В последние годы сталинской диктатуры необычайно обострились все ее характерные черты, подобно тому, как у стареющих людей становятся более выпуклыми, заметными, ощутимыми заложенные в них хорошие или дурные качества. В позднесталинском обществе проявлялись все основные черты раннего одряхления, как-то: распад идеологии, произвол власти, господство органов государственной безопасности над всеми областями жизни страны, массовое доносительство, грубое вторжение партии-государства в семейные отношения граждан, обострение межнациональных отношений, усиление экспансионистских тенденций вовне, ксенофобия, разжигание шовинизма и антисемитизма внутри страны. И все это на фоне быстрого роста военного потенциала государства и стремительного ухудшения экономического положения в стране, особенно условий жизни крестьянского населения.
Все слои общества испытывали комплекс неполноценности. Партийная бюрократия ощущала этот комплекс больше других, ибо даже власть и привилегии, которыми она обладала, могли исчезнуть неожиданно, внезапно, так же, как и она сама. Бюрократия устала от единовластной диктатуры. Она мечтала о новой форме диктатуры — без диктатора, но в то же время страшилась, что без Сталина будет еще хуже.
В конце февраля 1953 г. в самый разгар подготовки процесса врачей Сталина внезапно настиг удар, и 5 марта он умер. Начался новый период в жизни общества, который оказался как бы мостом во времени: между сталинской эпохой неограниченного террора и диктатурой советского конформизма. Своеобразным символом того периода стал Н.С. Хрущев, с сентября 1953 г. до октября 1964 г. возглавлявший партию.
Было бы ошибочно называть Хрущева либералом или консерватором, прогрессивным деятелем или реакционером. В нем были заложены все эти начала. Они то боролись между собой, то мирно сосуществовали — Хрущев был человеком противоречивым. Впрочем, таковым было и время, отпущенное ему для власти. Возможно, Хрущев искренно хотел порвать со сталинистским прошлым, и своим собственным, и советского режима. В нем каким-то чудом уцелели человеческие чувства и оценки, начисто выметенные или стертые временем у подавляющего большинства соратников Сталина. Не исключено, что немалую роль в сохранении новым лидером человеческого облика сыграли трагические события террора 30-х годов и голода на Украине в 40-е годы, за которые он нес прямую ответственность. (Во время Отечественной войны Хрущев, вероятно, не раз размышлял о судьбах человеческих.)
Как бы то ни было, но именно на долю Хрущева выпала великая миссия раскрытия преступлений сталинского (т. е. советского) режима, освобождения миллионов заключенных из лагерей и посмертная реабилитация невинно осужденных. В заслугу ему можно поставить и возвращение сосланных во время войны в Сибирь и Среднюю Азию народов Северного Кавказа. Одновременно были отменены антирабочие законы, хотя и не полностью (сохранились трудовые книжки), облегчено налогообложение и улучшена система социального обеспечения, развернуто широкое жилищное строительство, отменены займы.
Будет справедливым сказать, что «работали» только те реформы, которые, по мнению властей, не подрывали основ режима, оставляя их неизменными. К ним можно отнести удержание в руках партийной бюрократии всей полноты власти, сохранение аппарата государственной безопасности, пусть с урезанными полномочиями, и цензуры с теми же задачами охранительства, какими она была наделена во времена Ленина и Сталина. Несмотря на проведенные после 1953 г. реформы в области судебного законодательства, по-прежнему сохранялась возможность преследования по политическим мотивам и за инакомыслие; более широко применялись меры психиатрического воздействия к несогласным.
Преобразования, которые имели своей целью улучшить продовольственное положение государства, а заодно и положение наиболее обездоленного слоя советского общества — крестьянства, были конвульсивными и непоследовательными. Они и не могли быть иными, ибо колхозная система была и оставалась непреодолимым препятствием к экономическому оздоровлению, но она же являлась и одной из основ режима. Попытки децентрализации управления, которые стремился провести Хрущев, столкнулись с практикой сверхцентрализованного государства и, естественно, потерпели поражение.
Каждый раз, когда первый секретарь ЦК КПСС пытался провести подлинно прогрессивную реформу, она оказывалась в непримиримом противоречии с существующим общественным строем и была прямым вызовом интересам элиты, почувствовавшей себя в безопасности после смерти Сталина. Советским высшим слоям была необходима преемственность власти. Все, что ей угрожало, воспринималось как опасный вызов.
Решение о совнархозах, принятое правительством СССР в 1957 г., затронуло существенные интересы московской бюрократии, стремившейся максимально сохранить централизованное руководство работой отраслевых министерств. Вопрос о характере власти подтолкнул партийную верхушку в июне 1957 г. к организованному выступлению против Хрущева. Инициаторами противостояния были члены Президиума ЦК Молотов, Маленков, Каганович, Первухин, Сабуров. При голосовании на заседании Президиума за отставку первого секретаря к ним присоединились Булганин и Ворошилов. Семью голосами против четырех ЦК КПСС это решение Президиума принял.
Однако Хрущев решил бороться. Его активно поддержали партаппаратчики, а также министр обороны маршал Г.К. Жуков и председатель КГБ генерал И.А. Серов. На военных самолетах в Москву срочно прибыли члены ЦК КПСС. Они потребовали открыть пленум ЦК. Недельная дискуссия (22 — 29 июня 1957 г.) принесла победу Хрущеву. Основные противники лишились всех постов.
Как это не раз было в истории, победитель торопился избавиться от своих наиболее могущественных союзников. В 1957 г., когда министр обороны находился с визитом за границей, октябрьский пленум ЦК КПСС освободил его от всех занимаемых постов. Вскоре председателем КГБ вместо Серова стал А.Н. Шелепин, ранее возглавлявший комсомол.
Итог борьбы за кресло вождя был вскоре подведен: в марте 1958 г. Булганина освободили от обязанностей Председателя Совета Министров СССР. Хрущев объединил в своих руках, как до него это сделал Сталин, а затем на короткий период Маленков, два ключевых поста в государстве: первого секретаря ЦК КПСС и Председателя Совета Министров СССР.
Впервые в истории СССР удаление бывших членов Президиума ЦК КПСС с их постов не повлекло за собой их ареста. Это было нечто новое в советской жизни, признак стабилизации положения высшей бюрократии, ее решимости не допустить возобновления сталинских репрессий и сохранить таким образом преемственность власти.
Хрущев, впрочем, как и большинство советских лидеров, переоценивал значение персонального воздействия на развитие исторических событий. На словах признавая наличие объективных процессов, существовавших в обществе, советские лидеры постоянно грубо вторгались в естественный ход дел ради того, чтобы достигнуть однодневного успеха. В результате то в одной, то в другой сфере общества возникало напряжение, которое было нельзя разрешить лишь перестановками или созданием новой бюрократической структуры. Однако Хрущев просто не знал и не понимал других методов. Когда после некоторого подъема в 1958— 1959 гг. вновь начали снижаться показатели экономического развития, он решил разделить партийные органы на две части: для руководства сельским хозяйством и для руководства промышленностью. В конце 1962 г. по этому принципу были разделены все областные и районные партийные организации. Такая же участь постигла областные органы власти, а на республиканском и на союзном уровнях появились бюро ЦК по промышленности и по сельскому хозяйству. Фактически Хрущев разделил партию на две части.
Разделение партийных организаций встревожило партийный аппарат на всех уровнях. Возникшее между руководителями областных партийных и советских органов соперничество в будущем могло привести к дезинтеграции власти. Секретари обкомов выступили против этой реформы; они вообще не желали никаких существенных перемен. Хрущев же с его неугомонным характером и жаждой перестроек не давал им жить спокойно. Номенклатура мечтала о равновесии и стабильности.
Высшие партийные чиновники с трудом примирились с отменой системы «пакетов», т.е. не облагаемых налогом денежных надбавок к жалованию, но после смерти Сталина они не могли и не собирались жить в состоянии неопределенности.
Хрущев своей реформаторской деятельностью не только раздражал партийную бюрократию, но и пугал ее. Он и сам нередко пугался того, что происходило под его руководством. В 1954 г. ему показалось, что волны «оттепели» могут уничтожить режим; следствием стало подавление революции в Венгрии, кровавые расправы в Темиртау, Караганде, Новочеркасске.
Хрущев прошел значительную эволюцию, прежде чем занять высшую ступень власти. Вынос останков Сталина из Мавзолея в 1961 г. был (в отличие от его секретной речи на XX съезде КПСС в 1956 г.) не столько актом высшей справедливости, сколько средством борьбы с растущей оппозицией.
Хрущев прорубил «железный занавес», но выстроил Берлинскую стену. Он провозгласил мирное сосуществование, но установка советских ракет на Кубе чуть было не спровоцировала мировую термоядерную войну.
Как всякий советский лидер, наделенный властью, Хрущев считал своей обязанностью высказывать мнение и давать оценки, касавшиеся развития всех без исключения сфер жизни народов СССР. Многие его суждения, особенно в области литературы и искусства, были крайне поверхностными, что отражало невысокий уровень культуры как самого Хрущева, так и других соратников Сталина, оказавшихся в составе высшего руководства после 1953 г.
Хрущев принимал лишь то, что, на его взгляд, могло быть полезно народу. Здесь он был верховным судьей. Его социальное чутье подсказывало ему опасность распространения идей, выходивших за привычные нормы партийной идеологии. Все, что не укладывалось в ее узкие рамки и в границы его собственного миропонимания, вызывало в нем эмоциональный взрыв. Только однажды интуиция серьезно подвела его, когда он разрешил напечатать «Один день Ивана Денисовича» А.И. Солженицына.
И хотя Хрущев был единственным советским лидером, пытавшимся поладить со временем, он то чрезмерно торопился и торопил других, то отступал назад. О нем говорили: Хрущев пытается перепрыгнуть через пропасть двумя последовательными прыжками. Все его промахи, ошибки, эскапады сталинисты замечали и искажали. Было похоже, что его заслуги, особенно проявившиеся во время войны с Германией, специально раздуваются, чтобы сделать его смешным в глазах народа.
К осени 1964 г. психологическая почва для удаления Хрущева была тщательно подготовлена. Партийная иерархия в своем подавляющем большинстве пришла к соглашению о необходимости его отставки.
Как и при смещении маршала Жукова, Президиум ЦК собрался отстранить лидера в его отсутствие (он отдыхал на Черном море). Была заранее обеспечена поддержка со стороны руководителей армии и государственной безопасности. 13 октября Хрущев был вызван на расширенное заседение Президиума ЦК в Москву, где все было готово для его смещения. На заседании с докладом выступил секретарь ЦК М.А. Суслов, предъявивший Хрущеву длинный список обвинений. Сначала Хрущев сопротивлялся, но в конце концов, обнаружив, что находится в одиночестве, согласился уйти «по состоянию здоровья». На следующий день Пленум ЦК принял решение не только о смещении Хрущева с постов первого секретаря ЦК КПСС и Председателя Совета Министров СССР, но и о выводе его из состава ЦК КПСС. Пленум признал неприемлемым совмещение постов первого секретаря ЦК и Председателя Совета Министров, и на пост первого секретаря был избран Л.И. Брежнев, человек, по мнению членов президиума ЦК, спокойный и уравновешенный, а главное как будто не претендовавший на роль вождя. Председателем Совета Министров стал А.Н. Косыгин[1].
