Ялтинско-потсдамская система международных отношений возникла как итог сотрудничества союзников по антигитлеровской коалиции в годы войны с Германией. Одним из важных результатов реального взаимодействия великих держав явились соглашения, благодаря которым страны Восточной Европы восстановили государственность, обрели национально-государственные границы, гарантии территориальной целостности и стали важнейшим компонентом этой системы[1].
Однако начавшаяся во второй половине 40-х годов трансформация международных отношений — переход от сотрудничества великих держав к холодной войне, оформление биполярной структуры мира — не могла не влиять на общественно-политическое развитие Европы. Восточноевропейский регион все больше превращался в геополитическое пространство жесткого противостояния СССР и западных держав[2].
Несмотря на то что великие державы в 1945 г. зафиксировали переход Польши, Чехословакии, Венгрии, Румынии, Болгарии, Югославии, Албании, а также Финляндии, части Германии и Австрии в сферу влияния Советского Союза, реализация его интересов в этом регионе оказалась отнюдь не простой, чисто механической задачей, решение которой заранее было предопределено разделом сфер влияния. Причины были очевидны: если западные державы связывали обеспечение здесь своих интересов с сохранением существовавшего общественного строя и выдвижением в центр общественной жизни политиков — носителей идей западных демократий, то интересы СССР ставились советским руководством в прямую зависимость от возможности участия в системе власти новых, идейно близких ему политических сил. Вхождение левых в послевоенные коалиционные правительства, а также в блоки стран региона рассматривалось в Москве как программа-минимум. Максимум же виделся в продвижении этих сил к политической монополии и в создании общественного строя, аналогичного советскому.
Признание интересов СССР в этом регионе вовсе не рассматривалось западными державами как согласие на установление советской монополии или советского строя. Запад не отказывался воздействовать на внутреннюю ситуацию в Восточной Европе.
Вторая половина 40-х годов стала временем выработки общего внешнеполитического курса США в новых послевоенных условиях. Особое внимание при этом уделялось определению методов давления на политику Советского Союза в этом регионе. Возможности влияния великих держав во многом обусловливались открытостью общества большинства стран Восточной Европы для воздействия как западного, так и восточного факторов. В каждой из этих стран действовали политические и социальные силы, ориентированные в одном случае на западные демократии, в особенности на США, в другом — на СССР. Здесь западные державы и СССР располагали легитимными, с точки зрения международного права, институтами обеспечения своих интересов (союзные контрольные комиссии, посольства, консульства, различные культурные и научные центры, призванные пропагандировать соответственно американский и советский образ жизни).
Однако государства Запада (лидером которых были США) и СССР обладали разными объективными возможностями для достижения своих целей и существенно различавшимися средствами влияния на общественное настроение и развитие внутриполитической ситуации в регионе.
В условиях, когда перед странами Восточной Европы стояли общенациональные задачи демократизации общественных порядков, парламентская демократия воспринималась основными слоями населения как наиболее приемлемая форма государственного устройства. Существовавшие в ряде стран монархические институты имели после войны ограниченные возможности (Румыния) или являлись, по существу, воплощением национально-исторического декора (Болгария, Венгрия). В такой ситуации именно США, авторитет которых не был подорван уступками Гитлеру в канун и в начале второй мировой войны, пользовались большими симпатиями различных социальных слоев и политических движений в Восточной Европе. К тому же, опираясь на свой резко возросший в годы войны экономический и научно-технический потенциал, США могли (в отличие от Англии и Франции, а также СССР) оказывать реальную экономическую помощь европейским странам.
Симпатии к Америке как к дружественному демократическому государству во многом являлись оборотной стороной антисоветских и антирусских настроений, по разным причинам получивших распространение, особенно в Польше, Венгрии и Румынии.
На первых порах антисоветские настроения были приглушены фактом освобождения этих стран Красной Армией и массовым энтузиазмом в связи с окончанием войны. Послевоенные реальности (проблема границ, репарации, демонтаж промышленных предприятий, работа советских трофейных команд, репрессивные акции советских комендатур в оккупированных странах, бытовые конфликты, возникавшие между советскими военнослужащими и населением) создавали почву для роста антисоветизма, во многом стихийного[3].
Весной — летом 1945 г. в секретариат ЦК Польской рабочей партии поступали многочисленные шифровки польской администрации, свидетельствовавшие о резко отрицательном отношении польских рабочих к вывозу промышленного оборудования, запасов сырья и продовольствия в СССР. В апреле 1945 г. сообщалось: «Завод железнодорожных сигналов... вывозят в Россию, а рабочие этого завода стоят возле завода и не допускают вывоза. Все металлургические заводы грозят забастовать»[4]. Почти об этом же сообщал в Москву Г. Димитрову в мае 1945 г. М. Ракоши. «Каждый день к нам приходят рабочие делегации, которые, ссылаясь на то, что они месяцами хорошо работали для Красной Армии, просят оставить по крайней мере часть фабричного оборудования, чтобы иметь возможность продолжать работу. Демонтирование принимает иногда формы, серьезно угрожающие всем восстановительным работам»[5].
Весной 1947 г. в беседе с Молотовым Ракоши утверждал, что «репарации составляют 50 % бюджета Венгрии», что «дальше выдержать это трудно. Все выступают против этого, это обстоятельство сильно уменьшает нашу (компартии. — Авт.) популярность»[6].
Годом раньше руководство одного из управлений, проводивших политработу среди советских военнослужащих, сделало вывод, что «в случае военных действий на территории Венгрии Красная Армия получит в промышленных районах страны поддержку рабочего класса... в сельских же местностях Красная Армия должна будет действовать во вражеской среде, так как большая часть венгерского крестьянства... враждебно настроена в отношении Красной Армии и Советского Союза».
Вместе с тем анализ общественного мнения показывал, что значительная часть населения славянских стран Восточной Европы опасалась возрождения германского военно-экономического потенциала. Историческая память славянских народов заставляла их отрицательно относиться к любым действиям западных держав, прямо или косвенно направленным на возрождение Германии. Они получали отрицательный резонанс в обществе независимо от того, была ли угроза реальной или это был только политико-психологический фантом.
В целом развитие ситуации в 1945— 1948 гг. в странах, входивших в соответствии с международными договоренностями в сферу влияния СССР, убедительно свидетельствовало, что советское военное присутствие оказалось эффективным (с точки зрения Москвы) лишь там, где в обществе существовали достаточно влиятельные политические и социальные силы, на поддержку которых Советский Союз мог опереться.
Известно, что советские войска вплоть до 1955 г. стояли в Австрии, а австрийские коммунисты сразу после войны входили в правительство и контролировали его силовые структуры, т.е. советская сторона проводила курс, подобный осуществлявшемуся в Венгрии и Румынии. Тем не менее советизация Австрии не состоялась. Не удалось советизировать и Финляндию, где, несмотря на отсутствие советских войск, общественно-политическая ситуация контролировалась Союзной контрольной комиссией во главе с А.А. Ждановым. Причины этого следует видеть в особенностях внутриполитической ситуации в этих странах: и в Австрии и в Финляндии сторонникам коммунистических идей не удалось обрести даже малую поддержку в обществе.
Присутствие советских войск предопределялось решениями, принятыми в Ялте. Парадокс заключался в том, что гарантом послевоенной демократизации стран этого региона — от Албании до Финляндии — должен был выступать Советский Союз, т.е. тоталитарное государство, известное силовым воздействием на собственное общество. Однако это противоречие поначалу понимали немногие. Во всяком случае, когда война закончилась, многие политики и значительные слои населения полагали, что возможна реализация различных вариантов дальнейшего развития. Естественно, в условиях первых послевоенных лет приоритетны были общенациональные задачи (восстановление экономики, национального суверенитета, государственных границ, их определение, заключение мирных договоров и пр.). Именно поэтому представители различных политических сил, отложив на будущее осуществление своих программ-максимум, стали сотрудничать и взаимодействовать в рамках демократического блока. Такая линия проводилась во всех странах Восточной Европы. Официально она находила полную поддержку у советского политического руководства. Это подтверждают ставшие доступными документы ЦК ВКП(б), в частности беседы И.В. Сталина и А.А. Жданова с зарубежными политическими и общественными деятелями разной ориентации. На том этапе советская сторона исходила из концепции «мирного перехода к социализму», которая вполне уживалась с тактикой демократического блока.
Это вовсе не означало, что Сталин отказался от своих ранее намеченных планов. Но в обстановке, сложившейся в ходе разгрома гитлеровского фашизма и его сторонников, идея парламентаризма импонировала самым широким слоям населения. Москва сочла целесообразным воспользоваться ею в интересах дальнейшего развития революционного процесса вширь. Советской номенклатуре было выгодно одобрять возможность применения в Восточной Европе специфических форм движения к социализму. Это позволяло ВКП(б) демонстрировать невмешательство во внутренние дела соседей, показывать, что Советский Союз никому не навязывает своего строя, не считает необходимым буквальное повторение советского опыта.
В мае 1946 г. Сталин принял группу польских политиков, состоявшую из коммунистов, социалистов и представителей левого крестьянского движения. Обсуждая с ними вопрос о характере установленной в стране после войны власти, советский лидер сказал: «В Польше нет диктатуры пролетариата, и она там не нужна... Демократия, которая установилась у вас в Польше, в Югославии и, отчасти, в Чехословакии, это демократия, которая приближает вас к социализму без необходимости установления диктатуры пролетариата и советского строя».
В беседах с К. Готвальдом в июне 1946 г. Сталин перечислил страны (Югославия, Болгария, Чехословакия, Польша), в которых, по его мнению, возможен свой, особый, путь к социализму; он не обязательно должен идти через «советскую систему» и диктатуру пролетариата. В августе 1946 г. в интервью газете «Дейли Геральд» он указал на опыт английского, парламентского социализма, особо подчеркнув его мирный характер. «Русский путь был короче, но труднее, сопровождался кровопролитием...», в то время как английский путь — это «более длительный процесс»[7]. Такой реверанс в сторону лейбористов был отнюдь не случайным: эта партия находилась у власти с 1945 г. Приходилось также учитывать авторитет этой партии и практики «английского социализма» среди социалистических (социал-демократических) партий Восточной Европы.
Позиция советской стороны, несомненно, была известна коммунистам восточноевропейских стран. Готвальд информировал участников сентябрьского (1946) пленума ЦК КПЧ о беседах со Сталиным. В ноябре 1946 г. В. Гомулка перед варшавским активом рабочих партий ППР и ППС подчеркнул, что польские коммунисты «избрали собственный путь развития — не через "кровавую революцию" и этап диктатуры пролетариата, как в России. Избрали мирный вариант развития, предполагающий парламентскую демократию и разделение законодательной и исполнительной функций власти». И в других странах Восточной Европы концепция «национального пути к социализму» стала достоянием рабочих партий.
По мнению советской стороны, успехи в развитии политической демократии должны были быть подкреплены такими экономическими завоеваниями, которые проложат путь к дальнейшей демократизации страны, «закрепят победу новой демократии». В их числе назывались национализация промышленности, банков и аграрная реформа. В феврале 1947 г. Жданов в очередной беседе с руководителями компартии Финляндии подчеркивал: «Если эти завоевания будут совершены, непоколебимое влияние на массы будет обеспечено. Коммунисты будут полными победителями в стране, а это значит, что они могут переходить к социализму и мирным путем без гражданской войны. Эти мероприятия заменят вам социалистическую революцию»[8].
