вишневский Вс. «...Сами перейдем в нападение»: Из дневников 1939-1941 годов // Москва. 1995. № 5. С. 104-105.
4 Фарсов Ф.И. Архивы Коминтерна и внешняя политика СССР 1939-1941 гг. // Новая и новейшая история. 1992. № 6. С. 18.
5 Докторов А.Г. Между Рейном и Волгой // Родина. 1991. № 5. С. 39.
6 Вишневский Вс. Указ. соч. С. 107.
7 РГВА. Ф. 4. Оп. 14. Д. 2768. Л. 04-65; Ф. 9. Оп. 36. Д. 4252. Л. 12, 167-168.
8 Невежин В.А. Если завтра в поход // Российская газета. 1994. 21 июля; Невежин В.А. Речь Сталина 5 мая 1941 года и апология наступательной войны // Отечественная история. 1995. № 2. С. 62, 65.
9 Вишневский Вс. Указ. соч. С. 106-108.
10 Крупенников А. Партийно-политическая работа в войсках западных военных округов накануне Великой Отечественной войны // Военно-исторический журнал. 1979. № 6. С. 69-70.
11 Военно-исторический журнал. 1995. № 2. С. 23; № 3. С. 41; Стаднюк И. Нечто о сталинизме // О них ходили легенды. М, 1994. С. 423, 430-431.
12 Цит. по: Городецкий Г. Миф «Ледокола»: Накануне войны: Пер. с англ. М., 1995. С. 293.
13 РЦХИДНИ. Ф. 558. Оп. 1. Д. 3808. Л. 11-12.
14 Там же. Ф. 17. Оп. 125. Д. 27. Л. 54, 75; Киселев В.Н. Упрямые факты начала войны // Военно-исторический журнал. 1992. № 2. С. 15.
15 Московские новости. 1993. № 22.
16 Фирсов Ф.И. Указ. соч. С. 33 — 34.
17 РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 125. Д. 27. Л. 75, 99-100, 103-104, 120.
18 Там же. Оп. 117. Д. 278. Л. 2.
19 Там же. Ф. 558. Оп. 1. Д. 3808. Л. 6.
20 Вишлев О.В. Почему медлил И.В. Сталин в 1941 г.? // Новая и новейшая история. 1992. № 2. С. 76; Левек Ф. Дипломатия в тупике: советско-французские отношения (сентябрь 1939 — июнь 1941 г.) // Россия и Франция: XV1I-XX века. М.. 1995. С. 238-250.
21 Парсаданова B.C. О некоторых аспектах внешней политики польского правительства в эмиграции в 1940- 1941 гг. // Международные отношения и страны Центральной и Юго-Восточной Европы в период фашистской агрессии на Балканах и подготовки нападения на СССР. М., 1992. С. 129.
22 Гебгарт Я. Чехословацкое движение Сопротивления и советская разведка перед 22 июнем 1941 г. // Россия в XX веке. Историки мира спорят. М., 1994. С. 437-440.
23 Новая и новейшая история. 1992. № 1. С. 96; Гальдер Ф. Военный дневник. М., 1969. Т. 2. С. 555.
24 Кошкин А.А. Предыстория заключения пакта Молотов-Мацуока (1941 г.) // Вопр. истории. 1993. № 6. С. 135-141.
25 Новая и новейшая история. 1992. № 1. С. 100.
26 Волкогонов Д.А. Триумф и трагедия: политический портрет И.В. Сталина: В 2 кн. М., 1989. Кн. 2. Ч. 1. С. 122.
27 Анфилов В.А. Крушение похода Гитлера на Москву. 1941 год. М., 1989. С. 80-86; Хорьков А.Г. Грозовой июнь. М., 1991. С. 85-130; Горькое Ю.А. Готовил ли Сталин превентивный удар против Гитлера в 1941 году // Новая и новейшая история. 1993. № 3. С. 29-39 и др.
28 Русский архив: Великая Отечественная. М., 1993. Т. 12. С. 388 — 390; Бобылев П.Н. К какой войне готовился Генеральный штаб РККА в 1941 году? // Отечественная история. 1995. № 5. С. 3-20.
29 Новая и новейшая история. 1992. № 6. С. 4.
30 Все последующие цитаты и данные, если это специально не оговорено, приводятся по: Военно-исторический журнал. 1991. № 12. С. 17-20; 1992. № 1. С. 7-29; 1992. № 2. С. 18-22; Новая и новейшая история. 1993. № 3. С. 40 — 45.
31 Совушкин Р.А. Развитие советского военного искусства в период между гражданской и Великой Отечественной войнами. М., 1980. С. 24, 32.
32 Городецкий Г. Миф «Ледокола»: Накануне войны: Пер. с англ. М., 1995. С. 284.
33 Гареев М.А. Неоднозначные страницы войны: Очерки о проблемных вопросах Великой Отечественной войны. М., 1995. С. 93.
34 1941 год - уроки и выводы. М., 1992. С. 69-79, 178-179.
35 Кравченко Г.С. Экономика СССР в годы Великой Отечественной войны. М., 1970. С. 9, 29, 92-93; История второй мировой войны: В 6 т. М., 1974. Т. 2. С. 298.
36 Отечественная история. 1995. № 2. С. 82; Боевой и численный состав Вооруженных Сил СССР в период Великой Отечественной войны (1941-1945 гг.): Стат. сб. М., 1994. № 1. С. 10-12, 234.
37 Новая и новейшая история. 1993. № 3. С. 42-43, 44.
38 Горькое Ю.А. Кремль. Ставка. Генштаб. Тверь, 1995. С. 70-71.
39 Военно-исторический журнал. 1988. № 6. С. 19; Новая и новейшая история. 1991. № 3. С. 12; Тыл Советских Вооруженных Сил в Великой Отечественной войне. М., 1977. С. 60.
40 Начальный период войны. М., 1974. С. 70-71; Азясский Я.Ф. О стратегическом развертывании вооруженных сил Германии и Советского Союза в 1941 году // Военная мысль. 1990. № 8. С. 17; Новая и новейшая история. 1994. № 4-5. С. 242-253.
41 Гальдер Ф. Указ. соч. С. 451.
42 Мюллер-Гиллебранд Б. Сухопутная армия Германии. 1933—1945. М, 1976. Т. 3. С. 326.
43 История военного искусства: В 5 т. М., 1958. Т. 5. С. 24.
44 Кузнецов Н.Г. Крутые повороты: Из записок адмирала. М., 1995. С. 45-46.
45 Другая война: 1939-1945. М., 1996. С. 71.
46 Там же. С. 168, 185.
Мельтюхов М.И. «Крики об обороне — это вуаль» // Советское общество: возникновение, развитие, исторический финал: В 2 т. Т. 1. От вооруженного восстания в Петрограде до второй сверхдержавы мира / Под общ. ред. Ю.Н. Афанасьева. М.: Российск. гос. гуманит. ун-т. 1997. - С. 291-322.