Смещением Хрущева завершилось приспособление советской системы к существованию без Сталина и его тирании. Борьба за «сталинский мундир» стала испытанием на прочность основы советской системы — борьбой партийного аппарата со всеми, кто претендовали на увеличение своей роли в структуре управления. К тому времени стало ясно: уникальная особенность советской системы состоит в том, что партия руководит всем, контролирует все, но ни за что не отвечает, ибо осуществляет общее руководство. Она принимает все решения, дает указания, в том числе нигде не зафиксированные устные и телефонные, но за неудачи отвечают государственные органы и руководители предприятий и учреждений. Партия всегда права. Она исправляет ошибки других, наказывает и милует. Партию — хранительницу идеологии, т.е. Истины — Хрущев хотел сделать ответственной за практическое руководство страной. Тем самым он посягнул на ее существование.
Разделение партии напугало партийный аппарат, хотя, быть может, не все понимали революционный характер реформы. Страшнее для аппарата было другое: первый секретарь ЦК добился введения в Устав партии принципа обязательной ротации — при каждых выборах полагалось менять одну треть числа членов партийных комитетов от Президиума ЦК до районных комитетов. Исключение делалось только для первого секретаря и небольшого круга наиболее «опытных и заслуженных работников». Положение партийного работника в какой-то мере потеряло былую устойчивость, с чем партийный аппарат не мог и не хотел согласиться. Высшая номенклатура покорно перенесла сталинский принцип ротации путем террора, который был лотереей и создавал иллюзию возможности выиграть счастливый номер, но не хотела принять неизбежность ротации «по закону». После свержения Хрущева принцип ротации был немедленно отменен.
Бунт партийного аппарата против первого секретаря, олицетворявшего власть партийной машины, был актом самозащиты — защиты своей власти и своих привилегий.
Существует версия, что, готовя свержение Хрущева, заговорщики хотели видеть первым секретарем ЦК А.Н. Шелепина, в прошлом секретаря ЦК комсомола, а затем председателя КГБ и члена Президиума ЦК. Однако Шелепин своей сталинистской радикальностью отпугнул высших партийных иерархов и аппарат. Утверждают, будто он собирался помириться с Китаем, снова «зажать» экономику и управление, повести решительную борьбу со всеми отклонениями от ортодоксальной идеологии[2]. Номенклатура предпочитала человека более спокойного, достаточно консервативного и неподверженного крайностям. В аскетизме и пуризме Шелепина было что-то пугающее. Московские интеллигенты в насмешку и по аналогии с «Железным Феликсом», т. е. Дзержинским, прозвали Шелепина «Железный Шурик» (оба руководили аппаратом террора — ВЧК и КГБ).
Но теперь аппарат жаждал спокойствия, поэтому без каких-либо открытых споров первым секретарем ЦК КПСС был избран Л.И. Брежнев. Он родился в 1906 г. в заводском поселке Каменское (впоследствии Днепродзержинск). Дальнейшие вехи его биографии известны. Но сколько-нибудь полное жизнеописание Брежнева отсутствует. Едва ли не больше других рассказал о будущем генсеке американский журналист Д. Дорнберг, в 60 — 70-е годы старательно собиравший материалы о новом лидере партийно-государственной номенклатуры СССР. Он даже встречался с его одноклассниками, но многое так и осталось невыясненным. Тем не менее удалось установить, что сын рабочего был принят в классическую гимназию, которую окончил уже в советское время, когда она превратилась в «трудовую школу». После школы — землемерный техникум в Курске, работа в земельных отделах исполкомов в Белоруссии, Курске, Свердловске. Затем Брежнев внезапно вернулся на родину и сменил профессию, поступив в металлургический институт[3]. В двадцатипятилетнем возрасте вступил в партию. Начало его карьеры совпало с поворотом в истории страны, с годами «большого террора». В 1937 г. он был избран заместителем председателя городского совета Днепродзержинска, в 1938 г. переведен в Днепропетровск в областной комитет партии на должность заведующего отделом агитации и пропаганды.
Восхождение Брежнева к верхним эшелонам власти началось при покровительстве нового первого секретаря ЦК украинской компартии Н.С. Хрущева. Присланный для наведения порядка, Хрущев проводил беспощадную чистку в республике, начиная с ее партийного аппарата. Сталин требовал от партийных руководителей подготовить «по два-три заместителя». Брежнев принадлежал к разряду руководителей, шедших на смену ликвидированным во время чисток. У, него обнаружился идеальный набор качеств, необходимых для неторопливого и неуклонного восхождения. Весьма заурядный, но надежный работник, он получил поддержку Хрущева сначала в обкоме, а потом в армии, где занимал должность начальника политотдела армии, заместителя, а в конце войны — начальника политуправления фронта, продвинувшись в званиях от подполковника до генерал-майора в 1945 г.
Брежнев проявил единственный талант, необходимый партийному руководителю, — умение руководить: давать общие указания по всем вопросам, не будучи специалистом ни по одному из них. Взятый в 1950 г. в Москву Хрущевым, которого Сталин назначил секретарем ЦК, Брежнев в июле был направлен в Кишинев первым секретарем ЦК компартии Молдавии. Так он стал руководителем одной из пятнадцати советских республик.
Из Днепропетровска в Кишинев Брежнев забрал с собой группу друзей, которые составили ядро его ближайших сотрудников, будущей «днепропетровской мафии». К этому ядру в Кишиневе примкнули «верные люди», в их числе заведующий отделом пропаганды и агитации ЦК молдавской компартии К.У. Черненко, который затем стал начальником канцелярии генерального секретаря, его ближайшим советником, был введен в Политбюро.
В 1952 г. на XIX съезде партии Брежнева избрали кандидатом в члены вновь созданного Президиума ЦК. После смерти Сталина его переводят на политработу в вооруженные силы на пост хоть и второстепенный, но открывавший возможность приобрести покровителей среди маршалов и адмиралов.
Усиление позиции Хрущева, ведшего непрекращающуюся борьбу за лидерство, одновременно служило продвижению Брежнева по лестнице власти: секретарь ЦК Казахстана, Председатель Верховного Совета СССР, секретарь ЦК КПСС. В октябре 1964 г. он предал своего патрона и поднялся на высшую ступень. Пройдет более десяти лет, прежде чем станет очевидно, что «коллективное» руководство при Брежневе превращается в единоличное точно так же, как при Сталине и Хрущеве. В конце 70-х годов ключевые посты в партии были заняты «брежневцами».
Свержение Хрущева было бунтом служителей культа против верховного жреца, осмелившегося посягнуть на их касту. Вопрос о том, кому принадлежит власть в советском государстве, первым поставил Ленин. Развивая замечание Ленина о «бюрократическом извращении», потерявший власть Троцкий говорил о бюрократии, которая захватила власть в СССР. М. Джилас обновил точку зрения Троцкого, популяризировав выражение «новый класс». Значение знаменитой книги Джиласа «Новый класс» заключалось не только в том, что ее написал один из ближайших соратников Тито, герой партизанского движения, многие годы искренно поклонявшийся Сталину. Джилас познал сталинскую систему изнутри. Став исследователем, он убедительно показал — на примере Югославии — идентичность процессов, происходивших во всех странах, в которых власть взяла в свои руки коммунистическая партия.
Обращение в этой связи к истории возникновения советской номенклатуры и механизма ее функционирования дает возможность понять характер властно-собственнических отношений, существовавших в СССР, закономерность становления бюрократической деспотии Сталина и ее исторический финал не только в Советском Союзе.
Даже после 25 октября 1917 г. лидеры большевиков не сразу отказались от идеи государства-коммуны, где не будет постоянной армии, полиции, чиновничества и других атрибутов свергнутого ими эксплуататорского строя. Поначалу жила мечта о том, что все станут управленцами и потому не будет бюрократов. Разрушая прежний госаппарат, победители провозгласили Советы организационной формой диктатуры пролетариата. Принципы полновластия Советов, призванных принимать законы, организовывать и контролировать их исполнение, импонировали Ленину еще и потому, что исполнительный аппарат вышестоящих Советов имел право отменять решения, принятые подчиненными исполнительными органами. Это расценивалось как эффективная возможность ликвидации чиновничества и оперативного руководства страной.
Жизнь, однако, быстро показала утопический характер планов, построенных без должного учета специфики России, где большинство составляли не рабочие, а кустари и крестьяне; при этом 82 % населения проживали в деревне, приблизительно 72 % были неграмотными. Политическая культура масс была невысока, что сказывалось на активности избирателей (даже в мирном 1922 г. на выборы в низовые Советы явилась лишь пятая часть имевших право голоса)[4]. Несколько месяцев Советы оставались органами народной власти и самоуправления на местах. К лету 1918 г. выяснилось, что съезды Советов всех уровней в значительной мере являются школой политического просвещения и воспитания масс, а не механизмом выработки и принятия решений. Несостоятельность съездов Советов как законодательной власти заключалась в слабой компетентности большинства делегатов. Съезды превращались либо в митинг, либо в инструмент одобрения политики партийных верхов. Поэтому властно-управленческие функции постепенно сосредоточились в исполкомах всех уровней, а позднее — в руках узкого круга руководителей.
Это, в свою очередь, порождало и закладывало во всю систему два порока, которые в тот период были еще не так заметны, но в последующем проявились со всей очевидностью. Во-первых, исполнительная власть отрывалась от трудящихся, ослабевал контроль за ее деятельностью со стороны самого Совета. Во-вторых, обнаружилась тенденция сращивания исполнительной власти с партийными органами.
Гражданская война привела к свертыванию деятельности Советов. На первый план выдвинулись чрезвычайные органы власти (ревкомы, комбеды, чрезвычайные комиссии, комиссары, уполномоченные и т.п.). «Чрезвычайщина» стала принципом, методом, приемом управления, основанным на принуждении и массовых репрессиях. Советы постепенно «затухали», ограничивались самоуправленческие начала их деятельности, усиливалась роль исполнительных органов, большинство из которых не избиралось, а назначалось. Их реальные права превосходили формальные полномочия выборных органов. Отсюда и ленинский вывод в марте 1919 г. о том, что Советы — органы власти не через трудящихся, а для трудящихся. Складывалась новая концепция государственности: Ленин был убежден, что в России нет другой такой политической силы, кроме партии большевиков, способной возглавить и повести народ от раскола к единству и затем к социализму, а Советы лишь рычаг (и при этом один из рычагов) в руках партии для управления государством.
Следовательно, если говорить о характере политической власти, о государственном строе, то это была не диктатура пролетариата, а диктатура небольшого руководящего партийного меньшинства, выступавшего от имени класса. Позднее на XII съезде партии это открыто подтвердил член Политбюро ЦК РКП(б) Г.Е. Зиновьев: «Мы должны сейчас добиться того, чтобы и на нынешнем новом этапе революции руководящая роль партии или диктатура партии была закреплена. У нас есть товарищи, которые говорят: "диктатура партии — это делают, но об этом не говорят". Почему не говорят? Это стыдливое отношение неправильно... Почему мы должны стыдиться сказать то, что есть, и чего нельзя спрятать? Диктатура рабочего класса имеет своей предпосылкой руководящую роль его авангарда, т. е. диктатуру лучшей его части, его партии. Это нужно иметь мужество смело сказать и защитить...»[5].