Такой подход сближал позицию ВКП(б) со взглядами европейских либерально-демократических кругов, крупнейшей фигурой среди которых был президент Чехословакии Э. Бенеш. Квинтэссенция его взглядов на послевоенное развитие европейских стран заключалась в признании начала новой эпохи — эпохи «решительной борьбы за новую социальную и экономическую структуру... перехода от буржуазной демократии к демократии народной».
Это последнее утверждение о специфичности развития к социализму в разных странах, получило в ЦК ВКП(б) название «формула Бенеша». «...Социалистические мероприятия следует осуществлять мирным путем, без диктатуры пролетариата, без применения определенных теорий марксизма-ленинизма, — подчеркивал Бенеш в беседе с представителями агентства "Франс Пресс" в Праге в декабре 1945 г. — Я думаю, что в развитии человечества мы достигли уже такого периода, когда это стало возможным»[9].
Таким образом, на определенном этапе послевоенного развития интересы советского руководства, коммунистических и социалистических партий, либеральной демократии совпадали.
В результате анализа архивных документов, относящихся к 1945— 1946 гг., можно прийти к заключению, что советское политическое руководство не только идейно направляло развитие ситуации в странах Восточной Европы, но и пыталось различными политическими методами выполнять роль посредника между легальными партиями и движениями, выступавшими под лозунгами демократизации послевоенного общества. Причем главную задачу Москва видела в том, чтобы как можно больше сотрудников государственного аппарата так или иначе ориентировались на СССР. В первую очередь речь шла о коммунистах. До войны во всех странах Восточной Европы, за исключением Чехословакии, они действовали нелегально.
Соответственно в советской внешней политике отчетливо прослеживались две тенденции[10]. С одной стороны, курс на достижение компромиссов, на формирование демократических блоков как основы коалиционной власти, с другой — открытое использование силовых приемов (военных или политических) при нейтрализации лиц, отвергавших коалиционный принцип власти с участием коммунистов. Силовые методы стали нормой во всех странах Восточной Европы, но нигде они не использовались столь широко, как в Польше. Здесь уже с осени 1944 г. подразделения НКВД СССР проводили массовые репрессии с откровенно политической окраской. Они были направлены против тех, кто отвергали участие польских коммунистов во власти и присутствие СССР в Польше. Речь шла преждевсего об Армии Крайовой[11].
Весной 1945 г. прямое политическое и военное давление Москвы на Румынию способствовало формированию правительства П. Грозы, в которое впервые вошли коммунисты. Достижению этой цели, кроме визита заместителя наркома иностранных дел СССР А.Я. Вышинского в Бухарест, способствовало введение в город дополнительных советских дивизий[12].
Документы ЦК ВКП(б) убедительно показывают, что по межпартийным каналам руководство компартий получало из Москвы советы и наставления, отражавшие эту силовую тенденцию. Мы располагаем записью бесед Г. Димитрова, возглавлявшего отдел международной информации ЦК ВКП(б), с В. Гомулкой, Т. Костовым, М. Ракоши и другими политическими деятелями. Весной 1945 г. Димитров настойчиво рекомендовал им «дать по морде противникам режима», учредить концлагеря, провести показательные процессы и публичные казни фашистов[13]. Известно, однако, что понятие «фашизм», как и производные от него, толковалось зачастую неоправданно расширительно. Нередко преследованию подвергались оппозиционно настроенные лица или даже те, кто вели себя пассивно или нейтрально.
Первая волна репрессивных методов, применяемых как советской стороной, так и компартиями стран региона, пришлась на 1944— 1945 гг. Тем не менее в большинстве стран Восточной Европы вплоть до середины 1947 г. преобладало стремление к политическому диалогу и компромиссу, что соответствовало концепции мирного пути к социализму. Понятно, почему Москва активно стремилась умерить пыл национальных коммунистов, сторонников «левацких перегибов» и «пришпоривания» революционного процесса.
Особо следует остановиться на интерпретации идеи национального пути к социализму коммунистами и социалистами (социал-демократами). Поначалу в их взглядах было много общего. Сходство заключалось в признании необходимости постепенного, поступательного движения к новому общественному строю. Эволюция, а не революция, гражданский мир и широкий межклассовый союз, а не гражданская война и диктатура пролетариата — таковы были основные опорные точки концепции национального пути. И хотя диктаторские элементы для подавления сопротивления буржуазии допускались, в целом приоритет отдавался парламентской демократии, когда предполагалось наличие конструктивной оппозиции, действовавшей в рамках закона, и разделение законодательной и исполнительной власти.
Экономическую основу построенной на таких принципах власти составляли различные секторы — кооперативный, частный, государственный. Предполагалось их сосуществование и соревнование друг с другом. В конечном счете намечалась постепенная трансформация частной собственности в общенародную, но при полном отрицании советской практики насильственной экспроприации.
Социалисты (социал-демократы) намеренно заостряли вопрос о непригодности для их стран разрушительного советского опыта, имевшего черты азиатского способа производства. Концепция национального пути в целом была рассчитана на мирный и относительно безболезненный, более естественный, нежели революционная ломка, переход к новому устройству общества. Сторонники такого пути опасались, что в будущем при поддержке СССР местные коммунисты «разведут» социалистическую (социал-демократическую) и коммунистическую «ветви» рабочего движения.
Социал-демократы ориентировались на западноевропейский, реформистский социализм, считали примером для себя деятельность английских лейбористов, не отбрасывая «скандинавского» социализма. В то же время коммунисты считали идеалом достижение «высшей формы народовластия» в виде советской демократии, надеясь при этом избежать на пути к ней издержек, характерных для политической жизни советского общества. В целом коммунисты региона рассматривали советскую демократию как весьма отдаленную перспективу.
Жизнь опередила предположения и тех и других. К середине 1947 г. ситуация на международной арене резко изменилась. Завершился важнейший этап мирного урегулирования — были заключены договоры с бывшими сателлитами гитлеровской Германии. Очевидным стало нарастание противоречий между великими державами, в том числе и по проблемам Германии и Восточной Европы. Общественные настроения в Западной и Северной Европе все более активно смещались вправо. Это подтверждалось осложнением отношений между коммунистами и социалистами во Франции и Италии, поражением компартии на выборах в сейм в Финляндии, неожиданным для Москвы выходом коммунистов из французского правительства и удалением представителей компартии из кабинета министров Италии весной 1947 г., поражением коммунистического Сопротивления в Греции.
Московское руководство в новых условиях взяло установку на форсирование революционного процесса, что означало возврат к классовому противостоянию. Под сомнение были поставлены прежние выводы о возможности продвинуться к социализму парламентскими методами. У значительной части коммунистов возродились старые предубеждения против реальных или потенциальных партнеров по коалиции, в том числе и против социалистов. Поворот к западному варианту развития для советского руководства и определенной части функционеров компартий Восточной Европы казался недопустимым. Для исключения этой возможности отныне следовало взять курс на ускорение революционного процесса, уничтожение политической оппозиции, активизацию внутри коммунистического движения сторонников немедленного перехода к советской модели развития.
Фактически речь шла об обеспечении условий для рывка коммунистов к монополии на власть. Введение в научный оборот ранее засекреченных материалов ЦК ВКП(б) не оставляет сомнений в том, что этот скачок во многом стал следствием использования неполитических методов воздействия на население со стороны компартий. Имеется в виду «раскрытие» так называемых антигосударственных и антидемократических заговоров в Венгрии, Румынии, Чехословакии, Болгарии, фальсификация результатов парламентских выборов в Польше, Румынии, Венгрии и др.
С помощью подобных методов с политической арены устранялись соперники. Так, в первой половине 1947 г. возник замысел с помощью «заговора» дискредитировать влиятельную партию мелких сельских хозяев в Венгрии. Первый этап реализации плана завершился арестом советскими военными властями руководителя партии Б. Ковача за «шпионскую деятельность против Советской Армии и Советского Союза». 29 апреля 1947 г. в беседе с В.М. Молотовым в Москве М. Ракоши говорил: «Мы снова выдвигаем вопрос о заговоре. Жалко, что у заговорщиков не оказалось складов оружия, тогда мы могли бы крепче их разоблачить. Нам нужно что-то драматическое. Во всяком случае мы хотим вопрос о заговоре снова выдвинуть на передний план»[14].
Заметим, что отсутствие «складов оружия» вовсе не помешало болгарским коммунистам обвинить лидера оппозиционной крестьянской партии Н. Петкова в подготовке «вооруженного переворота» и в сентябре 1947 г. казнить. Новейшими исследованиями установлено, что арсенал «заговорщиков» состоял из 12 охотничьих ружей, 8 карабинов, половина из которых не имела затворов, и 8 револьверов.
К середине 1947 г. в результате острого идейно-политического противоборства в странах Восточной Европы из политической жизни были практически вытеснены носители либеральной альтернативы, особенно партии, выступавшие за крестьянский путь развития общества (Болгария, Польша, Венгрия). Судьба национальных социалистов в Чехословакии была предрешена, хотя окончательно рассчитались с ними в феврале 1948 г. Иными словами, несоциалистические альтернативы, выдвигавшиеся в обществе, оказались свернутыми, к тому же насильственно. Достаточно ясно определилось магистральное направление дальнейшего развития Восточной Европы — к социализму. На повестку дня выдвинулся вопрос о том, каким путем и к какому социализму предстояло идти странам региона.
Перенесенные в рабочее движение споры и дискуссии сосредоточились вокруг концепции национального, специфического пути к социализму. Для унификации путей и методов формирования нового общественного строя в сентябре 1947 г. была создана международная замкнутая политическая структура — информационное бюро коммунистических партий. Уже на первом заседании в Шклярской Порембе (Польша) осенью 1947 г. был определен новый курс в отношении социалистических (социал-демократических) партий. Своеобразной квинтэссенцией можно считать слова советского идеолога А.А. Жданова: «У нас принято иногда считать, что по формальным соображениям на нашем ближайшем правом фланге всегда стоят социалисты. Но конкретная обстановка может поставить их на крайний фланг реакции». В определенных условиях, подчеркнул Жданов, социалист может оказаться таким врагом, «против которого должен быть открыт огонь, как и против буржуазии».
Материалы информбюро, недавно открытые для исследователей, показывают, что советская сторона не особенно стремилась к четкой дифференциации течений внутри социалистических партий. Гораздо чаще она видела в этих партиях «агентуру» империализма. Этот общий вывод не может быть поколеблен тактикой сотрудничества с «левыми» социалистами и социал-демократами. Обилие материалов доказывает, что недоверие к социалистам, отношение к ним как к «второсортным» рабочим партиям являлись определяющими. Но поскольку социалистическая альтернатива, носителями которой являлись эти партии, оставалась единственным препятствием на пути коммунистов к властной монополии, то решение вопроса о судьбе социалистов (социал-демократов) на рубеже 1947—1948 гг. актуализировалось.
В короткий срок коммунистам стран Восточной Европы удалось при активной помощи Москвы ликвидировать социалистическую ветвь рабочего движения. Социалисты и коммунисты организовали единую партию рабочего класса. Однако объединение произошло не на основе «синтеза» идейных воззрений, усвоения всего лучшего и перспективного, накопленного обеими сторонами. Не стало реальным и объединение по принципу «равный с равным». Партия строилась на базе марксистско-ленинской идеологии, предполагавшей единомыслие и запрет любой фракционной деятельности. Последовавшие за объединением чистки «единой» партии стали новым ситом, сквозь которое пропустили в первую очередь социалистов (социал-демократов). С ликвидацией восточноевропейской социал-демократии, естественно, была отринута и ее интерпретация «национального пути к социализму».
Проследим, как менялось отношение советского руководства к коммунистическому варианту этой концепции. Уже в начале 1947 г. впервые обнаружилось критическое отношение аппарата ЦК ВКП(б) к идеям «национальных путей к социализму». Определенным признаком была реакция на поступившее в октябре 1946 г. на имя Сталина обращение чехословацкого коммуниста З. Рейхля с предложением восстановить Коммунистический интернационал. Письмо рядового члена пражской организации КПЧ было написано от имени группы чешских коммунистов. К письму был приложен обширный меморандум об обновлении Интернационала как международного центра.
В ответ сотрудники отдела внешней политики ЦК ВКП(б) В. Мошетов и И. Медведев подготовили записку на имя Суслова. Отмечая упрощенный подход З. Рейхля, они констатировали, что идея обновления Коммунистического интернационала «несомненно отражает стремление известной части коммунистов зарубежных стран найти ответы на волнующие их вопросы»[15]. Среди этих вопросов были обозначены «дискуссии о революции», «о социализме», «об "устарелости" марксизма». Работники ЦК ВКП(б) связывали такую ситуацию с тем, что в ряды компартий Запада «за последнее время пришли новые люди, недостаточно подготовленные в области марксистско-ленинской теории; однако современная полоса исторического развития побуждает определенные крути коммунистических партий самостоятельно осмыслить ряд моментов современной действительности.
В связи с этим имело бы важное значение для помощи коммунистическим партиям зарубежных стран критическое рассмотрение круга затронутых выше вопросов и изложение по ним точки зрения нашей партии».
Из подготовленной записки видно, что «объектом критического рассмотрения» стала КПЧ. Руководителю этой партии К. Готвальду делался упрек в том, что высказанная им точка зрения о «специфическом чехословацком пути к социализму» неизбежно ассоциируется с тезисами «собственного пути», «собственного социализма», которые выдвигали деятели и пресса чехословацких буржуазных партий. В качестве обоснования этого упрека в отступлении от марксизма была приведена речь Готвальда 25 сентября 1946 г. на пленуме ЦК КПЧ, в частности, его заявление: «Как показал опыт и как нас учат классики марксизма-ленинизма, имеется не только один путь к социализму — путь через диктатуру пролетариата и Советы. При определенной расстановке международных и внутренних сил есть еще новый путь к социализму. После разгрома фашизма, после борьбы, которая потребовала стольких жертв, которая во многих государствах сорвала маску с лица правящих классов и повысила уверенность народных масс в своих силах, появились новый исторический путь и возможности. Это относится и к нам...».
Мошетов и Медведев не могли не знать, что Готвальд передал членам ЦК КПЧ содержание своей летней беседы со Сталиным, и тем не менее критиковали чехословацкого лидера. Представленный документ фиксирует начавшийся поворот в политической линии руководства ВКП(б). Для понимания его причин важное значение имеет обращение ЦК ВКП(б), написанное А.А. Ждановым, к ЦК французской компартии. Жданов обращался с просьбой информировать о новой неблагоприятной для французских коммунистов ситуации, сложившейся после их ухода из правительства: «ЦК французской компартии. Товарищу Торезу. Дорогой товарищ! ЦК ВКП(б) озабочен последними политическими событиями во Франции, в результате которых французские коммунисты оказались за бортом правительства. Рабочие Советского Союза обращаются к нам с многочисленными просьбами разъяснить, что случилось во Франции. Советские рабочие обеспокоены резким изменением политической обстановки и соотношением сил во Франции в неблагоприятную для компартии сторону, их тревожат политические последствия происшедших перемен. Мы затрудняемся дать им ясный ответ ввиду недостатка информации. Сообщения, которые проникают во французскую печать, противоречивы и недостаточны ».
В руководстве ЦК ВКП(б) этому письму придавалось большое значение, поэтому с его содержанием предполагалось ознакомить через советских послов руководство компартий стран Восточной Европы (за исключением Албании и Польши) и США. В качестве примера приведем текст, направленный послу СССР в Югославии: «Югославия. Тов. Лаврентьеву. Вместе с тов. Мошетовым направляем Вам копию обращения ЦК ВКП(б) к Центральному комитету французской компартии. Найдите подходящий случай и ознакомьте лично тов. Тито с прилагаемой копией обращения. Тито может сделать своей рукой выписки из этого письма, но подлинник должен вернуть Вам, а Вы должны сразу же его уничтожить.
Если тов. Тито сделает какие-либо замечания, то информацию об этом пошлите в Москву тем же порядком, в каком получили это письмо. Получение подтвердите. Исполнение телеграфьте. В. Молотов. 7 июня 1947 г.»[16]
Мы намеренно цитируем обращение полностью. Характерен его стиль: ЦК ВКП(б) сообщает Торезу о «многочисленных просьбах» советских рабочих, о нехватке информации в Кремле; мы узнаем о роли советских послов в налаживании партийных контактов, о переписке с Тито через Тореза; впечатляет и командная манера обращения — «подтвердите», «вы должны», «исполнение телеграфируйте»... В середине 1940-х годов этот стиль распространяется и на отношения с зарубежными компартиями, прежде всего с теми, которые вошли в информбюро (Коминформ).
Весной и летом 1947 г. аппарат отдела внешней политики ЦК ВКП(б) под руководством Суслова активно собирал и готовил материалы, которые могли стать доказательством непригодности концепции национальных путей к социализму в новых политических условиях. Документы подобного плана, как правило, направлялись руководящей семерке (Сталин, Молотов, Жданов, Берия, Микоян, Маленков, Вознесенский), члены которой ориентировали соответствующие подразделения аппарата ЦК ВКП(б) на подбор материалов, дискредитирующих практику компартий стран Восточной Европы. С этой точки зрения весьма показательна записка заведующего сектором отдела внешней политики Гуляева о положении в Чехословакии. Записка составлена по результатам его визита в Прагу.
Оценивая ситуацию в стране в июне 1947 г., Гуляев отмечал, что она «характеризуется обострением межпартийной борьбы и значительной активизацией реакционных элементов, поддерживаемых англосаксами. Выступления их носят ярко выраженный антикоммунистический и антисоветский характер с превозношением несуществующих заслуг американцев в освобождении Чехословакии и восхвалении прелестей американской и английской демократии... Пропаганда коммунистов, разоблачающих реакцию и их заграничных друзей, носит пока еще ограниченный характер. Компартия не всегда еще в должной мере оценивает вред, приносимый враждебной пропагандой и массовыми выступлениями реакционных партий». В разделе, посвященном анализу деятельности КПЧ, автор записки делает следующий вывод: «Таким образом создается впечатление, что руководство компартии сосредоточило основную деятельность на завоевании парламентского большинства, не принимая решительные меры по разгрому важнейших позиций реакции в госаппарате, в армии, в деревне, в средних слоях и т.д. Вследствие чего миллионная партия с хорошо организованным аппаратом не мобилизована в должной мере для решительной борьбы с врагами народной демократии. Партия еще не проявила себя как партия, построенная на марксистско-ленинских основах. К этому же следует заметить, что ее руководство и не ставит перед партией такой задачи...»[17]
10 июня 1947 г. близкий по духу материал поступил в ЦК ВКП(б) на имя М.А. Суслова из Румынии. Это были развернутая сопроводительная записка и информация, полученная генералом И.З. Сусайковым от члена ЦК РКП Э. Боднараша. Оба документа ввиду их важности Суслов направил «семерке». Информация Э. Боднараша касалась ситуации в руководстве компартии и отношений между отдельными членами ЦК. Центральной фигурой в информации был Г. Георгиу-Деж. «Ряд фактов, — констатировал, в частности, Э. Боднараш, — говорит о том, что по мере укрепления экономических отношений Румынии с англоамериканцами, Георгиу-Деж в известной степени отошел от советских представителей в Румынии, редко с ними встречается, а некоторых вообще игнорирует...» Далее говорилось о враждебном отношении лидера румынских коммунистов к курсу советского правительства, к присутствию советских войск в Румынии, отягощавшему и без того трудное экономическое положение страны. При этом утверждалось, что Георгиу-Деж «излишне далеко заходит в своих отношениях с англоамериканцами». Этот вывод подкреплялся сообщением об утечке из руководящих структур компартии Румынии секретной информации, которая стала достоянием английского посла в Бухаресте.
Генерал Сусайков, отправляя донос Боднараша в Москву, высказал свое отношение к излагаемым в нем обвинениям: «Ряд моментов, относящихся к настроениям и поведению Дежа сгущены, а поэтому выводы автора не в полной мере отражают действительность. Это относится к таким категорическим утверждениям автора: об отходе Дежа от советских представителей; что основной причиной тяжелого экономического положения Деж считает пребывание советских войск в стране и выполнение условий перемирия; что, по мнению Дежа, Советский Союз не в состоянии удовлетворить экономические нужды Румынии, а поэтому он стал ориентироваться на англоамериканцев и т. д....
Несмотря на ряд неточностей, этот документ представляет особый интерес потому, что исходит от члена ЦК, и, видимо, изложенное не является личным мнением автора» [18].
Напомним, Суслов счел необходимым переправить донос на рассмотрение «семерки». Он лучше генерала знал, что ждут «наверху». Итак, первый звонок прозвенел. С лета 1947 г., судя по документам, ситуация в руководстве компартии Румынии стала предметом особо пристального внимания сотрудников ЦК ВКП(б).
Такое же наблюдение велось и в Венгрии, откуда, в частности, пришло донесение: «...Ориентируясь в целом на Советский Союз, руководство компартии часто сбивается на узконационалистические позиции и, в частности, занимает неправильные позиции по вопросам о бывших немецких активах в Венгрии*. Венгерские коммунисты более решительно, чем представители других партий, выступают против передачи этих активов Советскому Союзу, доказывая, что это якобы разорит Венгрию. Зачастую такую же линию коммунисты проводят и по другим вопросам, затрагивающим интересы Советского Союза и Венгрии (выплата репараций, возврат продовольственных ссуд, в свое время выданных Венгрии Советским Союзом)»[19].
___________________________
* Имеются в виду 40 млн долларов, на которые СССР имел право по решению Потсдамской конференции.
___________________________
Начало новому этапу во взаимоотношениях ВКП(б) и компартий Европы положило создание в сентябре 1947 г. информационного бюро коммунистических партий — Коминформа. Логически и исторически предшественником данной межпартийной организации был Коминтерн, распущенный четырьмя годами раньше. По замыслу Сталина, в новых условиях следовало объединить усилия братских партий прежде всего европейского региона, дабы сделать необратимым формирование социалистического лагеря путем вовлечения в сферу влияния Москвы стран Восточной Европы.