Ленин был убежден, что после революции возникнет «...новый тип государства без бюрократии... с заменой буржуазного демократизма новой демократией»[6]. Но приложимо ли это определение к тому государственному механизму, который был создан после революции? По многим параметрам аппарат управления страной не был ни новым, ни демократическим.
Преемственность между старым и новым госаппаратом оказалась значительно большей, чем это представлялось теоретикам социализма из дореволюционного далека. Даже наркоматы были почти такими же, как при Временном правительстве. Из списка министерств Временного правительства исчезли только два — министерство исповеданий и министерство по делам Финляндии, а добавился лишь наркомат по делам национальностей. Это по форме, а по существу советские наркоматы с самого начала характеризовались еще большей, чем старые министерства, всеохватностью функций и стремлением огосударствить все отрасли, все области жизни — от экономики до нравственности. При этом ставилась задача управлять непосредственно не только всеми подведомственными учреждениями, количество которых с каждым днем росло, но и вникать во все вопросы их деятельности.
Ни одно учреждение, ни в центре, ни на местах, шагу ступить не могло без разрешения наркомата. Ненасытное желание власти подчинить государственному регулированию все и вся вызвало к жизни две тенденции:
1) высокий темп количественного роста госаппарата, взятый сразу после Октября — за полгода центральный аппарат управления (без местных органов) вырос почти до 30 тыс человек, а к 1922 г. перешагнул за миллион; содержание такого аппарата тяжелым бременем ложилось на и без того дефицитный бюджет;
2) становление номенклатурного принципа подбора и расстановки кадров (хотя номенклатура официально введена постановлением Оргбюро ЦК РКП (б) только в 1923 г., ее ростки давали себя знать буквально в первые дни после революции).
Эти два явления позднее легли в основание того, что впоследствии условно будет названо административно-командной системой управления.
В ходе формирования советского госаппарата, задуманного как принципиально новый инструмент власти, оказалось, что преемственность в использовании старых традиций и элементов прежнего государственного механизма была гораздо более широкой и глубокой, чем это представлялось Ленину и его соратникам. Выяснилось, что в советских наркоматах значительную часть составляли служащие бывших правительственных учреждений, а по социальному составу наибольшая группа новых чиновников происходила из бывших служащих (до 50 %). Кроме того, на долю военнослужащих приходилось до 20 %. Лишь не более 10 % служащих вышли из рабочей среды. Иначе говоря, советский госаппарат заполнили «старослужащие», т.е. кадры буржуазного социально-государственного механизма[7]. Этот факт демонстрировал более значительную живучесть бюрократии и ее приспособляемость, чем это предвидели лидеры большевиков.
Характерной чертой нового госаппарата являлось нарастание бюрократизации управления. Зарождение и прогрессирующее нарастание бюрократизма, присущее старой государственной системе, было свойственно и новой. Возможность искоренения его в условиях советской власти была еще одной иллюзией. Среди причин, обусловивших этот процесс в масштабах всей страны, можно назвать самые разные: огосударствление всего и вся, сверхцентрализация управления и, как ее следствие, разбухание управленческих кадров, использование старых чиновников и специалистов и др.
Однако главной причиной, по мнению большинства исследователей, была общая культурная отсталость крестьянской страны, широких народных масс, политическая и общая неграмотность взявших власть трудящихся, в силу которой они не могли исполнять сложнейшие функции государственного управления. Не могли они и выдвинуть из своей среды достаточное количество опытных организаторов и руководителей. И то, что было менее заметно в верхнем звене управления — на уровне наркомов, среди которых порой встречались талантливые администраторы и управленцы, в среднем и низовом звеньях управления ощущалось почти как катастрофа.
Вопль от отсутствия кадров, которых не было и которые подготовить быстро было невозможно, стал всеобщим, причем не только в «нацокраинах», но и в самих наркоматах. Периодические мобилизации на фронт, в Советы и из Советов на укрепление партийных органов вымывали из госаппарата даже те силы, которые имелись. Это, кстати, тоже способствовало сращиванию партийного аппарата с советским.
В целом же в 1917- 1922 гг. государственный строй, режим политической власти еще не определился, не устоялся. Тем не менее уже тогда, объединяя в себе весьма разнородные черты, это был режим всевластия одной партии, постепенно устранявшей с политической арены все другие партии. Одновременно рождалась сильная министерская (нар-коматская) власть, подминавшая под себя рычаги прямого оперативного управления всеми областями государственной жизни. Вместе эти две силы постепенно отодвигали на задний план конституционную власть в лице Советов. Наряду с этим вследствие экстремальных обстоятельств существовала еще одна «власть» — чрезвычайные органы и «чрезвычайщина» как метод управления государством.
В итоге не получилось «государство-коммуна», не получилась и «диктатура пролетариата». Это признал и Ленин в статье «Кризис партии» (январь 1921 г.). «Я должен исправить еще одну ошибку, — писал он. — Мне надо было сказать: "Рабочее государство есть абстракция. А на деле мы имеем рабочее государство, во-1-х, с той особенностью, что в стране преобладает не рабочее, а крестьянское население; и во-2-х, рабочее государство с бюрократическим извращением». А передачу управления народным хозяйством в руки беспартийных рабочих он назвал опасным синдикализмом, «демократией до бесчувствия», которая уничтожает «тем самым необходимость в партии»[8].
Не было ясности и в том, в какую политическую систему трансформируется новая российская государственность. Здесь уместно напомнить, что двумя столетиями раньше, 22 января 1722 г., Петр I из самых лучших побуждений наладить работу государственного механизма даровал отечеству Табель о рангах. Результатом было появление в обществе особой прослойки людей — чиновничества, обособление бюрократии от общества, еще более глубокое, чем прежде, расслоение общества на сословия, законодательное оформление появления людей «второго сорта» — служащих, не включенных в Табель о рангах. Всегда ненавистная для россиян бюрократия, блистательный портрет которой оставил Салтыков-Щедрин, за 195 лет переродилась до полной неузнаваемости.
Как бы то ни было, Табель о рангах стал своеобразной предтечей и советской номенклатуры. Уже в 1923 г. на XII съезде РКП(б) было решено наряду с партийными кадрами подбирать «...руководителей советских, в частности хозяйственных и других органов, что должно осуществиться при помощи правильной и всесторонне поставленной системы учета и подбора... работников советских, хозяйственных, кооперативных и профессиональных организаций». Съезд рекомендовал расширить и укрепить учраспредотделы партии в центре и на местах «с целью охвата всей массы» работников «во всех без исключения областях управления и хозяйствования»[9].
Эти решения открывали новый период в истории советской кадровой политики. Для того чтобы «назначенство» стало одним из методов управления, оно должно было получить какое-то нормативное оформление. Со второй половины 1923 г. под руководством Молотова и Кагановича начала работать комиссия, которая готовила решение и инструкцию о назначениях. Заметим, что решения XII съезда партии были подтверждены на XIII и на всех последующих съездах партии, а в обиходе между партийцами это получило название «овладеть госаппаратом».
12 июня 1923 г. Оргбюро ЦК приняло постановление «О назначениях», в октябре 1923 г. ЦК партии вынес решение об основных задачах учетно-распределительной работы[10], 16 ноября 1925 г. оргбюро приняло новое развернутое положение о порядке подбора и назначения работников номенклатуры[11]. Эти и подобные документы в открытой печати никогда не публиковались.
Сущностной с точки зрения властно-собственнических отношений особенностью номенклатуры являлось то, что в пору установления ее господства списки номенклатурных должностей становились предельно секретными. Это стало одной из главных основ моновласти Сталина, ибо он сам контролировал эти списки и понимал, что действовать будут не конституция, не другие законы, а выпестованные им номенклатурные принципы власти. Идеальные признаки номенклатурного работника им были определены, сформулированы и обнародованы на XII съезде партии. Это - «...люди, умеющие осуществлять директивы, могущие понять директивы, могущие принять эти директивы, как свои родные, и умеющие проводить их в жизнь. В противном случае политика теряет смысл, превращается в махание руками. Вот почему уч-распред... приобретает громадное значение». И, чтобы ни у кого не возникало вопросов, добавил: «Необходимо каждого работника изучать по косточкам»[12].
Таким образом, номенклатура была всеохватывающей: она действовала как жесткая закрытая система, включавшая и партийных и беспартийных. Номенклатурный работник в каком-то смысле стоял выше, чем просто коммунист. Это было «гениальное» изобретение Молотова — Кагановича, сила которого заключалась в изначальной незаконности, а значит, в бесконтрольности и безответственности. Ведь ни в одном законодательном или нормативном акте, ни в положении о наркомате, ни в положении о Советах ни слова не говорилось о том, что нарком или председатель исполкома назначаются на должность и получают власть только по решению ЦК правящей партии. Не трудно понять, что такой принцип «кастового», внутрикорпоративного присвоения государственных должностей всецело противоречил конституционным нормам СССР о выборности народной власти.
Однако если сравнивать положение «номенклатурщика» в 30-е и 70-е годы, то приходится констатировать, что в 70-е оно было несравнимо более комфортным. В 30-е годы «кадры» пребывали в постоянном страхе: путь наверх был сопряжен с риском, а достижение искомой вершины вовсе не гарантировало спокойной жизни и продолжительной карьеры. Дело в том, что в 20 —30-е годы периодически проводились чистки не только партийных рядов, но и госаппарата.
Чистки вошли в жизнь советского общества как перманентное состояние партии большевиков, действенное средство борьбы с инакомыслящими, универсальное средство расправы с потенциальной оппозицией в партии и в госаппарате. При этом два обстоятельства обращают на себя особое внимание. Первое из них заключалось в том, что вся деятельность по организации чистки протекала под знаком обязательного привлечения широких трудящихся масс к активному участию в собраниях и разного рода обсуждениях. Тем самым для значительной части населения это была своеобразная школа постижения правил поведения и законов существования в условиях авторитарного режима, для начальников — уроки строгости подбора и отбора кадров, проверки их политических качеств. Система отторгала специалистов, которые не внушали доверия по социальным и политическим признакам. Она вбирала лишь тех, кто соответствовали требованиям анкеты, проводили генеральную линию партии, были преданы режиму и «не водились» с чуждыми элементами.
Второе обстоятельство состояло в следующем. Чистка вызывала к жизни такое довольно массовое явление, как выдвиженчество, т.е. направление на работу в госаппарат на административные и хозяйственные должности рабочих от станка и крестьян от сохи.
Чистки исчерпали свои возможности к началу 30-х годов, и тогда нормой стало другое, еще более страшное «мероприятие» — массовые репрессии. В годы массовых репрессий решающее слово в определении судьбы назначенцев и всей партийно-государственной номенклатуры имели уже не партийные, а карательные органы. Как позднее писал Н.С. Хрущев, «...руководящие органы, которые выбирались, зависели уже не от тех, кто их выбирал, а от чекистских органов: какую оттуда дадут характеристику». Репрессии коснулись всех слоев общества, всех государственных, кооперативных, общественных организаций, создавая катастрофическую нехватку кадров во всех наркоматах и ведомствах.