Примечателен в этой связи документ, опубликованный историком Г.М. Адибековым: 14 октября 1947 г. Политбюро ЦК ВКП(б) утвердило директиву, которую направило в министерство иностранных дел СССР. Директивой предписывалось: «В первую очередь следует обеспечить заключение договоров о взаимопомощи между малыми странами Восточной Европы (Румыния, Болгария, Венгрия, Югославия, Чехословакия, Польша), а после этого заключить договоры о взаимопомощи между СССР и теми из указанных выше стран, с которыми у Советского Союза еще не имеется такого рода договоров»[20].
Почти полвека цитируемый документ считался особо секретным. Тайной было окутано и создание Коминформа. Даже в ЦК ВКП(б) немногие знали о предстоящей за рубежом встрече делегаций ряда компартий, а тем более о составе участников, характере и целях подготовленных материалов. Все делалось нелегально, вплоть до беспосадочного перелета из Москвы в Польшу делегации ВКП(б) совместно с руководством прибывших в СССР делегаций Болгарии и Румынии. Аналогично действовали коммунисты других стран. Венгры, например, вылетели в Польшу на присланном за ними военном самолете, который стартовал с советского военного аэродрома в Будапеште (оформления виз и уведомления официальных властей не потребовалось). Даже обслуживающий персонал выезжал из Москвы инкогнито.
Так, втайне не только от мировой общественности, но и от коммунистов СССР, Болгарии, Венгрии, Румынии, Польши, Чехословакии, Югославии, Италии, Франции лидеры их партий собрались в Шклярской Порембе и, по сути дела, подтвердили свою верность курсу на выход сталинизма за рамки СССР. Лишь через два года руководство новой организации обсудит и утвердит устав Коминформа. Можно только гадать, почему этот документ увидел свет лишь в 1990-е годы. Его содержание осталось неизвестным и для рядовых членов партий, что также вызывает немалое удивление. Может быть, надо было скрывать третий пункт? В нем было зафиксировано: «Партии, входящие в Информбюро, считают своим долгом и обязанностью: а) руководствоваться во всей своей деятельности Учением марксизма-ленинизма, быть верными принципам пролетарского интернационализма, неустанно бороться за дело рабочего класса и победу социализма». Спустя несколько десятилетий нетрудно догадаться, что устав оставался формальностью, ибо пока Москва нуждалась в Коминформе, вершил дела Сталин, причем наиболее активно в 1947 — 1950 гг.
Как уже отмечалось, создать региональные центры вместо Коминтерна Сталин задумал еще в 1943 г. Эта идея не раз обсуждалась в ходе различных встреч руководства ВКП(б) с лидерами братских партий в 1945— 1946 гг. Наконец, в 1947 г. в Москве развернулась подготовительная работа с целью организовать в европейских странах нечто вроде координационного центра. Обострение международной обстановки летом 1947 г., связанное с планом Маршалла, придало особую актуальность замыслу создания межпартийной структуры. Увидев в действиях Вашингтона открытую попытку помешать СССР проводить свою политику в странах, уже называвшихся народными демократиями, Сталин решительно взялся за ускоренное формирование восточноевропейского блока под эгидой Советского Союза.
Совещание в Шклярской Порембе стало тому веским доказательством, и не только для западных политиков. Во многом встреча оказалась рубежом и для руководителей компартий, в первую очередь из-за доклада А.А. Жданова о международном положении, не предусмотренного повесткой дня. Между тем этот доклад особенно тщательно прорабатывался в Кремле. Архивные документы, ныне вводимые в оборот, позволяют судить о том, как шлифовались формулировки, призванные показать всему человечеству главные итоги второй мировой войны, суть и характер происшедших на планете перемен, перспективы дальнейшего развития международных отношений. Сохранилось несколько предварительных вариантов, в частности, с замечаниями Берии и других членов Политбюро. Наиболее существенная правка сделана Сталиным, который жестко обозначил деление мира на два лагеря.
Впервые вождь говорил об этом еще в 1927 г. на встрече с американской рабочей делегацией. Но тогда разговор шел о будущем. Через 20 лет, в 1947 г., прогноз становился реальностью. Жданов озвучил замечания Сталина. Второй раздел доклада «Новая расстановка политических сил после войны и образование двух лагерей — лагеря империалистического, антидемократического, с одной стороны, и лагеря антиимпериалистического и демократического—с другой» первоначально был озаглавлен «СССР — оплот мира, демократии и социализма». Соответственно в окончательном тексте вместо «СССР» появились понятия «демократический лагерь», «СССР и демократические страны».
Конкретизируя поправки, Жданов старался раскрыть смысл концепции двух лагерей, закономерность их противостояния, опасность экспансионистской политики США. Он говорил о необходимости разоблачать агрессивные замыслы развязывания новой войны, закабаления Европы (в качестве примеров такой политики приводились программа помощи Турции и Греции, провозглашенная в марте 1947 г. Трумэном, и план Маршалла).
Доклад Жданова и материалы сентябрьской встречи появились в печати в конце 1947 г. И хотя свет увидело далеко не все, факт открытого противостояния двух систем, в первую очередь СССР —США, был закреплен публично. Оформление блоков шло теперь официально. Это обстоятельство отразилось на тактике Москвы при подготовке встречи в Польше и при ее организации. Как свидетельствуют подготовительные материалы, советская сторона поначалу задумывала широко поставить вопрос об ошибках некоторых компартий. В черновых вариантах доклада Жданова о международном положении упоминаются, в частности, чехословацкие и югославские коммунисты. Но ослабление позиций компартий во Франции и Италии, в правительства которых коммунисты в 1947 г. не вошли, а главное, опасения, что произойдет цепная реакция в некоторых странах Восточной Европы, заставили Москву сосредоточиться прежде всего на разборе «ошибок» и «неправильных действий» ФКП и ИКП.
Острокритический тон выступления Жданова был подхвачен другими участниками совещания. В одной из шифровок Сталину («Филиппов») от Жданова («Сергеев») и Маленкова («Борисов») о ходе заседания 26 сентября сообщалось: «Выступили представители всех делегаций. Все выступавшие полностью солидаризировались со всеми положениями доклада, заявили, что анализ международной обстановки и выводы они считают основой деятельности их партий. Все делегаты значительную часть своих выступлений посвятили критическому детальному разбору ошибок французской и итальянской компартий, причем критика носила острый характер и вместе с тем отражала желание всех товарищей, чтобы французские и итальянские товарищи в кратчайший срок исправили свои ошибки».
Особенно активно выступали югославы. М. Джилас, как отмечалось в шифровке в Москву от 25 сентября, «дал целый обзор ошибок руководства компартии Франции, начиная еще с войны, критика носила резкий характер и была хорошо обоснована». Югославский представитель обвинил французов в либерализме, фетишизации парламентских методов борьбы, в постоянных уступках буржуазии. Он утверждал, что во Франции и Италии имелись условия для полного захвата власти, осудил в связи с этим роспуск и разоружение по инициативе компартии партизанских отрядов.
Выступление Э. Карделя было посвящено в основном критике итальянских коммунистов. Ситуация в Югославии, где компартия в конце войны имела поддержку большинства населения, обусловила резкую постановку вопроса о коалициях. «Не могут долго сидеть вместе в одном и том же правительстве коммунисты, представители революционного рабочего класса, антиимпериалистических сил и социализма и представители финансового капитала и империализма или их лакеи, начиная с социал-демократии и идя направо. Такие смешанные правительства обозначают только то, что обе стороны слишком слабы, чтобы могли взять полную власть в свои руки, и что позиции в правительстве становятся ареной борьбы за конкретные административные, военные, полицейские, экономические и другие материальные командные посты в государственном управлении и во всем исполнительном и вооруженном аппарате, который именно и обозначает государственную власть». В этой борьбе, подчеркивал Кардель, «обыкновенно побеждает тот, кто берет решительный курс на полный захват власти, кто имеет ясную перспективу развития и пути к этой цели, у кого меньше иллюзий насчет прочности парламентской коалиции и избирательных цифр, если они не опираются на определенные командные высоты власти».
Кардель даже ставил вопрос шире, говоря о появлении в международном коммунистическом движении во время и после войны тенденции, обозначающей некоторый уклон от революционной теории марксизма-ленинизма, представлявшей в некотором смысле даже тенденцию к ревизии ленинизма. Эта тенденция заключалась в признании некоторыми компартиями возможностей «мирного парламентского развития империализма, а не ...дальнейшего обострения его внутренних противоречий и классовой борьбы», что означало, по Карделю, соскальзывание на позиции социал-демократизма, буржуазного национализма или фетишизации прочности и силы империализма.
Вместе с тем, учитывая настроения среди коммунистов Восточной Европы, Кардель заявил, что возможен мирный путь к социализму в Польше, Болгарии и ряде других стран, где «руководящая роль рабочего класса и коммунистических партий уже обеспечена при помощи прочных командных позиций, завоеванных в ходе войны в условиях, которые нам всем хорошо известны и которые, во всяком случае, не имеют никакого отношения к парламентским маневрам».
Советские представители исключительно высоко оценили выступления югославов. В шифровке от 26 сентября, направленной в Москву, констатировалось, что именно благодаря докладам Джиласа и Карделя разбор ошибок французской и итальянской партий «велся на очень высоком уровне. В итоге доклада и прений на совещании создалась обстановка крепкого морального и политического напора на обе делегации».
Столь оптимистическая оценка подкреплялась «покаянием» самих французских и итальянских делегатов на совещании. Дюкло, например, счел необходимым выступить на его закрытии (28 сентября) и выразить благодарность руководителю ЦК ВКП(б) и советским представителям. В частности, Дюкло подчеркнул: «Я благодарю его (Жданова. — Авт.) за то, что он помог нам отрегулировать наш компас, стрелка которого начала за последнее время отклоняться от правильного курса. Это могло привести нас к серьезной опасности. Но мы уедем отсюда еще более сильными и более уверенными в своих силах, потому что нам доверяют. Мы уедем отсюда полные благодарности за то доверие, которое оказано нам представителями ВКП(б) и товарищами из других партий».
Однако в начале 1948 г. достоянием советского руководства стала совершенно другая информация. Через югославских коммунистов ЦК ВКП(б) получил протокол заседания политбюро ЦК французской компартии в октябре 1947 г., рассмотревшего итоги совещания в Польше. Перевод этого документа Суслов направил Жданову, а тот Сталину. Вот этот текст: «Дюкло заявляет, что он и Фажон до начала самой дискуссии не знали, какова их настоящая задача. Дискуссия велась по воле советских делегатов. Жданов показал себя властным и навязал настоящий диктат. В политическом плане он выдвинул против французской и итальянской коммунистических партий настоящее обвинение. Он сказал, что присутствие коммунистов в правительстве или в оппозиции является безынтересной проблемой, которой все эти партии слишком занимались. Единственная цель — уничтожить капиталистическое хозяйство и систематически объединять живые национальные силы... <...> Он настаивал на необходимости препятствовать любой стабилизации правительства. Он ставил свободный выбор средств, которые необходимо употребить в национальном плане, и сказал, что для Кремля решающее значение имеет только цель... Жданов указал на то, что в целях избежания ошибок прошлого создается информационное бюро в Белграде. В будущем это бюро будет подготавливать новые методы пропаганды и организации. При нем будут сосредоточиваться сообщения об ударных группах и школах по подготовке кадров, о распределении и создании складов вооружения. Париж и Рим смогут вносить свои предложения, но должны будут ограничиваться решениями, принятыми Бюро в Белграде... <...> Москва будет полностью контролировать активность французской коммунистической партии. Он прибавил, что Маленков оправдал эту новую ситуацию, говоря, что социалистические партии в будущем больше не будут иметь надежды на то, что они смогут собрать массы, ссылаясь на верность марксизму... Дюкло и Фажон не скрывали своего огорчения. Они в ходе дискуссии прибавили, что ...у них создалось впечатление, как будто они находятся перед каким-то судом. Дюкло сказал, что он находился перед альтернативой или покориться, или порвать»[21].
Ставшее ныне известным выступление Дюкло на заседании политбюро ЦК ФКП подтверждает, сколь уверенно, по-хозяйски, вели себя соратники Сталина в кругу других учредителей Коминформа. Верх брали традиции Коминтерна. Этим и объяснялись принципиальные различия в оценках совещания в Польше со стороны Дюкло. Многоопытный П. Тольятти лучше других понимал позицию Дюкло на встрече в Польше и связывал ее с «глубокой традиционной приверженностью единству и дисциплине», которая была в те годы «для коммунистов других стран решающим элементом их поведения».
Создание информбюро открыло этап жесткой унификации идеологических основ коммунистического движения. Идея национально-государственного единства, облеченная коммунистами в концепцию народной демократии и национальных путей к социализму, подлежала разрушению. На смену ей предлагалось классовое государство диктатуры пролетариата. Реализацию такого поворота ЦК ВКП(б) связывал с изменениями в составе руководства компартий стран Восточной Европы, прежде всего с устранением тех, кто были активными проводниками идеи национальных путей к социализму.
После концентрации власти в странах Восточной Европы в руках компартий приверженность идее национальных путей к социализму все чаще стала рассматриваться Москвой как некая демонстрация их самостоятельности и угроза сокращения масштаба советского воздействия. Об этом еще раньше свидетельствовала реакция ЦК ВКП(б) на попытки руководства компартии Венгрии собрать в сентябре 1946 г. совещание представителей компартий стран Дунайского бассейна. Москва сочла такую инициативу нецелесообразной и нежелательной.
Аналогичной была советская реакция и на предложение М. Ракоши, поддержанного И. Тито и В. Широким в феврале 1948 г., созвать очередное заседание информбюро для рассмотрения вопросов федерации Балканских стран, венгеро-чехословацких отношений и судьбы «демократического греческого правительства Маркоса».
Перед идеологами ЦК ВКП(б) А.А. Ждановым и затем М.А. Сусловым встала задача завершить политико-идеологический поворот в коммунистическом движении, что означало бы окончательный отказ от концепции национального пути к социализму и признание советской модели как единственной. Финал этого процесса пришелся на 1948 г.
Как свидетельствуют материалы, поступавшие в МИД СССР по дипломатическим каналам, к этому времени межгосударственные политические отношения СССР со странами Восточной Европы были подменены межпартийными, точнее отношениями между компартиями. Если в 1945— 1946 гг. советские посольства имели активные и систематические контакты с деятелями различной ориентации, представлявшими весь политический спектр в странах Восточной Европы, то в 1948 г. контакты дипломатов с членами некоммунистических партий и, особенно, представителями оппозиции были окончательно свернуты.
Единственным союзником СССР в Восточной Европе остались идейные единомышленники — коммунисты. Задача установления политического контроля за ситуацией в странах региона значительно упростилась, а возможности диктата расширились. Опираясь на конфиденциальную информацию, поступавшую от партийных функционеров восточно-европейских стран, и учитывая наличие различных течений в компартиях, Сталин приступил к «чистке» в их руководстве.
Весной 1948 г. ЦК ВКП(б) был подготовлен блок материалов, предназначенных для обоснования необходимости кардинальных перемен в руководстве ряда компартий. Это были секретные служебные записки с критикой внутрипартийной и внутриполитической ситуации в четырех странах — Югославии, Венгрии, Польше и Чехословакии[22]. Что касается Румынии, то «разбор дела» А. Патрашкану и выведение его в феврале 1948 г. из состава ЦК РКП, видимо, оценивались в Москве как уже состоявшееся «очищение» партийного руководства РКП от сторонников политики широкой национальной коалиции. Это подтверждается оценкой итогов объединительного съезда коммунистов и социал-демократов в Румынии, которую сотрудники ЦК ВКП(б) дали в служебной справке: «Вся работа съезда проходила в обстановке полного единства на основе принятия принципов марксистско-ленинского учения. Основное положение устава партии о том, что идеологией партии является учение Маркса — Энгельса—Ленина—Сталина, находило свое конкретное выражение как в докладах Г. Деж и Радачану, так и во всех выступлениях делегатов съезда».
18 марта 1948 г. за подписями Л.С. Баранова и сотрудников отдела внешней политики В. Мошетова и В. Лесакова Суслову была направлена служебная записка «Об антимарксистских установках руководителей компартии Югославии в вопросах внутренней и внешней политики». Объемный документ (15 машинописных страниц) содержал претензии к лидерам КПЮ: игнорирование марксистско-ленинской теории как руководства к действию; неправильное и недоброжелательное отношение к Советскому Союзу и ВКП(б) «как руководителю всех прогрессивных антиимпериалистических сил мира»; переоценка собственных достижений, авантюризм во внешней политике, что выразилось, по мнению авторов записки, в претензиях Югославии на руководящую роль на Балканах и в Придунайских странах; оппортунизм в политике по отношению к кулаку; ликвидаторская политика в организационном построении компартии, ведущая к растворению партии в народном фронте.
Конкретизируя обвинения по первому пункту, авторы документа утверждали: «...Все послевоенные выступления секретарей ЦК КПЮ представляют собой конгломерат непродуманных ошибочных и вредных положений и ни в коем случае не могут претендовать на роль серьезных теоретических трудов, обобщающих практику югославской Действительности и излагающих перспективы дальнейшего развития страны по пути к социализму.
Это объясняется прежде всего тем, что руководители Югославской компартии в своих выступлениях не исходят из положений классиков марксизма-ленинизма, игнорируют марксистско-ленинскую теорию и не используют ее как руководство к действию. Так, например, в 53 выступлениях генерального секретаря югославской компартии Тито, сделанных им в период 1945—1948 гг. имеется только лишь одно место, где он в подтверждение правильности пути развития Югославии ссылается на учение классиков марксизма-ленинизма. Это единственный за три года случай, когда Тито называет имена Маркса, Энгельса и Ленина... Во всех его выступлениях нет ни одного слова о товарище Сталине как величайшем теоретике нашего времени — гениальном продолжателе дела Маркса, Энгельса, Ленина. Тито ни слова не говорит о великой авангардной роли коммунистических партий, и прежде всего о роли Всесоюзной коммунистической партии (большевиков).
Эти факты показывают, что вопросы теории полностью игнорируются руководителями югославской компартии».
В качестве доказательств антисоветских настроений в руководстве КПЮ приводились и такие примеры, как отказ принять на гастроли ансамбль Советской Армии, невнимание газеты «Борба» к постановлению ЦК ВКП(б) об опере Мурадели «Великая дружба», отсутствие интереса в пропаганде к опыту ВКП(б) в развертывании стахановского движения и т.д. Обращаясь к внутренней политике КПЮ, составители документа акцентировали внимание на тезисе о недооценке классовой борьбы в деревне и опасности кулачества: «Руководители югославской компартии, увлекаясь своими успехами в деле экономического строительства и укрепления политической власти, не уделяют серьезного внимания классовой борьбе в стране и недооценивают значения этой борьбы. Как правило, они ограничиваются только -формулировками о борьбе реакции и демократии и не доводят этого понятия до классовой борьбы. Так, например, во всех выступлениях Тито нет ни одного места, где бы говорилось о неизбежности классовой борьбы и особенно о борьбе с кулачеством. Даже само определение "кулак" не употребляется, он называет кулаков богатыми и зажиточными крестьянами...».
Исходя из ленинского тезиса о том, что мелкое производство ежедневно, ежечасно и в массовом масштабе рождает капитализм, авторы документа характеризовали политику руководства КПЮ по отношению к зажиточному крестьянству как оппортунистическую: «Эта оппортунистическая политика во многом напоминает политику Бухарина по вопросу о крестьянстве».
В вину лидерам КПЮ вменялось то, что они предали забвению основные организационные принципы большевизма о коллегиальности руководства, принципы демократического централизма. В этой связи в записке от 18 марта 1948 г. говорилось: «Занимая все важнейшие государственные посты, генеральный секретарь ЦК КПЮ Тито фактически один осуществляет руководство всей общественной жизнью страны и ее внешней политикой. Это порождает у него вождизм, самолюбие и самонадеянность при отсутствии элементарных знаний марксистско-ленинской теории.
Характерно и то, что партийный аппарат является придатком государственного и хозяйственного аппарата. Во всех республиках, за исключением Боснии, премьер-министры являются первыми секретарями ЦК республиканских компартий. Оргсекретарь ЦК КПЮ Ранкович, ведающий одновременно кадрами, является одновременно министром внутренних дел югославского правительства.
Пленумы ЦК партии не проводятся, решения ЦК и политбюро не публикуются. К решению партийных задач не привлекаются широкие партийные слои. Все принципиальные вопросы решаются в узком кругу (Тито, Кардель, Ранкович, Джилас)... Эти ошибки превращают их в подголосков буржуазии в проведении внутренней и внешней политики страны, что таит в себе большие опасности для дальнейшего развития и построения социализма в Югославии».
Внимательное изучение позволяет рассматривать этот документ как подготовительный вариант первого письма (от 27 марта 1948 г.) ЦК ВКП(б) руководству югославской компартии; вполне возможно, он был не единственным. Более того, знакомство с аналогичными материалами, в которых рассматривается ситуация в других компартиях, Дает основание рассматривать записку от 18 марта 1948 г. как трафарет с набором обвинительных аргументов (отсюда и наш особый интерес к ней).
Если придерживаться хронологического порядка, то следующим был документ «О националистических ошибках руководства ВКП и буржуазном влиянии в венгерской коммунистической печати». Здесь также ставился вопрос об отношении руководства ВКП к Советскому Союзу. Венгерским коммунистам вменялось в вину излишне настойчивое и частое подчеркивание национального характера партии. Сотрудники ЦК ВКП (б) в марте 1948 г. старались доказать, что «руководители компартии нередко отходят от правильной линии и скатываются к националистическим позициям. Наиболее ярко это проявляется в отношении руководства ВКП к Советскому Союзу.