Становление национал-большевизма в крестьянской стране сопровождалось сменой идеологических ориентиров, насаждением великодержавных взглядов. Одних такой поворот устраивал, ибо возрождались имперские традиции, других по той же причине настораживал. Чистки и репрессии окончательно уравняли все слои населения, превратив советских людей, по выражению Сталина, в винтики единого механизма. Как ни значительна была дистанция между рабочим и руководителем любой отрасли промышленности, между колхозником и главой наркомзема, между бойцом Красной Армии и прославленными маршалами, наконец, между рядовым членом партии и секретарем ЦК ВКП(б), никто не был застрахован ни от суровых административных наказаний, ни от отправки в ГУЛАГ.
Россияне исстари возлагают ответственность за все происходящее на «начальство», будь то сельский староста, урядник, помещик, предводитель уездного дворянства, губернатор и т.д. На вершине власти находился царь. Но недаром вековая мудрость учила: до царя далеко, а помещик рядом. Нечто похожее происходило при Сталине. Миллионы людей не просто ощущали его всесилие — они были приучены видеть в нем справедливого вождя, отца народов, труженика, в кремлевском кабинете которого всю ночь горел свет.
К местному руководству чаще всего относились иначе: оно было на виду, с него и спрос был другой. Вековая привычка сохранялась. И когда из партии исключали директора завода, председателя колхоза, секретаря партийной организации, а потом их объявляли врагами народа, общественность готова была поверить, что они виноваты.
Иначе говоря, номенклатура всех уровней несла наибольший урон. Наиболее пострадали промышленные наркоматы, Красная Армия, директорский корпус. Особо следует сказать о гибели руководителей, возглавлявших как местные организации ВКП(б), так и районные, городские, областные и республиканские комитеты правящей партии. В 1937—1939 гг. партноменклатура почти повсеместно обновлялась не менее двух-трех раз. Разве это не парадокс? Ведь речь идет о преданных советской власти людях, которые после смерти Сталина (за редким исключением) были реабилитированы.
Номенклатурный принцип руководства советским обществом окончательно утвердился именно к исходу 30-х годов. Ряд историков склонны трактовать это как своего рода отрезвление после вакханалии арестов, достигшей пика в 1937— 1938 гг. Версия представляется правдоподобной, но без серьезных конкретно-исторических исследований спешить с обобщениями не следует. И все же главное ясно: к этому времени в трудовую жизнь вступала весьма многочисленная новая советская интеллигенция, среди которой наиболее представительную группу составляли выпускники технических вузов, недавние комсомольцы, молодые коммунисты; многие выросли в рабочих семьях, имели определенный опыт хозяйственной и общественной работы. Они были полны энергии и задора первооткрывателей, обычно присущего их возрасту.
Речь идет о питомцах культурной революции, которая, согласно утверждению Сталина, произошла между XVII и XVIII съездами ВКП(б), т.е. в 1934- 1939 гг. Если под культурной революцией понимать идеологический переворот, обеспечивший господство догм, взглядов и настроений, санкционированных вождем, то спорить не приходится. Впрочем, дело не в дефинициях. Новое поколение знакомилось с историей не по учебникам (напомним, история как учебная дисциплина вошла в школьную программу в конце 30-х годов). Оно штудировало работы и выступления генсека. Молодых почти не беспокоили внутрипартийные разногласия времен. Они на всю жизнь усвоили, что Сталин — это Ленин сегодня, Троцкий — враг № 1, Зиновьев, Каменев, Бухарин и иже с ними — двурушники, предатели, шпионы, классовая борьба обостряется...
Впоследствии, сравнивая номенклатуру 20-х годов с тем слоем, который «вступал во власть» в предвоенные годы, исследователи отмечали много общих черт, характеризовавших партийно-государственные кадры СССР обоих периодов. Увидели и отличия: выдвиженцы, поднявшиеся на волне массовых репрессий, были в целом образованнее и, по выражению одного из писателей, бесхребетнее.
Уместно подчеркнуть, что именно в предвоенные годы начиналась карьера Брежнева, Косыгина, Устинова, Громыко, Суслова и ряда других будущих деятелей ЦК КПСС и политбюро времен так называемого застоя. Никто из них не смели при жизни Сталина перечить начальству или задавать ему «лишние» вопросы. Такая линия поведения вошла в привычку руководителей всех рангов, подведомственных высшей власти. Мотивировка поведения каждого аппаратчика была предельно проста: «Я солдат партии».
Разумеется, они лукавили. И дело было не столько в их личных качествах (хотя и это имело значение), сколько в устоявшихся правилах поведения, в природе политического режима. Сверхсекретный, он одновременно был гибким и эффективным. Устраняя «ненадежных», он открывал дорогу кадрам из низов, из глубинки, из народа. Тем, кого советская власть приняла в свои ряды, помогали учиться, давали жилье, обеспечивали спецпитанием, спецзаказами, путевками в санатории...
Интересное свидетельство приводит Светлана Аллилуева. Когда в начале войны она приехала из Куйбышева в Москву, Сталин спросил у нее: «Ну, как ты там, подружилась с кем-нибудь из куйбышевцев?...» — «Нет», — ответила я, — «там организовали специальную школу из эвакуированных детей, их много очень», — сказала я, не предполагая, какова будет реакция на это.
Отец вдруг поднял на меня быстрые глаза, как он делал всегда, когда что-либо его задевало: «Как? Специальную школу?» — Я видела, что он приходит постепенно в ярость. «Ах вы! — он искал слова поприличнее, — «ах вы, каста проклятая! Ишь, правительство, москвичи приехали, школу им отдельную подавай! Власик подлец, это его рук дело!...» Он уже был в гневе, и только неотложные дела и присутствие других отвлекли его от этой темы.
Он был прав, — приехала каста, приехала столичная верхушка в город, наполовину выселенный, чтобы разместить все эти семьи, привыкшие к комфортабельной жизни и "теснившиеся" здесь в скромных провинциальных квартирах... Но поздно было говорить о касте, она уже успела возникнуть и теперь, конечно, жила по своим кастовым законам»[13].
Война списала все «издержки» советской табели о рангах, все потери, вызванные изменениями в численности и составе советской номенклатуры. Насильственные чистки и кровавые репрессии как бы нашли оправдание в условиях смертельной схватки с фашизмом, когда, по уверению Сталина, советское общество не знало «пятой колонны», было свободно от троцкистов, сторонников правого уклона и им подобных врагов народа.
В 1946 г. была создана Академия общественных наук при ЦК ВКП(б), в которой готовились кадры для районных, городских, областных и республиканских комитетов партии. Часть слушателей защищали кандидатские диссертации, т.е. особое внимание было уделено расширенному воспроизводству «теоретически подкованных специалистов по основам марксизма-ленинизма». В этом заключалась одна из главных задач академии. Одновременно была расширена и реорганизована сеть высших партшкол, в которых (на дневных и заочных отделениях) проходили переподготовку местные партийные и советские работники.
Аналогичные изменения претерпевала подготовка кадров в ВЛКСМ и в профсоюзах. Соответствующим образом менялись порядок и программы переподготовки специалистов в институтах повышения квалификации работников, подведомственных наркоматом всех отраслей народного хозяйства.
В том же году были разработаны новые списки номенклатурных должностей; приоритет отдавался систематическому, повседневному изучению и проверке политических качеств назначенцев; создавался резерв для выдвижения. Видимо, тогда же были введены «конвертные», или «пакетные» добавки к зарплате партийных и государственных чиновников, причисленных к номенклатуре.
Но, как ни серьезны были указанные перемены, по-прежнему господствовал хорошо отлаженный механизм идеологических чисток и массовых репрессий, в жернова которых могли попасть (и попадали!) не только низшие чины, но и руководители, окружавшие Сталина. Иначе говоря, работники госаппарата никакой «страховки» не имели. Судя по всему, боялся за свою жизнь и сам глава советской империи.
Можно по-разному оценивать роль Хрущева, ставшего в 1953 г. следующим лидером советского общества. Одно несомненно: с его приходом эпоха массовых чисток и репрессий закончилась. Новый партийный вождь был человеком импульсивным, порой даже сверх меры, ловко владел административными рычагами. На них и уповал. Тем более поразительно: именно он — ученик, выдвиженец, соратник Сталина — напрочь отказался от традиционных форм и методов массового насилия, без которых невозможно представить сталинскую номенклатуру и проводимую ею политику.
Произошло это не в одночасье. К тому же Хрущев, увлекавшийся реорганизациями, держал кадры в нервном напряжении. Устранение Берии повлекло за собой многочисленные перемещения работников силовых ведомств, чистку аппарата госбезопасности, перевод значительной части комсомольских руководителей в КГБ. Нелегко проходила в 1957 — 1958 гг. замена министерств совнархозами, сокращение вооруженных сил в конце 50-х годов. Не осталась бесследной и борьба с так называемой антипартийной группой в 1957 г.
Все это задевало интересы широкого круга руководителей, не желавших менять место работы (а сплошь и рядом — места жительства). Однако поначалу срабатывал давний рефлекс: «Партия велела...» Ослушание могло кончиться плохо. Отказ Хрущева от террора освобождал людей от страха. Едва ли не первой ласточкой стали анекдоты о «Никите». Лучше всех ситуацию поняли консервативно мыслившие аппаратчики. Настроенные против каких-либо существенных перемен, они тосковали по административно-командным методам руководства. Им претила идея экономической состязательности, а тем более введения гласности.
Номенклатура не мыслила развития общества без жесткого планирования и руководящей роли партийных организаций во всех сферах жизни, включая личные судьбы людей. Даже незначительная демократизация, сопровождавшаяся гласностью, высвечивала некомпетентность чиновников, сросшихся со своими креслами и усвоивших за годы сталинщины только одно: чтобы выжить и успешно продвигаться наверх, необходимо усердно подхватывать лозунги, не бояться брать любые (даже самые фантастические) обязательства и уметь отчитываться. Хрущевские инициативы, которые сплошь и рядом сопровождались единоличной перетасовкой кадровой «колоды», вызывали тревогу и раздражение партийно-государственной бюрократии. В то же время она понимала, что, сломав сталинскую машину террора и репрессий, не обладая статусом вождя народов, Хрущев обезоружил себя перед номенклатурой. Последняя получила реальную возможность захватить государство в свою собственность, что и не преминула сделать. В итоге на смену режиму личной диктатуры Сталина пришло авторитарное всевластие номенклатуры. Формально даже в 80-е годы ничего принципиально нового в однажды созданный механизм отбора кадров не было внесено.