Ракоши, Фаркаш, Реваи и другие руководители компартии в своих официальных выступлениях подчеркивают необходимость дружбы Венгерской республики с Советским Союзом, говорят о великой исторической миссии советского государства, о роли тов. Сталина. Однако в повседневной работе большинство руководителей ВКП, вероятно, боясь обвинений в том, что они — "агенты Москвы", игнорируют Советский Союз, стараются умолчать о нем, а подчас стараются встать в позу людей, которым нет дела до советского государства... Игнорирование Советского Союза и его интересов со стороны руководства компартии особенно проявляется в том, что руководство компартии не только не занимается и не интересуется вопросами пропаганды Советского Союза и советской культуры в Венгрии, но и терпимо относится к многочисленным фактам выхода книг и публикаций материалов, грубо искажающих советскую действительность и прямо антисоветского содержания...».
Судя по приведенным фрагментам, смысловой акцент делался лишь на двух сюжетах - отношение к СССР и «национализм» венгерской компартии. Проблема «национальные пути к социализму», вызывавшая тогда напряженность как в руководствах самих компартий стран Восточной Европы, так и между ними и ЦК ВКП (б), открыто не поднималась. Тем не менее за обвинениями в национализме скрывались именно эти разногласия, что подтверждается материалами, направленными Л.С. Барановым секретарю ЦК ВКП(б) М.А. Суслову 5 апреля 1948 г. Оба документа анализировали ситуацию в руководствах компартии Чехословакии и Польской рабочей партии.
В записке «О некоторых ошибках коммунистической партии Чехословакии», подписанной Барановым, Мошетовым и Антиповым, отмечалось, что КПЧ и ее лидеры допускают серьезные ошибки, чреватые опасными последствиями. На первое место среди этих «ошибок» была поставлена «ориентация в теории и на практике на особый мирный путь к социализму без жертв и классовой борьбы». Критике этого пути был посвящен раздел «Антимарксистские установки о мирном пути развития Чехословакии к социализму». В нем говорилось: «Многие лидеры КПЧ допускали серьезную ошибку, заключавшуюся в том, что они наивно верили в возможности "тесного сотрудничества" с буржуазными партиями в рамках национального фронта и его правительства. В своей практической деятельности лидеры КПЧ до последнего времени ошибочно полагали, что "коалиционное сотрудничество с буржуазными партиями в рамках программы Национального фронта позволит избежать классовой борьбы..."». Далее следовали конкретные примеры из выступлений А. Запотоцкого в декабре 1947 г., К. Готвальда в марте 1946 г., В. Копецкого в январе 1948 г., Э. Бенеша в сентябре 1945 г. и др. Рассмотрение фрагментов из выступлений лидеров КПЧ завершалось жестким выводом: «Таким образом, становится очевидным, что руководство КПЧ придерживается антимарксистских установок по вопросу о мирном пути к социализму без жертв и классовой борьбы; руководство КПЧ переоценивает результаты демократических преобразований в стране и недооценивает сил реакционной буржуазии и помещиков и сохранявшейся в их руках экономической базы; руководство КПЧ, стремясь обосновать возможность мирного развития к социализму якобы при отсутствии в Национальном фронте противоположных интересов противоположных классов, фактически замазывает классовые противоречия, отходит тем самым от марксистско-ленинской теории классовой борьбы; руководство КПЧ вплоть до последних (февральских) событий в стране недооценивало сил трудящихся масс и самой партии, а также важной роли массовых политических акций, поддержанных широчайшими кругами народа, и тем самым неизбежно скатывалось в государственной деятельности на путь соглашательства и различных компромиссов с буржуазными Партиями». И далее: «Находясь в плену иллюзий буржуазного парламентаризма и переоценивая свои успехи в борьбе за демократизацию страны, лидеры КПЧ рассчитывали сломить сопротивление буржуазных партий и изменить политику Национального фронта в желаемом для коммунистов направлении, путем завоевания большинства голосов на очередных парламентских выборах...
Итоги февральских событий 1948 г. в Чехословакии наглядно подтвердили, что компартия располагала необходимыми силами и условиями для того, чтобы изменить характер Национального фронта и его политику, приведя ее в соответствие с требованиями трудящихся масс и не дожидаясь того момента, когда партия будет располагать 51% голосов на выборах, т.е. парламентским большинством ».
Третий раздел рассматриваемого документа был озаглавлен «Пренебрежение принципами большевизма в построении КПЧ и последствия этого пренебрежения», четвертый — «Ошибки КПЧ по национальному вопросу». Последний раздел посвящался анализу «ошибок» КПЧ по крестьянскому вопросу. Его авторы считали, что все проведенные до 1948 г. мероприятия только лишь «ограничивают объем крупного частного землевладения в Чехословакии, но отнюдь не подрывают основ капитализма в чехословацкой деревне.
Таким образом можно сделать вывод, что: руководство КПЧ не располагает в вопросах аграрной политики четкой научно разработанной программой, ограничиваясь проведением частичных мероприятий, не подрывающих по сути основ капитализма в деревне... Руководство КПЧ не ориентирует кадры партии на опасность роста кулачества и, по сути дела, скатывается на позиции антимарксистских установок о "самотеке" социалистического переустройства деревни».
Вышеприведенные фрагменты свидетельствуют, что весной 1948 г., немногим более чем через месяц после февральских событий, утвердивших монополию компартии на власть, в Москве были полностью критически переоценены все основные аспекты политического курса КПЧ и ее руководства.
Одновременно в ЦК ВКП(б) так же критически рассматривалась политическая линия ППР. 5 апреля 1948 г., за подписью Л. Баранова, Н. Пухлова и В. Овчарова секретарю ЦК ВКП(б) М.А. Суслову был направлен документ «Об антимарксистских идеологических установках руководства ППР», в котором были подвергнуты критике основные направления политической деятельности руководства ППР. В центре внимания авторов оказались опять-таки проблемы национализма. Документ открывался разделом «Польский марксизм» — как выражение польского национализма».
Руководство ППР обвинялось в том, что оно не только не ведет борьбу против национализма, но и само занимает в этом вопросе неверные позиции. По мнению авторов, исходной точкой для руководства ППР в приспособлении идеологической линии партии к национализму явилась постановка вопроса о коренном отличии развития Польши от Советского Союза.
В подтверждение этого тезиса приводилась уже упоминавшаяся выше речь В. Гомулки 30 ноября 1946 г. на собрании варшавского актива ППР и ППС, где он обосновывал специфику польского пути к социализму. Вывод Гомулки о возможности мирного эволюционного пути развития Польши вызвал резкую реакцию в аппарате ЦК ВКП(б): «В стремлении доказать мирный эволюционный путь развития Польши, В. Гомулка доходит до утверждения, что "в момент освобождения польских земель государственная власть, можно сказать, лежала на улице". Как видно из аргументации В. Гомулки, он недооценивает решающую роль Советского Союза и Советской Армии, обеспечивших благоприятные предпосылки для победы сил польской демократии над реакцией и укрепления демократического строя в Польше... Такая характеристика периода становления демократического государства в Польше, видимо, понадобилась В. Гомулке Для доказательства мирного эволюционного пути Польши к социализму. С этой целью он и выдвигает положение о том, что для Польши необязателен этап диктатуры пролетариата... На базе этих рассуждений о коренном отличии развития Польши от Советского Союза и родилась "теория польского марксизма", долженствующая оправдать Приспособление к национализму и националистические тенденции в руководстве ППР». Затем утверждалось: «Руководство ППР только формально признает "марксистскую теорию", так как без учения Ленина — Сталина нет творческого марксизма. Руководство ППР, идя по пути сознательного замалчивания значения учения Ленина — Сталина и фактического отрицания идейно-теоретического и практического опыта большевистской партии в борьбе за массы и построение социализма, идейно разоружает партию. Отсутствие у ППР на вооружении такой революционной теории и явный уклон руководства ППР к национализму создает серьезные опасения за дальнейшую политическую линию и практическую деятельность ППР и возникновение опасности перерождения отдельных звеньев партии. "Польский марксизм", призванный оправдать взгляды польского национализма, наносит также серьезный ущерб делу сближения польского и советского народов, не приближая, а удаляя их друг от друга...
Националистические устремления руководства ППР также резко проявляются в Войске Польском. Они выражаются в стремлении устранить из Войска Польского советских офицеров-коммунистов, воспрепятствовать проникновению информации об СССР и замалчивать великую освободительную миссию Советской Армии в прошедшей войне и в освобождении Польши».
Отдельный раздел документа был озаглавлен «Хвостизм» ППР в теории и практике крестьянского вопроса». Главное обвинение в адрес руководства ППР было связано с отказом последнего от создания колхозов в деревне, что рассматривалось авторами материала как отрицание «применимости учения Ленина — Сталина и опыта социалистического строительства в Советском Союзе для Польши».
Документ завершался выводом: «Все вышесказанное показывает ошибочность идейно-теоретических установок руководства ППР и наличие в партии ясно выраженного националистического уклона. Стремление руководства ППР подменить учение Маркса — Энгельса — Ленина—Сталина "польским марксизмом" и националистическая практика (печать, армия) некоторых деятелей ППР свидетельствует, насколько глубоко национализм проник в партию».
Таким образом, приведенные выше фрагменты секретных подготовительных документов ЦК ВКП(б), однотонность содержавшихся в них обвинений, которые выдвигались в адрес руководства компартии Югославии, Венгрии, Чехословакии и Польши, и агрессивный тон обвинений не оставляют сомнений в том, что на рубеже 1947— 1948 гг. в Москве задумывалась широкомасштабная репрессивная политическая акция. Названные документы свидетельствуют, что советско-югославский конфликт, разразившийся весной—летом 1948 г. явился, по сути дела, лишь составным элементом общего плана установления прямого диктата ЦК ВКП(б) в странах региона в целях унификации их политического курса. Для большинства стран Восточной Европы это означало устранение с политической сцены носителей реформаторских тенденций в руководстве компартий и сосредоточение всей полноты власти в руках сторонников форсированного развития по советскому образцу.
Заслуживает внимания и стиль работы сотрудников аппарата ЦК ВКП(б), готовивших материалы для секретарей ЦК и членов Политбюро. Не подлежит сомнению, что эти люди заботились не столько о глубине анализа, предпринимаемого ими, сколько о правильном исполнении заказа, полученного свыше. А уж они хорошо знали, кто главный заказчик и чего он хочет.
Однако неожиданно советская сторона столкнулась с препятствием: ЦК КПЮ не пожелал подчиниться диктату из Москвы[23]. Руководство КПЮ, выражая готовность признать некоторые ошибки в политике своей партии, остро реагировало на унизительную форму обращения. Сотрудник отдела внешней политики Мошетов, вручавший И.Б. Тито и Э. Карделю второе письмо ЦК ВКП(б), в Докладной записке на имя Суслова писал: «21 мая Тито принимал один. Он закрыл двери и окна, пригласив меня к столу. Вручая ответное письмо, Тито сказал: "Мы не находим возможным обсуждать наш вопрос на заседании Информбюро по ряду причин. Мы считаем, что в ряде вопросов мы не только не хуже других, которые постарались раскритиковать нас и прочитать нам лекцию. Я имею в виду венгров, чехов, румын. Разве у нас больше капиталистических элементов, чем у них? Разве у них меньше кулаков, чем у нас? Разве мы меньше пролили крови в борьбе против врага, в том числе и тех стран, партии которых берутся нас поучать? Мы не против критики, но критики справедливой и принципиальной. Нам очень обидно, что в письме много фактов обобщено, хотя фактов можно привести еще больше, за которые нас можно критиковать... Наш народ гордый — это мы знаем, он воевал много и не только в последнюю войну. Этого нельзя не доучитывать. Даже только из этих соображений было бы нецелесообразно выносить наши разногласия на широкое обсуждение... Наиболее правильным решением всех этих вопросов было бы решение между двумя нашими партиями... Приехали бы к нам 2 — 3 члена ЦК, выяснили бы все вопросы на месте, а потом бы решили, что правильно, что неправильно..."»[24].