Новизна сводилась к количественному расширению номенклатурных должностей и к увеличению продолжительности сроков пребывания в занимаемой должности. Если характерной особенностью «сталинской» номенклатуры были частые перемещения (в среднем каждые 2 — 3 года), то для «брежневской» номенклатуры показательна большая длительность пребывания в одной должности. Были среди номенклатурщиков чемпионы, состоявшие, например, в должности министров около 20 и более лет. Так, К.Н. Руднев в ранге министра возглавлял приборостроение и оборонную технику 22 года, Б.Е. Бутома — судостроительную промышленность 28 лет, Е.Е. Алексеевский — мелиорацию 16 лет. Но все рекорды побили А.А. Ишков, который был наркомом (министром) рыбной промышленности в течение 39 лет, и Н.К. Байбаков, который 40 лет являлся членом правительства (сначала наркомом нефтяной промышленности, а на заключительном этапе — председателем Госплана СССР).
Номенклатура, в которую входили работники учреждений, промышленного производства, строительства, транспорта, сельского хозяйства, торговли, по численности превосходила партаппарат. В целом, по мнению ряда специалистов, советская элита (если иметь в виду и членов семей) насчитывала в 80-е годы примерно 3,5 — 4 млн человек. И хотя эта прослойка была не так уж мала, сила ее была намного значительнее удельного веса в составе населения, ибо она определялась причастностью к власти.
Нормой было разделение труда. Если госаппарат (министерства, Советы и т.п.) действовал в отраслевом или территориальном масштабе, то «партийная власть», будучи всеобъемлющей и универсальной, подчиняла себе все сферы жизни общества, всю страну. Генерируя руководящую волю, КПСС через номенклатуру всех уровней доносила ее до каждой клеточки государственного и общественного механизма. Именно этим в решающей мере объяснялась единонаправленность, слаженность действий и устойчивость всей советской системы.
Уникальность номенклатуры состояла в том, что это была пирамида абсолютной политической, экономической и идеологической власти, в рамках которой законодательные, исполнительные, контрольно-судебные функции были сосредоточены в центральном аппарате партии. В то же время органы управления и распределения были дуалистичны: руководящие органы находились в иерархии партаппарата, а исполнительные органы — в сфере действия госаппарата. И для тех и для других конституция СССР была пустой формальностью, а воля аппарата — абсолютной силой. В результате существовал режим, при котором управлял не народ и даже не государство, а партия. Именно она монопольно планировала, контролировала, распределяла, одним словом, управляла.
Соло, разумеется, принадлежало Политбюро, возглавлявшему пирамиду власти, которой неукоснительно подчинялись номенклатура ЦК КПСС, номенклатуры ЦК республиканских компартий, номенклатуры областных и районных комитетов.
Чем отличалось чиновничество 60 —80-х годов от бюрократов 20 —30-х?
Во-первых, изменилось социальное происхождение высшей номенклатуры. Номенклатуру 60—80-х годов в подавляющем большинстве представляли люди, родившиеся в семьях бедного крестьянства и неквалифицированных рабочих и служащих, из деревень и сел или городов, не являвшихся областными центрами. Как государственные деятели они формировались во время массовых репрессий, в период бурных социальных изменений. Миграция из села в город создала промежуточный тип личности — полусельский, полугородской. Номенклатура поглощала тех из них, кто были восприимчивы к ней, к ее методам, к давлению, к приказу, к единомыслию.
Во-вторых, изменился образовательный уровень кадров. В номенклатуре 60 — 80-х годов доминировали люди с техническим, военным и сельскохозяйственным образованием. Многие из них получали также партийное (комсомольское) образование. Высшее образование было престижным. В условиях коррумпированности оно нередко подменялось властным присвоением «квалификации».
Отметим важную особенность: среди высшей номенклатуры почти полностью отсутствовали юристы. Между тем в современной практике высокоразвитых стран их число в законодательных органах достигает 20 — 30 % состава.
В-третьих, существовала определенная последовательность продвижения по номенклатурной лестнице. Членом ЦК чиновник становился только пройдя через депутатство в Верховном Совете СССР, как правило, нескольких созывов. Верховный Совет был фильтрующим «предбанником» для всех, стремившихся попасть в члены ЦК партии. Здесь партия проверяла свои кадры на их умение и навыки обращения с властью, на их преданность режиму.
Со временем номенклатура стала воспроизводить саму себя, отбирая в число олигархов людей с необходимыми качествами и щедро их вознаграждая. В итоге она состояла из взаимоподдерживаемых групп, объединявшихся или конфликтовавших. Номенклатурную иерархию можно сравнить с вассально-сюзеренной системой, типичной для феодального общества. Каждый номенклатурный работник имел своих подданных, в то же время являясь вассалом вышестоящего руководителя. Больше всего подданных было у генерального секретаря — у него не было сюзерена, однако он не мог не учитывать желаний своих вассалов.
Неписаная программа номенклатуры сводилась к трем пунктам: расширение власти, расширение привилегий, возможность спокойно пользоваться властью и привилегиями. Хрущев посягнул на эту программу.
Вспомним героя сатирической комедии Маяковского «Баня», бюрократа и номенклатурного работника Победоносикова, который кричал: «Попрошу меня не будоражить!». После 1953 г. кое-что изменилось. Но только «коллективное руководство», избранное октябрьским пленумом ЦК в 1964 г., полностью ублажило «номенклатуру». Первые действия нового руководства состояли в отмене хрущевских реформ: отменялись деление партии и ротация, ликвидировались совнархозы и восстанавливались традиционные министерства. Одновременно для успокоения населения разрешались приусадебные участки, прекращалось активное преследование церкви и религии.
В мае 1965 г. состоялся пленум ЦК, посвященный сельскому хозяйству. Брежнев после свержения «Никиты», как и Хрущев после смерти Сталина, возлагал вину за сельскохозяйственные неудачи на своего предшественника. Новый первый секретарь предлагал меры, которые должны были, наконец, решить сельскохозяйственные проблемы СССР.
С первых послереволюционных дней коммунистическая партия упорно искала философский камень, который позволил бы совершить чудо — обеспечить страну сельскохозяйственными продуктами. Был ленинский план кооперации, затем сталинская коллективизация. После коллективизации испытывались самые различные «волшебные» средства: шарлатанские рецепты Лысенко, фантастические проекты посадки лесов и орошения пустынь, глубокая вспашка и торфяные горшочки, освоение целины. Все планы основывались на принципе экстенсивного развития сельского хозяйства.
Брежнев обещал колхозникам освобождение от «кукурузной» обязанности и перенос внимания с целинных земель на земли в центре страны. До конца 1970 г. устанавливалась сравнительно низкая норма обязательных поставок, что должно было способствовать увеличению закупок сельскохозяйственных продуктов государством по повышенным ценам. Упор делался на значительное расширение мелиоративных работ, строительство каналов, увеличение производства удобрений, сельскохозяйственных машин. В связи с этим предусматривалось выделение огромных средств на капиталовложения в сельское хозяйство. В план 8-й пятилетки (1966-1970) были включены давно ожидаемые социальные меры: право колхозников на пенсию и введение минимальной месячной заработной платы для колхозников, которая была значительно ниже не только заработной платы на заводских предприятиях, но и в совхозах.
На самом деле все эти обещания имели своим истоком политику, начатую Хрущевым в 1958 г. [14]; но их очистили от рекламных эффектов, хвастовства и представили как «научный план».
Инициатором реформ, направленных на исправление «волюнтаристских ошибок Хрущева в промышленности», выступил Председатель Совета Министров Косыгин. Но они тоже были начаты Хрущевым. Главная идея была изложена в статье «План, прибыль, премия», опубликованной в «Правде» 9 сентября 1962 г. Автор статьи профессор Харьковского инженерно-экономического института Е. Либерман предложил сделать критерием оценки деятельности предприятия его рентабельность, т. е. прибыльность. Это значило учитывать спрос и предложение, используя материальное стимулирование рабочих. Необходимым условием осуществления этой реформы было предоставление предприятиям широкой автономии, освобождение их от мелочной опеки со стороны плановых органов и госконтроля.
Хрущев решил использовать предложения Либермана, поддержанные крупнейшими советскими экономистами Л.В. Канторовичем, B.C. Немчиновым, В.В. Новожиловым. В августе 1964 г. началась проверка этих идей на двух текстильных фабриках: «Большевичка» — в Москве и «Маяк» — в Горьком. После падения Хрущева новое руководство распространило эксперимент на ряд других предприятий и объявило о подготовке программы реформ, охватывавших всю промышленность страны. Но и эти замыслы были обречены на провал, ибо в них пытались сочетать несовместимое: расширить права предприятий и восстановить центральные министерства, ликвидированные в 1957 г. О подобной попытке решить квадратуру круга писал В.О. Ключевский, характеризуя реформы Петра I: «Он надеялся грозою власти вызвать самодеятельность в порабощенном обществе... хотел, чтобы раб, оставаясь рабом, действовал сознательно и свободно»[15].
70-е годы оказались золотым веком номенклатуры. Такого счастливого времени, какое было при Брежневе, правящий класс еще никогда не знал. Вместе со спокойствием и уверенностью, которых он был лишен и во времена Сталина и, правда, в меньшей степени, в хрущевское «славное десятилетие», он обрел устойчивость, а следовательно, и самоуважение.
Всевозможными привилегиями создавался необычайно высокий уровень жизни. Это касалось всего: условий работы и отдыха, снабжения, приобретения жилищ, получения образования, возможности воздействовать на судьбы людей.
Все вместе взятое это усиливало характерные для бюрократии черты: зависть, жадность, вседозволенность и пренебрежение к закону, одновременно росла ненависть к тем, кто могли бы нарушить устойчивый благополучный строй жизни: к диссидентам, к враждебным «голосам» из зарубежья, к фрондирующим писателям и артистам, просто к жалобщикам, «качающим» какие бы то ни было права, и, уж конечно, к евреям.
В те годы для советской элиты были выстроены новые дома по самым современным западным образцам: с плавательными бассейнами, саунами, подземными гаражами, закрытыми магазинами. Установленная в городах общесоюзная санитарная норма — 9 кв. м на человека не учитывалась, когда речь шла о высокопоставленном чиновнике — важна была занимаемая должность. Жилье обрело социальную значимость и престижность. В крупных городах, и прежде всего в столичных, для высшей бюрократии выстраивались дома в изолированных от остальных граждан районах. Центры перепланировались, теперь здесь жило классово-однородное население. Правда, допускались сюда иностранцы. Примером служит, конечно, Москва, где многие улицы и переулки были перестроены, многие дома снесены, а на их месте воздвигнуты другие, именуемые домами «высшей категории».
На реконструированном Новом Арбате был открыт ночной клуб для иностранцев. На Краснопресненской набережной для них же, представителей враждебного капиталистического мира, выстроили целый комплекс — настоящий сеттлемент лишь с одной поправкой: его жители не пользовались правом экстерриториальности, к тому же постоянно находились под бдительным оком КГБ. В одном блоке были размещены офисы представительств иностранных банков и кампаний. В соседнем — квартиры и гостиница для иностранцев. Внутри комплекса — бары, рестораны, ночной клуб. Пускали туда только иностранцев или гостей, приглашаемых ими, правда, позволялось посещать комплекс и дорогим проституткам. Проституция в СССР была запрещена законом. Здесь же власти шли на уступки не только для того, чтобы повеселить дорогих иностранных гостей, но и, если удастся, выудить у них полезную информацию. Советская элита ограниченно допускала иностранцев в свою среду.