В конце мая —начале июня 1948 г. советская сторона уведомила В. Гомулку, К. Готвальда, Г. Димитрова, Г. Георгиу-Дежа, П. Тольятти, М. Тореза, М. Ракоши о предстоящем заседании Информбюро, предложив избрать местом работы одну из южных областей Украины, что было бы удобным, по мнению ЦК ВКП(б), для большинства компартий. В середине июня вопрос о месте проведения совещания оставался открытым: в проекте письма Сталина ЦК КПЮ от 14 июня 1948 г. югославам предлагалось явиться в Бухарест «в ЦК румынской рабочей партии к тов. Деж и получить направление к месту работы Информбюро»[25].
Руководство КПЮ отказалось явиться на слушание югославского дела в информбюро. Это имело далеко идущие последствия. Хотя и без участия Югославии, советско-югославский конфликт по инициативе советской стороны был «коминформизирован». В ходе углубления конфликта формулировки все ужесточались, обвинения против югославов росли как снежный ком. Апогеем стала в высшей степени несправедливая по существу и разнузданная по форме резолюция будапештского заседания информбюро «Югославская компартия во власти убийц и шпионов». Так была подвергнута остракизму югославская компартия; еще вчера дружественная страна была поставлена в положение глубокой изоляции от «демократического лагеря».
Конфликт сопровождался серьезными коррективами в тактической линии ЦК ВКП(б), определявшей отношения с компартиями стран Восточной Европы. Был взят курс на идейную дискредитацию и устранение отдельных руководителей-коммунистов, наиболее активно отстаивавших концепцию национального пути к социализму. Такими считались В. Гомулка, Т. Костов, Л. Райк, Л. Патрашкану и другие. Им были предъявлены обвинения в националистическом уклоне, недооценке роли СССР и враждебном, неискреннем отношении к родине социализма, в связях с Тито и пр. В действительности за этими обвинениями скрывалось стремление советского руководства пресечь какие-либо проявления самостоятельности в действиях восточно-европейских компартий, чреватые отклонением от советской практики построения социализма в сталинском варианте.
Таким образом, 1948 г. стал переломным: он завершил особый, отчетливо выраженный этап послевоенного развития Восточной Европы, когда в обществе стран этого региона шла острая политическая борьба между сторонниками различных концепций и альтернатив. Эта борьба определяла переходное, вариативное состояние общества, пытавшегося определить принципы своего дальнейшего демократического развития. Фактически период 1944— 1948 гг., именуемый народной демократией, оказался промежуточным этапом между тоталитарными режимами правого и левого толка.
Победа сталинизма в Восточной Европе была обусловлена как объективным состоянием послевоенного восточноевропейского общества (обнищание, люмпенизация всех социальных слоев, социально-политическая демагогия коммунистов) и международной ситуацией (превращение СССР в мировую сверхдержаву, мифологизация советской действительности), так и силовыми методами вмешательства СССР во внутриполитические процессы.
1949 г. открыл новый этап в утверждении сталинизма в Восточной Европе. Он начался гигантскими судебными Политическими процессами внутри коммунистического Движения. Сначала состоялся неправедный суд над Л. Райком в Венгрии и Т. Костовым в Болгарии. Несколько позже (1950- 1952 гг.) прошла серия процессов в Чехословакии над Г. Гусаком, Л. Новомесским, М. Швермовой, Р. Сланским. В Польше готовился процесс против В. Гомлки и М. Спыхальского.
Архивные материалы дают основание сделать вывод, что советское руководство для раскручивания этих процессов-монстров использовало не только внутриполитические расхождения в руководстве компартий, но и личностные конфликты между отдельными лидерами. Немало фактов подтверждает, что партийные функционеры в борьбе за руководящие посты и кресла стремились сделать арбитром Сталина, возбудить в нем недоверие к своим соперникам.
В информации посольств СССР, поступавшей в 1948—1952 гг. в Москву из Праги, Будапешта, Варшавы, Софии и других столиц формировавшегося советского блока, содержалось много компрометирующего материала на партийных и политических деятелей высокого ранга. Советские дипломаты, получая эту информацию, как правило, в конфиденциальном порядке, использовали ее для характеристик новой политической элиты стран региона. Эти характеристики, предназначавшиеся для ЦК ВКП(б), заботливо подшивались в особые досье и личные дела. До поры они могли лежать невостребованными, но в нужный момент тот или иной материал извлекался сотрудниками отдела внешнеполитической информации и подавался наверх — в Секретариат ЦК, а нередко и непосредственно Сталину. Наиболее яркий пример — письмо Б. Берута с критикой политического курса В. Гомулки, направленное в Москву еще в 1944 г., но использованное для «дела» Гомулки летом 1948 г.[26]
Особой активностью в этом отношении отличался лидер венгерских коммунистов М. Ракоши. В фондах РЦХИДНИ и Архива президента РФ нам удалось ознакомиться с его обращениями в ЦК ВКП(б) и лично к Сталину, в которых называются десятки имен (в том числе чехословацких и немецких коммунистов). Ракоши обвинял своих соратников по комдвижению в отступлениях от марксизма, в связях с иностранной разведкой и с агентами Тито, требовал немедленного суда над ними. Следственные материалы, поступавшие лично Сталину, как правило, рассылались «для информации» руководителям компартий. Так, например, показания В. Клементиса и О. Шлинга, присланные из Чехословакии, были направлены за подписью Сталина Б. Беруту, В. Червенкову, Г. Георгиу-Дежу и М. Ракоши[27].
Следствием зловещих процессов было расползание репрессий за пределы коммунистического движения. Они принимали различные формы, разрушали жизни и судьбы сотен тысяч людей. Систематические «чистки» госаппарата, армейской верхушки, партийных структур сохранившихся в отдельных странах некоммунистических партий-союзниц, профсоюзов, кооперативных и общественных организаций создавали атмосферу взаимного недоверия, страха, подозрительности, неуверенности. Документы свидетельствуют, что не только отдельные лица, сколь ни велико было их число, становились жертвами репрессивных акций. В поле зрения органов попала и такая общественно-духовная организация, как церковь. Судебные процессы против ксендзов и арест кардинала С. Вышинского в Польше, процесс кардинала Миндсенти в Венгрии, арест 15 членов Верховного совета евангелических церквей в Болгарии, обвиненных, кстати, в подрывной антигосударственной деятельности, подготовке иностранной интервенции для свержения народно-демократического строя и шпионаже в пользу англоамериканцев, — все это примеры одного ряда.
Нельзя обойти молчанием и вопрос о судьбах гражданского общества в тех странах, где уже в 1944— 1945 гг. и, особенно, после войны широко применялись репрессивные меры, подобные тем, которые пережили народы СССР в первые годы советской власти, а потом в период довоенных пятилеток. Огромные масштабы репрессивной политики способствовали складыванию особой политико-психологической обстановки, ускорявшей формирование в Восточной Европе системы государств тоталитарного типа. Если в первые послевоенные годы многопартийность как выражение множественности социальных интересов и политических ориентации была реальностью, то в новых условиях некоммунистические партии «самоликвидировались» или были сведены до уровня «декорации», символизировавшей многопартийность. На самом же деле единственным и безраздельным властным субъектом стали компартии, а носителем власти выступала партийно-государственная номенклатура.
К 1949 г. новая бюрократия в значительной своей части уже была сформирована. Прежде всего этот процесс прошел в тех структурах, которые в 1945— 1948 гг. контролировались коммунистами (армия, госбезопасность, министерство внутренних дел). Установив монополию на власть, руководство компартий развернуло интенсивную деятельность по формированию класса управленцев во всех сферах общественной жизни из своих функционеров. Важнейшим критерием подбора кадров становилось (по советскому образцу) классовое происхождение, его «чистота».
Сегодня ясно, что профессионально-образовательный уровень новых управленцев не соответствовал тем задачам, которые на них возлагались. Даже в высокоразвитой Чехословакии, где еще в XIX в. неполное среднее образование (восемь классов) было обязательным и всеобщим, две трети коммунистов — депутатов Национального собрания — имели неполное среднее или среднее образование и лишь 11% — законченное высшее. Функционеры партийно-государственной элиты в Польше также чаще всего не имели должного образования. Например, лидер компартии В. Гомулка имел среднее образование, глава государства Б. Берут окончил кооперативные курсы, руководитель службы безопасности С. Радкевич — четыре класса народной школы. Зато все они обучались в Международной Ленинской школе в Москве.
Материалы об образовательном уровне номенклатуры среднего звена в Болгарии еще более показательны: из 14 работников Софийского областного комитета партии трое имели высшее и трое — среднее образование. Остальные не указали своего образовательного уровня, что, скорее всего, означало обучение только в начальной школе. Также не заполнили графу об образовании более 65% членов горкома БКП в г. Плевене[28].
Эти объективные данные определили одну из главных причин возникновения института советских советников и их продолжительного пребывания в Восточной Европе. Показательно, что именно в 1949 г. институт советников, действовавший в отдельных странах с 1945 г. (например, в органах госбезопасности Болгарии, госбезопасности и армии Польши, в армии Югославии), стал превращаться в систему, охватывавшую почти все стороны общественной жизни. В фонде Совета Министров СССР отложились многочисленные документы, показывающие, что в 1949— 1951 гг. руководство стран Восточной Европы систематически обращалось к правительству СССР с просьбами прислать советников и специалистов в экономические министерства, армию, в органы госбезопасности, в военные отрасли промышленности и пр. Как правило, просьбы удовлетворялись, сроки пребывания специалистов и советников в странах (опять-таки по просьбе их руководителей) продлевались.
Сохранились статистические данные, характеризующие масштабы деятельности советских советников и специалистов в странах региона. Например, экономические министерства и ведомства СССР направили в 1949 г. 99 своих представителей в Болгарию, 14 - в Румынию, 8 — в Польшу, 6 — в Чехословакию. Если на промышленных объектах Болгарии в 1948 г. консультировали и оказывали техническую помощь 65 советских специалистов, то в 1949 г. - уже более 200, в 1950 г. - 400, а в 1952 г. - 996. Большая группа военных советников работала в Болгарии. В 1950 г., например, только при штабе военно-морского флота состояло до 12 человек. Особенно многочисленным был состав советских офицеров в Войске Польском: в 1949—1952 гг. в нем состояло 269 офицеров, в том числе 35 генералов[29].
В целом советские советники и специалисты сыграли важную роль в создании национальных органов безопасности и внутренних дел по типу МВД—МГБ СССР, реорганизации армии, ее перевооружении и унификации структур с Советской Армией. Они активно содействовали перестройке экономики этих стран в ходе индустриализации, коллективизации, введения жесткой централизации и госконтроля. Их деятельность была направлена на создание основ тоталитарного общества.