Социальные барьеры укреплялись в образовании. Еще в конце 50-х годов в ряде столичных городов были созданы спецшколы, в которых обучение со второго класса велось на иностранных языках. Постепенно их сеть расширялась соответственно росту правящего класса и его потребностям. Процент детей рабочих в этих школах был крайне незначителен. Дети, общаясь между собой, постоянно чувствовали свою избранность, которая «по праву рождения» проникала в их плоть и кровь. Часто избранность закреплялась браком. Создавались своего рода династии. Оказалось, что КПСС не против династий. На страницах советских газет то и дело помещали рассказы о рабочих династиях сталеваров, шахтеров, машинистов, иногда даже о династиях ученых. Государство призывало детей рабочих и колхозников «перенимать эстафету» у их дедов и отцов. Но не было случая, чтобы упоминали о династиях политических, тех, кто находились у кормила власти. Тем не менее общественность все знала о семействе Брежневых: сын был заместителем министра внешней торговли, дочь — замужем за заместителем министра внутренних дел, сестра жены Брежнева была женой министра внутренних дел.
Обнаружилась и особая форма ностальгии, присущая советскому правящему классу — ностальгия по прошлому; начался поиск знатных предков. Рабоче-крестьянское происхождение сохранялось лишь для анкеты. Борясь на службе за идеологическую чистоту, немало высших партийных чиновников втихомолку скупали картины официально непризнанных или заклейменных художников: абстракционистов, ташистов, примитивистов и других.
Стремление к всякого рода наслаждениям стало как бы образом советской жизни на ее высшем уровне: охота и рыбная ловля в специально отведенных угодьях; путешествия за границу, оплачиваемые, как правило, либо государством, либо иностранными фирмами, торгующими с СССР и приглашавшими нужных им для заключения контрактов людей; снабжение через сеть закрытых магазинов; возможность смотреть заграничные кинофильмы, недоступные широкой аудитории; привилегии в приобретении билетов в театры, в концертные залы...
У номенклатуры было остро развито социальное чутье. Те, кто принадлежали к ней, редко общались с рабочими или колхозниками даже у себя дома, а о загранице и говорить не приходится. «Пролетарский интернационализм» имел своеобразную окраску. Находясь за пределами СССР по служебным делам или с различными визитами, советские представители встречались, как правило, с людьми высокопоставленными; они-то и были их братьями и сестрами по классу. Побывавшая в США в декабре 1983 г. делегация Комитета советских женщин во главе с заместителем председателя комитета Елисеевой была принята дамами из нью-йоркского и бостонского «высшего света»; жизнь американского рабочего класса гостей не занимала.
«Сладкую жизнь» вели номенклатурные работники и в союзных республиках, где чинопочитание ценилось еще больше, цепь зависимости от начальства была прочнее, а коррупция являлась обыденным фактом.
В определенном смысле стабильность действительно стала нормой. Бессменно находились на своих постах Алиев в Азербайджане, Кунаев в Казахстане, Ниязов в Туркмении, Рашидов в Узбекистане, Усубалиев в Киргизии, Шеварднадзе в Грузии, Щербицкий на Украине... Столь же постоянными и всесильными были руководители автономных республик, секретари обкомов, горкомов. То же самое можно сказать о многих министрах общесоюзного ранга и об их окружении, в котором нередко преобладали люди пенсионного возраста. Что уж говорить о партийном ареопаге, о возрасте и состоянии здоровья членов Политбюро 70 —80-х годов...
К концу восемнадцатилетнего правления Брежнева стагнация становилась очевидной. Партийные верхи все чаще стали думать о необходимости «подкрутить гайки», укрепить дисциплину и навести «порядок». Но сначала нужно было найти преемника сходившему со сцены впадавшему в маразм Брежневу.
В 1979 г. был уволен в отставку, а спустя год умер Председатель Совета Министров СССР А.Н. Косыгин, с именем которого нередко связывали неоправдавшиеся ожидания экономической реформы. Фактическое отстранение от дел в начале 80-х годов второго секретаря ЦК А.П. Кириленко, смерть главного идеолога партии М.А. Суслова усилили борьбу среди возможных претендентов на пост генерального секретаря. Ведущей фигурой в этом соревновании стал шестидесятивосьмилетний Ю.В. Андропов, возвратившийся в 1982 г. в аппарат ЦК КПСС из КГБ.
Брежнев умер в ноябре 1982 г. Механизм перехода власти от умершего генерального секретаря сработал, по-видимому, без особых сбоев. Впервые в истории КПСС и советского государства не было ни разногласий в выборе пути, как то было после смерти Ленина, ни драматической борьбы внутри правящей верхушки с арестами, казнями, использованием вооруженной силы, как это случилось вскоре после смерти Сталина, ни заговора, устранившего еще живого вождя — Хрущева (бескровный переворот в октябре 1964 г.). Подковерная борьба закончилась победой Ю.В. Андропова, избранного Генеральным секретарем ЦК КПСС на следующий же день после смерти Брежнева.
Кандидатуру Андропова предложил его ближайший соперник К.У. Черненко, которому в то время исполнился 71 год.
Политическую карьеру Андропов (1914— 1984) начал в конце 30-х годов, когда на смену уничтожаемым старым партийным кадрам спешно выдвигались активисты районного и областного масштаба, с энтузиазмом помогавшие находить и разоблачать «врагов народа». Секретарь Ярославского обкома комсомола в конце 30-х годов, руководитель комсомола Карело-Финской ССР после советско-финляндской войны 1939—1940 гг., в конце 40-х годов он стал вторым секретарем компартии в той же республике.
В пору позднего сталинизма единственным залогом безопасности, а при удаче — успешной карьеры была постоянная демонстрация преданности вождю. Повседневная лояльность режиму считалась недостаточной. Андропову повезло: в ходе послевоенной чистки арестовали не его, а первого секретаря. Будущий же генсек в 1951 г. был взят на работу в аппарат ЦК ВКП(б).
В 1954— 1957 гг. Андропов находился в Будапеште в качестве посла СССР. После подавления венгерской революции был назначен заведующим отделом социалистических стран ЦК КПСС. В 1962 г. был избран секретарем ЦК, достигнув необходимой ступеньки на лестнице, ведущей к высшей власти. В 1967 г. ему была поручена традиционно опасная должность председателя КГБ. Он стал 13-м по счету руководителем советской тайной полиции. Пятеро его предшественников были казнены (в том числе Ягода, Ежов и Берия) как враги народа, а трое впали в немилость. Судьба Андропова сложилась иначе. В 1973 г. он уже член Политбюро, еще через 5 лет КГБ получил статус самостоятельного ведомства.
Пятнадцать лет пребывания Андропова в КГБ отмечены «успехом» в разложении и подавлении диссидентского движения внутри страны и усилением советского шпионажа за границей. Пост, который в прежние времена являлся как бы моральным препятствием для достижения высшей власти, теперь послужил трамплином для решающего прыжка. Работа системы по созданию синтетического типа руководителя, который бы вполне соответствовал ленинскому принципу — хороший коммунист есть в то же время и хороший чекист — завершилась, чего не удалось достигнуть Берии и Шелепину, добился Андропов,
К этому времени (за 18 лет правления Брежнева) ежегодный прирост национального дохода страны снизился с 9 % до 2,6 %, а промышленного производства — с 7,3 % до 2,8 %, резко сократилась и производительность труда в промышленности. В сельском хозяйстве она выражалась минусовой цифрой. Несмотря на огромные суммы, достигшие, начиная с 1975 г. гигантской цифры — 27 % от всех капиталовложений, деревня продолжала деградировать. Земля не плодоносила из-за истощения почв, колхозники не желали работать из-за низкой компенсации труда[16].
Чтобы поддерживать цены на продовольствие в государственных магазинах на невысоком уровне, государство постоянно прибегало к субсидиям. Население страны было вынуждено приспосабливаться к специфическим условиям системы, когда голод предотвращался производством продуктов на карликовых приусадебных участках колхозников, рабочих и служащих, подсобных аграрных цехов на крупных промышленных предприятиях и ввозом продуктов из-за рубежа.
Через семь десятилетий после революции, после одиннадцати пятилеток, создания индустриальной базы, достижений в космосе, успехов в создании термоядерного оружия, строительства могучего военного океанского флота, советская сверхдержава была отсталой страной, в которой добывающая и топливная промышленность преобладали над обрабатывающей и машиностроительной. В сферу добычи и производства сырья и топлива уходило 40 % всех фондов и рабочей силы страны. Производство конечного продукта снизилось между 1950 и 1980 гг. на 8 %. В век стремительного технического прогресса, который пришел даже в недавние колониальные страны, доля ручного, немеханизированного труда в советской промышленности достигала 40 %[17]. Сократился грузооборот транспорта, не хватало погрузочно-разгрузочных механизмов; транспорт страны находился в состоянии технического и организационного упадка[18].
За несколько месяцев до смерти Брежнева плачевное состояние экономики и причин стагнации были подвергнуты критике в «Правде», опубликовавшей статью академика В.А. Трапезникова, руководителя Института автоматики и процессов управления АН СССР. Ученый убедительно отверг приводимые в официальных документах причины падения национального дохода, такие, как плохие климатические условия, исчерпание некоторых источников сырья и высокие затраты на освоение новых территорий. Он дал, хотя и недостаточное, но более правдоподобное объяснение несостоятельности жесткой системы централизованного планирования. Академик особо подчеркивал слабость материальных стимулов, подавление инициативы работников, что делало труд малоэффективным[19].
В документе, который в 1983 г., во времена Андропова, негласно распространялся среди интеллигенции, в виде рукописи, подготовленной экономистами, резко критиковалось состояние социальных отношений в СССР и подчеркивалось «исчерпание возможностей централизованно-административного управления хозяйством». Утверждалось, что действующая система производственных отношений «все более превращается в тормоз их поступательного движения», перестройка хозяйства наталкивается на «скрытое сопротивление», «социальный механизм развития экономики... не обеспечивает удовлетворительных результатов...», механизм «"настроен"... на зажим полезной экономической деятельности населения»[20]. Мысль экономистов, завуалированная социологической терминологией, была все же достаточно ясна: система экономических отношений, существующая в государстве, ничего, кроме вреда, не приносит.
Однако система оставалась прежней и при Андропове, и при Черненко. Это и понятно: ни один руководитель не мог провести структурные изменения, не подвергая смертельной опасности саму советскую систему и то условное равновесие между социальными группами, которое исторически существовало и искусственно поддерживалось ради сохранения в руках верхушки всех без исключения рычагов управления.
Поэтому выбор у любого из преемников Сталина и последующих руководителей был невелик: либо ограничить власть партийной олигархии «наверху» (т.е. свою собственную) и партийного аппарата «внизу» и предпринять необратимые меры для оздоровления государства и его экономической системы (в советском государстве, как показывает история, все проблемы являлись политическими), либо не делать ничего, пошуметь немного о необходимости изменений, пригрозить кое-кому «большой дубинкой», чуть-чуть подремонтировать фасад и в основном продолжать держаться прежнего курса, уповая на проверенное десятилетиями долготерпение советского народа. Меры, предпринимаемые Андроповым для упорядочения экономики страны, не затрагивали ее основ. Они были направлены на выжимание резервов из системы: на укрепление дисциплины, усиление агропромышленных комплексов, расширение прав руководителей промышленных предприятий, обещание больше учитывать региональные интересы в экономике страны, новые поощрительные меры для реализации продовольственной программы, принятой при Брежневе. Все это провозглашалось предшественниками Андропова, а затем постепенно тонуло в стоячих водах советской бюрократической системы. Андропов не провел ни одной реформы. Он и не собирался этого делать, но попытался освободиться от руководителей, чья неспособность к работе перешла всякий допустимый предел; предпринимались попытки избавиться и от замешанных в коррупции.
Андропов, еще будучи председателем КГБ, собрал огромный материал о расхитителях, взяточниках и вымогателях. Укрепляя свою власть, он нанес первый удар по соперничавшему с КГБ министерству внутренних дел СССР, которое возглавлял Н.А. Щелоков, покрывавший расхитителей и спекулянтов. Предлогом послужило раскрытие аферы со скупкой антикварных вещей и спекуляцией драгоценностями, в которой якобы оказалась замешанной дочь Брежнева. В это время покончил жизнь самоубийством первый заместитель председателя КГБ С.К. Цвигун, ставленник Брежнева, который, по слухам, пытался прикрыть расследование[21]. Как бы то ни было, по «днепропетровской мафии» был нанесен серьезный удар.
Тогда же громкую огласку получило дело о злоупотреблении властью и взяточничестве в Краснодарском крае. Местные советские городничие и тамошняя милиция занимались лихоимством в таких масштабах, по сравнению с которыми гоголевские времена кажутся веселым водезилем. Вымогательство происходило на глазах и под покровительством обкома партии. На июньском пленуме ЦК КПСС 1983 г. Щелоков и секретарь Краснодарского крайкома Медунов были выведены из состава ЦК. Было заменено руководство ряда областей, городов, а также некоторых министерств. В органах МВД и милиции прошла жесткая чистка состава и были созданы политотделы, в значительной мере заполненные работниками партийного аппарата и КГБ.
В назидание всем были проведены процессы над взяточниками из разных министерств, в том числе из министерства внешней торговли, осуждены несколько начальников главных управлений, пострадали даже несколько заместителей министров. Но одновременно шли аресты инакомыслящих, баптистов, православных, «сионистов», сторонников свободных профсоюзов.
В короткий период андроповского правления, который как бы аккумулировал все особенности советской системы, был подведен итог всему, что произошло в стране за 66 лет существования советского режима. Новый лидер пытался ослабить отрицательные стороны системы. Но ключ к успеху он усмотрел все в той же старой формуле «наведение порядка». Соблюдение трудовой, общественной и военной дисциплины стало девизом генсека и главы государства. Заметим: Брежнев нарушил постановление, принятое при смещении Хрущева, согласно которому руководитель партии не должен возглавлять государство. Объявив повсеместный поход за укрепление дисциплины, Андропов сразу же использовал привычные методы насилия и принуждения: на улицах, в магазинах, ресторанах советские граждане отчитывались перед проверяющими, почему разгуливают или делают покупки в рабочее время. Неунывающий народ немедленно пополнил словарь советско-русского языка новым глаголом «заандро-пить», равнозначным старинному «заарканить».
Меры, применявшиеся к рядовым нарушителям трудовой дисциплины, были не новыми: понижение заработной платы, лишение премий, перестановка в конец очереди при распределении жилья и другие, т.е. приводившие к ухудшению материального положения нарушителя и его семьи. Нередко разрешение на увольнение или изменение места работы предварялось обсуждением вопроса «коллективом». Все это напоминало антирабочее законодательство 1940 г. с его шкалой наказаний за прогулы и опоздания. 17 июня 1983 г. был издан закон «О трудовых коллективах и повышении их роли в управлении предприятиями, учреждениями, организациями». Снова (в который раз!) брошен клич — усилить контроль и ответственность за нарушение дисциплины на предприятиях.
Постепенно выяснилось, что падение производства меньше всего связано с прогулами. Исследования, проведенные ЦСУ в металлообрабатывающей и машиностроительной промышленности, показали, что прогулами были вызваны менее 2 % потерь рабочего времени. Снова подтвердилась давно установленная истина: экономика СССР нуждается в самых серьезных коренных изменениях, ловлей лодырей дела не поправишь.
Путем огромных усилий удалось чуть-чуть сдвинуть экономику с точки замерзания. Однако сравнительный анализ темпов роста промышленного производства за три года (1976—1978) десятой пятилетки и одиннадцатой (1981 — 1983) свидетельствует о продолжавшемся скольжении экономики по наклонной. Так, среднегодовые темпы роста производства электроэнергии (квт/час) составляли в 1976-1978 гг. - 5 %, в 1981-1983 - 3 %; нефти, соответственно 5 и 0,8; стали — 2,4 и 1,1; автомобилей — 3,1 и 0,0; цемента — 1,4 и 0,8 % и т. д.
«Закон о трудовых коллективах» был второй крупной инициативой Андропова. Первой стал закон, изданный 24 ноября 1982 г. «О государственной границе СССР». Он должен был поднять общественную дисциплину, усилить бдительность и нетерпимость по отношению к врагам советского народа. Пограничным войскам предписывалось предотвращать проникновение в СССР всякого рода печатных работ, фотографий, рукописей, микрофильмов, магнитофонных записей и прочей продукции, содержание которой могло нанести ущерб экономическим и политическим интересам СССР, его безопасности, общественному порядку, а также духовному здоровью и моральному состоянию населения страны. Закон служил напоминанием, что Советскому Союзу постоянно угрожают враги извне.
Важно, чтобы всегда было кого и что опасаться (таков был один из краеугольных камней системы), — смутьянов ли поляков, коварных китайцев или американских шпионов.
Укреплению «дисциплины и самодисциплины» отвечали дополнения и поправки к уже существовавшему законодательству. В частности, статья 209 Уголовного кодекса предусматривала «лишение свободы на срок до 2 лет или исправительные работы на срок от 6 месяцев до 1 года» за «систематическое занятие бродяжничеством или попрошайничеством». Постановление ЦК КПСС «Об улучшении работы по охране правопорядка и усилении борьбы с правонарушителями» (ноябрь 1979 г.) дало сигнал к очередной усиленной волне репрессий: тунеядцем объявлялся каждый, кто «на протяжении длительного времени (а именно 4-х месяцев плюс месяц предупреждения) не работает». Статья 209 применялась после постановления даже к тем, кто не попадал в разряд бездомных, попрошаек и им подобных лиц. Новая армия «тунеядцев» была отправлена на «стройки коммунизма»[22].
Характер каждого государства определяется различными критериями. Число заключенных — один из них. Даже по официальным данным, на 8 февраля 1977 г. в стране насчитывалось 1,7 млн заключенных. При 262 млн населения в 1979 г. — это несомненный прогресс по сравнению с тем, что было в сталинские годы. Но, если вспомнить, что в 1979 г. в США было всего около 400 тыс. заключенных, что в 1912 г. число заключенных в России составляло 183 тыс. при 140 млн населения, результаты «развитого социализма» покажутся чрезвычайно красноречивыми.
Еще более серьезной проблемой для номенклатуры становился национальный вопрос. Пробуждение национального сознания народов СССР принимало различные формы. В Армении в 1968 г. была создана подпольная Национальная объединенная партия, «цель которой — создание независимого Армянского государства». 14 мая 1972 г. молодой рабочий Ромас Каланта сжег себя в центре Каунаса, заявив, что умирает за свободу Литвы. Похороны Каланты послужили поводом для многотысячных демонстраций, разогнанных милицией. В Грузии, на Украине, в Прибалтийских республиках нарастало сопротивление усиленному внедрению русского языка, русификации обучения.
Особую форму носил русский национализм[23]. Редактор самиздатовского журнала «Вече», «первого органа русского национального направления, выходящего в СССР», В. Осипов, предупреждал в 1972 г., что «русская нация может исчезнуть». Осипов называл проповедуемый им национализм «охранительным», реализацией «инстинкта самосохранения исчезающей нации». Призыв к охране русской нации, господствующей нации в величайшей империи XX в., страх исчезновения русской нации он объяснял угрозой со стороны советской идеологии, относившейся равно безжалостно и к русским национальным ценностям, и к национальным ценностям других народов.
Советское государство использовало разнообразные формы борьбы с национальными движениями, не только не желавшими отмирать, но неудержимо растущими. Одна из форм борьбы — старая и испытанная — репрессии. Аресты, лагеря, психиатрические больницы... Чем мощнее национальное движение, тем суровее репрессии. Особенно жестоко преследовались националисты на Украине, в Литве, в Армении. Напомним о расстреле Затикяна, Степаняна и Багдасаряна по обвинению в организации взрыва в московском метро 8 января 1977 г. Дело армянских националистов рассматривалось в закрытом суде, несмотря на то что алиби обвиняемых подтверждали многие свидетели. Первая казнь в политическом процессе в после-сталинское время была недвусмысленным предупреждением националистам.
Важнейшее значение в арсенале методов борьбы с национализмом играло понятие «советский патриотизм», которое представляло собой развитие старой идеи национал-большевизма. В конце 60-х годов в советских журналах начали появляться статьи, советские издательства выпускали книги, в которых «национал-большевистские идеи» активно проповедовались под видом неославянофильства. Пропагандировалась идея особой миссии России, которая, дескать, реализована в социалистической революции. Разрешенный национализм пронизывал литературу, изобразительное искусство, другие области культуры. В тех случаях, когда он принимал исторические формы черносотенного русского шовинизма, блюстители советской идеологии включали тормоза, ибо излишне подчеркнутый русский национализм мог вызвать реакцию в виде местных национализмов.
Те, кто выражали национальные взгляды, выходившие за рамки дозволенного советской идеологией, подвергались репрессиям. В. Осипов выпустил с января 1971 г. до марта 1974 г. девять номеров самиздатовского журнала, а затем был арестован и осужден на семь лет лагерей и пять лет ссылки. Не поощрялись и откровенные последователи нацизма, призывавшие к антисемитским погромам и упрекавшие партию в излишней мягкости.
Наказывалось проявление национализма в коммунистических партиях союзных республик. Как правило, это был национализм сатрапов, желавших урвать для себя чуть больше власти, стать более независимыми от центра. В 1972 г., например, был снят с должности первый секретарь ЦК Украины П.Е. Шелест. Один из вдохновителей интервенции в Чехословакии, сторонник жесточайших мер и репрессий по отношению ко всем проявлениям инакомыслия на Украине, в Советском Союзе и во всех странах Варшавского блока, Шелест показался Политбюро излишне самостоятельным, и карьера его закончилась.