Единая система советников окончательно сложилась в 1951 г. Не лишне подчеркнуть, что система советников была для Кремля не только источником детальной и разносторонней информации о странах региона, но и инструментом контроля всех сфер их духовной и материальной жизни. Такое положение дел обеспечивало необходимое, с точки зрения советского руководства, укрепление и развитие всего социалистического лагеря.
Одновременно унифицировалась идеология стран советского блока. Эти страны целенаправленно отсекались от информационного воздействия Запада, на который политико-культурные традиции региона (особенно в Польше, Чехословакии и Венгрии) прежде во многом ориентировались. Законом стала энергичная переориентация на советские информационные источники. Повсеместно закрывались культурные центры, библиотеки и институты при посольствах и миссиях западных стран, сокращалось и прекращалось распространение западной печати, глушились радиостанции, вещавшие с Запада[30]. Воздействие на сферу культуры осуществлялось также через представителей Всесоюзного общества по культурным связям с заграницей (ВОКС) и Совинформбюро в странах Восточной Европы.
В начале 50-х годов в регионе была введена политическая цензура по типу главлита. Примечательно, что советские дипломатические представители в Болгарии считали отсутствие цензуры в стране серьезным недостатком. В политотчете посольства СССР за 1952 г. указывалось: «В настоящий момент социалистического строительства в Болгарии, когда вопросы овладения марксистско-ленинской идеологией и социалистического воспитания народа приобретают особо важное значение, мы считали бы целесообразным порекомендовать болгарским друзьям установить строгий порядок в издательском деле путем организации цензуры в стране и введения строгого контроля за издательством»[31].
Однако болгарская сторона сама проявила активность, и в середине октября 1952 г. политбюро ЦК БКП уже поручило специальной комиссии подготовить проект о введении централизованного института цензуры по подобию советского главлита. Становление структуры болгарского главлита проходило под строгим контролем прибывшего в Болгарию заместителя начальника главлита СССР В.В. Катышева.
Информация, поступавшая из СССР и об СССР, была строго регламентированной и идеологически выдержанной. Информационный контроль был сосредоточен в секретариате ЦК ВКП(б). Приведем характерный пример. Секретариат ЦК счел нецелесообразной организацию переписки советских колхозов и МТС с кооперативами и МТС стран народной демократии, а также соревнование между ними за высокие урожаи. Мотивировкой явилось признание различных условий деятельности советских колхозов и зарубежных земледельческих кооперативов. Но подлинная причина заключалась в том, что урожаи в СССР были ниже, чем в странах Восточной Европы[32].
Иначе говоря, советская номенклатура не хотела, чтобы население Восточной Европы, с одной стороны, имело прямые контакты с западными странами, а с другой — с трудящимися СССР. Но дело не только в этом. Кремлевское руководство, создавая соцлагерь, тщательнее, чем раньше, заботилось о закрытости советского общества. Оно и раньше не ставило перед собой задачу организации массового туризма; наоборот, въезд в страну и выезд из нее постоянно контролировались. Война побудила Политбюро ЦК ВКП(б) ужесточить прежние меры. Причины лежали на поверхности. Во-первых, Запад не должен был знать реальное состояние народного хозяйства СССР, который, вопреки разрухе и потерям, быстро втягивался в ракетно-ядерную гонку. Во-вторых, номенклатура всячески препятствовала любой возможности знакомства советских людей с жизнью за рубежом, а тем более сопоставления увиденного с собственным положением.
Верхи хорошо знали, сколь значителен в СССР разрыв между официальными лозунгами, пропагандой, партийно-правительственными заявлениями, постановлениями, планами и их реализацией. Требовался не только идеологический пресс. Недаром после войны в строгой изоляции оказались и военнопленные, вернувшиеся домой, и большое число граждан, насильственно угнанных оккупантами на Запад, а затем возвращенных на родину. В 1947 г. был принят беспрецедентный закон о запрете браков с иностранцами. Чуть позднее началась пресловутая борьба с космополитизмом. Все более всевластной становилась цензура. Небывалых размеров достиг ГУЛАГ. Возобновились массовые аресты, от которых никто не был застрахован — ни рядовые колхозники, рабочие, служащие, ни члены ЦК ВКП(б).
В печати подобные факты, как правило, не появлялись. Газеты и радио едва справлялись с лавиной статей, сообщений и комментариев, призванных показать успехи восстановления советской экономики в городе и деревне, энтузиазм героев труда, всенародную преданность идеям коммунизма, неизбывную любовь к товарищу Сталину. 70-летие генералиссимуса, необычайно широко отмечавшееся в 1949 г., изображалось как небывалый в истории триумф Вождя, Учителя, Корифея всех наук, Отца народов, Единственного гаранта мира на планете. Не лишне заметить, что приведенные эпитеты взяты из статей, речей и выступлений того времени.
На юбилей в Москву приехали Мао Цзэдун, Димитров, Гомулка, Ракоши, Готвальд, Пик, Георгиу-Деж, Ким Ир Сен, Хо Ши Мин. Впервые они собрались вместе в таком составе в качестве лидеров компартий, ставших одновременно руководителями государств. Напомним, в 1949 г. на путь, проторенный СССР, встали КНР и ГДР. Тогда же начал функционировать Совет Экономической Взаимопомощи (СЭВ). Беспристрастная статистика свидетельствовала: лагерь социализма населяла примерно треть всего человечества. Общепризнанным центром все собравшиеся в Москве провозглашали Советский Союз, возглавляемый Сталиным. Клятвы верности темпераментно произносили Торез, Тольятти, Ибаррури, представлявшие компартии Франции, Италии, Испании, и другие посланцы коммунистов всех континентов планеты.
Мы никогда не узнаем, о чем тогда думал юбиляр. Вспоминал ли основателя большевизма или отвергнутого Тито? Может быть, готовился к непростому разговору с Мао или просто скучал, ожидая завершения бесконечных дифирамбов? Но хорошо известно, что для советского народа это празднование стало ярким подтверждением величия Сталина, могущества международного авторитета СССР, исторической значимости избранного пути. В новом свете виделось и создание соцлагеря: сам факт его рождения трактовался как важнейшая победа, оправдывающая потери и трудности на пути «к сияющим вершинам коммунизма».
Доктор исторических наук Г.П. Мурашко, доктор исторических наук Т.В. Волокитина, доктор исторических наук А.Ф. Носкова.
1 Под странами Восточной Европы имеются в виду государства, которые после второй мировой войны оказались в сфере влияния СССР и затем составили основу «социалистического лагеря» на Европейском континенте. Более подробно о возникновении двух лагерей, конфронтации двух систем говорится в первом томе данной книги в статье B.C. Лельчука «У истоков биполярного мира».
2 См.: Волокитина Т.В., Мурашко Г.П., Носкова А.Ф. Народная демократия: миф или реальность? Общественно-политические процессы в Восточной Европе. 1944—1948. М., 1993. С. 92-203.
3 Российский центр хранения и изучения документов новейшей истории. Ф. 17. Оп. 128. Д. 125. Л. 87; Д. 782. Л. 52-53. Далее: РЦХИДНИ.
4 См.: Советская внешняя политика в годы холодной войны (1945-1985). Новое прочтение. М., 1995. С. 108.
5 РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 128. Д. 37. Л. 15.
6 Там же. Д. 1019. Л. 11; Д. 914. Л. 205.
7 Архив президента РФ. Ф. 45. Оп. 1. Д. 355. Л. 54. Далее: АПРФ; РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 128. Д. 903. Л. 98; Daily Herald. 22.08.1946. P. 2.
8 РЦХИДНИ. Ф. 77. On. 3. Д. 63. Л. 3-4, 44.
9 Pravolfdu. 1945.23.12.
10 См.: Мурашко Г.П., Носкова А.Ф. Советский фактор в Восточной Европе. 1944— 1948 // Советская внешняя политика в годы «холодной войны». Новое прочтение. М, 1995.
11 См.: НКВД и польское подполье. По «Особым папкам И.В. Сталина». 1944-1945 гг.: Сб. документов. М, 1994.
12 Государственный архив Российской Федерации. Ф. 9401. Оп. 2. Д. 93. Л. 265, 275, 284-296. Далее: ГАРФ; Архив внешней политики РФ. Ф. 07. Оп. 10. П. 330; Д. 24. Л. 2. Далее: АВПРФ.
13 РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 128. Д. 750. Л. 11, 40, 57, 58.
14 Там же. Д. 1019. Л. 21.
15 Там же. Д. 903. Л. 75-88.
16 Там же. Ф. 77. Оп. 3. Д. 89. Л. 3-13.
17 Там же. Ф. 17. Оп. 128. Д. 1083. Л. 214-215.
18 Там же. Д. 1081. Л. 9-10, 84-88.
19 Там же. Д. 314. Л. 211.
20 См.: Адибеков Г.М. Коминформ и послевоенная Европа. 1947—1956. М, 1994. С. 4, 34-35, 187.
21 РЦХИДНИ. Ф. 77. Оп. 3. Д. 98. Л. 2-3.
22 Там же. Ф. 17. Оп. 128. Д. 1163. Л. 9-24; Д. 1165. Л. 63-68; Д. 1162. Л. 44-73; Д. 1161. Л. 1-19.
23 См.: Гиренко Ю.С. Сталин и Тито. М., 1991; Гибианский Л.Я. У начала конфликта: балканский узел // Рабочий класс и современный мир. 1990. № 2; Он же. К истории советско-югославского конфликта. 1948-1953 гг.: секретная советско-югославо-болгарская встреча в Москве 10 февраля 1948 г. // Советское славяноведение. № 1—4. 1992.
24 РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 103. Л. 3, 5.
25 Там же. Д. 102. Л. 3, 4-4 об.
26 СССР-Польша: механизмы подчинения. 1944-1949. М., 1995. Док. 17.
27 АПРФ. Ф. 45. Оп. 1. Д. 394. Л. 69; Ф. 30. Оп. 66. Д. 803. Л. 157; Д. 804. Л. 10-12.
28 РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 128. Д. 490. Л. 125; Д. 63. Л. 5, 7, 17; Д. 758. Л. 1-14.
29 ГАРФ. Ф. 5446. Оп. 53. Д. 352. Л. 9, 19, 20-21; Оп. 59. Д. 548. Л. 7-9; АВПРФ. Ф. 074. Оп. 39. П. 161. Д. 17. Л. 26; Оп. 40. П. 174. Д. 54. Л. 170; Оп. 42. П. 186. Д. 13. Л. 160.
30 АВПРФ. Ф. 021. Оп. 3. П. 8. Д. 192. Л. 109-112, 131-135; ГАРФ. Ф. 5446. Оп. 59. Д. 1724. Л. 12.
31 АВРФ. Ф. 074. Оп. 42. П. 186. Д. 13. Л. 202.
32 РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 137. Д. 587. Л. 5; Д. 466. Л. 5, 100.
Мурашко Г.П., Волокитина Т.В., Носкова А.Ф. Создание соцлагеря // Советское общество: возникновение, развитие, исторический финал: В 2 т. Т. 2. Апогей и крах сталинизма / Под общ. ред. Ю.Н. Афанасьева. - М.: Российск. гос. ун-т. 1997. С. 7-53.