Система номенклатурного управления советскими республиками из Москвы действовала четко и безотказно; в ее основу были положены административные гарантии: второй секретарь ЦК каждой республики — русский. Как правило, русскими были председатель КГБ и командующий военным округом. И все же надежнейшей гарантией верности Москве являлось то, что первый секретарь ЦК и другие партийные и государственные руководители республик ощущали себя составной частью единой советской номенклатуры. За отдельными исключениями, которые быстро обнаруживались и ликвидировались, правящая прослойка национальных республик и областей была предана Кремлю, ибо там находился центр их власти. Русские, жившие в Грузии, Латвии, Узбекистане, в других республиках СССР, не чувствовали себя представителями расы господ-колонизаторов, как чувствовали себя англичане в Индии. В то же время в Москве, в Политбюро, в конце 70-х годов ключевые позиции находились в руках советских украинцев. Русские, проживавшие в национальных республиках, приносили туда не русскую, а советскую культуру. Украинцы в Политбюро вели не украинскую, а советскую политику.
В «Одесских рассказах» Бабеля кавалерист Лева Крик на упреки раввина, говорившего, что еврей не должен ездить на лошади, отвечал: «Еврей, севший на лошадь, перестает быть евреем».
Украинец, грузин, армянин, казах, ставший секретарем ЦК или обкома КПСС, добравшийся до вершин власти, терял свою национальность. Он становился частью Власти Партии. Каждый удар по номенклатуре означал удар по нему лично. Эта система действовала и в партиях социалистических стран.
Важнейшую роль в борьбе с национализмом играл официальный антисемитизм. Шестидневная война 1967 г. открыла новую главу в советском антисемитизме. Его перестали стесняться, он приобретал полные права гражданства. «Сионизм» становился очередным объектом ненависти, каким были «бывшие», нэпманы, вредители, кулаки и т.д. «Антисионизм» представлялся (приводились цитаты из Маркса и Ленина) как форма классовой борьбы. К теории Ленина об империализме как последней стадии капитализма советские идеологии добавили новую главу: сионизм как последняя стадия империализма. В свою очередь, антисионизм стал пролетарским интернационализмом эпохи «реального социализма».
Национальный вопрос в СССР приобретал особенно важное значение в связи с демографическими изменениями, происходившими в стране. Рост населения в 1959—1970 гг. (между двумя переписями) примерно равнялся росту в 1926—1939 гг. Но 30-е годы были эпохой коллективизации, голода и террора, а 60-е — периодом мира и относительного повышения уровня жизни. Демографы ожидали, что к 1970 г. население составит 250 млн. Его было на 10 млн меньше. Самой большой неожиданностью оказалось падение рождаемости среди русского населения. Одновременно происходил демографический взрыв в среднеазиатских республиках, среди народов, которых по традиции называют мусульманскими[24].
В 1970 г. население РСФСР составляло 53,7 % от всех проживавших в СССР; население Средней Азии — 13,7 %; Кавказа — 5,1 %. К 1980 г. эти цифры изменились в пользу так называемого мусульманского населения. Жизнь опрокинула все расчеты демографов. Вместо предсказанных к 1980 г. 10 % роста населения Средней Азии оно выросло к 1979 г. на 27 %; в Казахстане вместо 6 % — на 13 %; в Азербайджане вместо 5,5 % — на 18 %. Численность узбеков и таджиков увеличилась в период между переписями населения на 36 %, туркменов — на 33, киргизов — на 31, казахов — на 24, азербайджанцев — на 25 %.
Демография ставила перед советским режимом две трудно разрешимые проблемы. Первая — проблема рабочих рук. Она была официально признана на XXVI съезде КПСС. Сокращение рождаемости ведет к иссяканию источников рабочей силы. Согласно прогнозам, население СССР должно было вырасти с 243 млн (перепись 1970 г.) до 267 млн в 1980 г. В 1979 г. население СССР составляло чуть больше 262 млн. Сократилась рождаемость среди русского и украинского населения. Русских в 1979 г. было 52,4 % от всего населения СССР, т. е. меньше, чем в 1970 г.[25]
Дефицит рабочей силы начали испытывать все советские республики, кроме среднеазиатских. Но главные промышленные регионы находились в западных частях страны и в Сибири. Проблема рабочей силы явно обострилась, хотя и до этого была исключительно сложна. Ведь и в начале 80-х в Среднюю Азию завозили рабочих из Европейской части СССР. Именно они составляли большинство рабочего населения в новых промышленных центрах Узбекистана. Удастся ли использовать Среднюю Азию как резервуар рабочей силы и каким образом? Этот вопрос оставался открытым, не давая покоя политикам.
Другая проблема, возникшая в связи с сокращением рождаемости славянских народов, — проблема вооруженных сил, их национального состава, особенно офицерских кадров. Перед страной стояли и другие острые проблемы.
Иначе говоря, официально возглавив номенклатуру СССР в ноябре 1982 г., Андропов получил в наследство систему, которая показала себя непригодной для решения важнейших экономических, социальных, национальных проблем.
Вторая индустриальная держава мира, как нередко называли СССР, не могла прокормить свое население и сохраняла внешнеторговую структуру дореволюционной России: Советский Союз вывозил, главным образом, сырье и ввозил промышленное оборудование. Государство, объявившее своей целью построение бесклассового общества, создало предельно иерархическое, кастовое общество. Многонациональная империя, управлявшаяся из центра, не решила национального вопроса ни в СССР, ни в странах «соцлагеря»: менявшийся демографический баланс еще более усиливал сложность и напряженность конфликтов.
«Спокойное» брежневское восемнадцатилетие продемонстрировало невозможность выхода из внутриполитического кризиса. Любое движение в сторону — реформы или усиленные репрессии — нарушало равновесие и начинало грозить фундаменту системы. Обнаружилась ее очевидная полная автоблокировка; особенно наглядно проявилось это в области экономики.
Любая реформа оказывалась неосуществимой, ибо децентрализация грозила развалом, излишняя централизация — полной остановкой. КГБ нанесло тяжкий удар по возродившейся после смерти Сталина общественной мысли. Но тотальный террор сталинской эпохи был сменен выборочным ползучим террором брежневской эры. В дополнение к тюрьмам и лагерям стали использоваться психиатрические больницы и депортация — мера менее жесткая.
Новый кремлевский лидер рекламировался на Западе прежде всего на основе информации, загодя ловко пущенной в оборот службами, окружавшими председателя КГБ СССР. Не остались в стороне и некоторые диссиденты, рассказывавшие легенды о либерализме Андропова. В конце концов возник облик серьезного, энергичного государственного мужа, достаточно твердого, но способного управлять, не впадая в воинственную риторику и в крайности консервативного экстремизма, умело разбирающегося в хитросплетениях международной политики и мирового коммунистического движения, эксперта по психологии Запада и даже ценителя его культуры.
Душителя диссидентского движения, главу великой державы, направлявшего в Афганистан пыточные команды КГБ, западная пресса и признанные эксперты по советским делам представляли как радушного хозяина, часами беседующего с диссидентами в своем кабинете и затем отправлявшего их по домам на собственной машине. Об этом писала, например, «Вашингтон пост». Ей вторила «Нью-Йорк Тайме», распространявшая небылицы о высокообразованном вельможе, великолепно владевшем английским языком и проводившем досуг за французским коньяком, чтением американских романов и слушанием «Голоса Америки».
Авторитетные американские советологи предсказывали, что Андропов выведет войска из Афганистана, вернет из ссылки А.Д. Сахарова и вообще сотворит благо. Правда, не все видели в Андропове либерала. Невозможно было забыть, как из России насильственно выпроводили Солженицына, Бродского, обвиненного в тунеядстве, генерала Григоренко, объявленного ненормальным, виолончелиста и дирижера Ростроповича... Список «лишних» легко можно продолжить.
Когда же эйфория понемногу спала, выяснилось, что «образованный вельможа» окончил всего лишь Рыбинский техникум водного транспорта, два курса Петрозаводского университета, но зато полный курс Высшей партийной школы при ЦК КПСС, по-английски не говорил и пластинки Глена Миллера не слушал... Интервенция в Афганистане усиливалась. Сахаров не только не был возвращен из ссылки, но еще более изолирован от внешнего мира. Миф о «тайно-либеральном аппаратчике в джинсах» быстро рухнул, не выдержав соприкосновения с действительностью.
Обстановка в стране и мире усложнилась. Андропов, вступив в должность Генерального секретаря 10 ноября 1982 г., стал в июне 1983 г. и Председателем Президиума Верховного Совета СССР. Он умер 9 февраля 1984 г., пробыв у власти пятнадцать месяцев.
Нетрудно догадаться, почему кремлевские старцы выбрали семидесятитрехлетнего тяжелобольного Черненко, известного своей близостью к Брежневу. Номенклатура еще раз доказала свою неприязнь к решению давно назревших задач. Думая только о себе, она толкала страну к энтропии. Но, как известно, энтропия — это смерть.
Некрич А.М., доктор исторических наук, профессор (США)
1 Наше отечество. Опыт политической истории. М., 1991. Т. 2. С. 469, 472, 480, 481.
2 Солженицын А. Бодался теленок с дубом. Париж, 1975. С. 127.
3 Dornberg J. Breschnew. Profil des Herrschers in Kreml. Miinchen, 1973.
4 РЦХИДНИ. Ф. 17. On. 60. Д. 441. Л. 26.
5 Двенадцатый съезд Российской коммунистической партии (большевиков) 17-25 апреля 1923 г.: Стеногр. отчет. М., 1923. С. 41.
6 Ленин В.И. Поли. собр. соч. Т. 36. С. 51.
7 См.: Ирошников М.П. Председатель СНК Вл. Ульянов (Ленин). Л., 1974. С. 346-370.
8 Ленин В.И. Поли. собр. соч. Т. 42. С. 239, 241, 243.
9 КПСС в резолюциях. 9-е изд. М., 1984. Т. 3. С. 99.
10 РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 68. Д. 462. Л. 32.
11 Там же. Оп. 69. Д. 136. Л. 167-169.
12 Сталин И.В. Соч. Т. 5. С. 210, 211.
13 Алилуева С. Двадцать писем к другу. М., 1990. С. 157.
14 Хрущев Н.С. Строительство коммунизма в СССР и развитие сельского хозяйства: В 8 т. М., 1964. Т. 8. С. 91 -107.
15 Ключевский В.О. Курс русской истории. М., 1910. Т. IV. С. 293.
16 Народное хозяйство СССР в 1982 г.: Статистический ежегодник. М., 1983. С. 342.
17 Андропов Ю.В. Учение Карла Маркса и некоторые вопросы социалистического строительства в СССР // Коммунист, 1983. №3. С. 17.
18 Там же. 1983. № 4. С. 63.
19 Правда. 1982. 7 мая.
20 Материалы самиздата. Предполагается, что автором документа была Т.И. Заславская, работавшая в то время в новосибирском Институте экономики и развития промышленного производства.
21 Советская Россия. 1983. 22 марта.
22 Правда. 1983. 30 янв.; 1984. 15 марта.
23 Известия. 1980. 5 июля. Беседа со священником Д. Дудко.
24 Бондарская Г.А. Рождаемость в СССР (этнографический аспект). М., 1977. С. 92-93.
25 Население СССР: По данным Всесоюзной переписи 1979 г. М., 1980. С. 3, 23.
Некрич А.М. Золотой век номенклатуры // Советское общество: возникновение, развитие, исторический финал: В 2 т. Т. 2. Апогей и крах сталинизма / Под общ. ред. Ю.Н. Афанасьева. - М.: Российск. гос. ун-т. 1997. - С. 400-445.