С.С. Виленский
Дети ГУЛАГа

СОДЕРЖАНИЕ

Слово ГУЛАГ – аббревиатура Главного управления лагерей ОГПУ–НКВД–МВД СССР – давно уже стало синонимом долговременной жесточайшей трагедии, безмерных страданий и гибели ни в чем не повинных людей.

В 40-томной серии «Россия. XX век. Документы» вышла книга «Дети ГУЛАГа. 1918–1956» (М., 2002), посвященная детям, оказавшимся без родительской опеки в мире взрослых. Ее издатели – Международный фонд «Демократия» и Гуверовский институт войны, революции и мира. Как сказано в предисловии к этому изданию, книга «документально показывает судьбу детей, ставших жертвами советской власти». [1]

Теоретически карательная политика большевиков в первые годы советской власти строилась на разграничении представителей трудящихся масс, правонарушителям из числа которых назначались предельно мягкие наказания, и классово враждебных элементов, не заслуживающих снисхождения. Так, в Исправительно-трудовом кодексе РСФСР 1924 г. записано: «Режим в трудовых колониях преимущественно для правонарушителей из среды трудящихся, случайно или по нужде впавших в преступление, должен приближаться к условиям работы и распорядка для свободных граждан». Еще более мягкими выглядят в нем правила содержания приговоренных судом к лишению свободы подростков от 14 до 16 лет и «несовершеннолетних из рабоче-крестьянской молодежи – от 16 до 20 лет».

Такое идеологическое обоснование формирующейся советской пенитенциарной системы на практике свелось к тому, что уголовные элементы рассматривались в течение многих десятилетий как «социально близкие», в отличие от осужденных по 58-й статье – политической. Сказанное в полной мере относится и к колониям для несовершеннолетних.

Политика большевиков вела к разрушению социально чуждых им семей, к отрыву детей от родителей, с тем, чтобы дать этим детям «правильное», коллективистское воспитание. На практике осиротевшие голодные дети из порушенных нравственно здоровых семей, осужденные за воровство и бродяжничество, за сбор колосков, бегство из фабрично-заводских училищ, за опоздание на работу, за слово правды, квалифицированное как антисоветская агитация, оказывались во власти невежественных, вороватых «воспитателей», поощрявших доносительство и культ силы. Все это, конечно, сопровождалось пропагандистской риторикой. Над беззащитными детьми издевались и «воспитатели», и уголовники. О том, что дело, как правило, обстояло именно так, свидетельствуют воспоминания людей, прошедших через детприемники, детские дома и колонии, а также отчеты гулаговских проверочных комиссий.

Давно замечено, что, если карать не за что-то, а во имя чего-то, остановиться нельзя. Придя к власти, большевики стали смотреть на детей из социально чуждых им слоев общества как на политических противников. Их брали в заложники, мучили, убивали. Так, в концлагерях Тамбовской губернии в июле 1921 г., даже после проведенной по их «разгрузке» кампании, находилось свыше 450 детей-заложников в возрасте от одного года до 10 лет. [2]

Затем последовало раскулачивание, унесшее жизни сотен тысяч крестьянских детей. Основная масса крестьянских семей в полном составе выселялась в отдаленные районы страны. Везли под конвоем, в скотских условиях. В одном из приведенных в сборнике писем председателю ЦИК СССР Калинину о высылке семей из Украины и Курска говорилось: «Отправляли их в ужасные морозы – грудных детей и беременных женщин, которые ехали в телячьих вагонах друг на друге, и тут же женщины рожали своих детей (это ли не издевательство); потом выкидывали их из вагонов, как собак, а затем разместили в церквах и грязных, холодных сараях, где негде пошевелиться. Держат полуголодными, в грязи, во вшах, холоде и голоде, и здесь находятся тысячи, брошенные на произвол судьбы, как собаки, на которых никто не хочет обращать внимания...» [3]

Находясь на спецпоселении, в гиблых местах, непригодных для жизни, в условиях постоянного голода, дети спецпоселенцев были обречены на вымирание. В ходе обследования условий жизни спецпоселенцев в спецпоселке Бушуйка было установлено, что из 3306 живущих там человек 1415 составляют дети до 14 лет, из которых «за 8 месяцев умерло 184 человека детей до 5 лет, что составило 55% всей смертности в поселке... Так называемый детдом, в котором живет изолированно от родителей подавляющее большинство детей... представляет из себя барак с двойными нарами». [4]

В докладной записке Ягоды о положении спецпоселенцев от 26 октября 1931 г. председателю ЦКК ВКП(б) Рудзутаку отмечалось: «Заболеваемость и смертность с/переселенцев велика... Месячная смертность равна 1,3% к населению за месяц в Северном Казахстане и 0,8% в Нарымском крае. В числе умерших особенно много детей младших групп. Так, в возрасте до 3 лет умирает в месяц 8–12% этой группы, а в Магнитогорске еще более, до 15% в месяц». [5]

Безответные дети, старики и женщины перешли на подножный таежный корм. Перед фактом массовой детской смертности от голода комендантам поселков дали понять, что не стоит строго блюсти инструкцию о ссылке, запрещающую покидать место отбывания. Не следует, проинструктировали комендантов изустно, препятствовать уходу детей (только детей!) в лес и тундру в поисках продовольствия и попытках бегства в родные края. И уходило ссыльное детство в зимнюю тайгу, чтобы, заблудившись, умереть от истощения или стать жертвой хищников. По весне местные власти северных городков Урала с тревогой сообщали о выходе из лесов многих тысяч голодных беспризорников. [6] Детская беспризорность была обычным явлением в «кулацкой ссылке». Только в трудпоселках Западлеса в конце 1934 г. было установлено 2 850 детей-беспризорников, родители которых умерли или бежали. [7] В архиве Комиссии при Президенте России по реабилитации жертв политических репрессий хранятся письма, которые свидетельствуют о трагической судьбе малолетних «членов крестьянских дворов», ставших жертвами политических репрессий.

«В 1931 г. 12 апреля арестовали моего мужа... 15 мая меня выслали... Ничего не дали с собою. Голых, босых и голодных, с детьми малыми. Отправили в Нарым шесть ребятишек и беременная сама 8 месяцев. На север, Нарымский край, Нововасюганский район по Васюгану на баржах. Выгрузили в болото, не было никакой постройки. Там дети и люди гибли как мухи от голода и холода. Там и мои дети погибли. За что, а кто даст на этот вопрос ответ?» Это строки из письма М.Л. Базих.

А в 1937–1938 гг. очередь дошла и до семей рядовых и номенклатурных коммунистов, объявленных врагами народа. Их жен и детей разбросали по лагерям и колониям.

Изменниками объявлялись не только отдельные люди, но и целые народы. Их депортировали, и вновь гибли дети.

Пусть не введет читателя в заблуждение категория детей, именуемая в документах беспризорниками. В огромном большинстве это дети из семей порушенных, их родители расстреляны, брошены в лагеря, либо – жертвы голодоморов, раскулачивания. Мало-мальски серьезных исследований относительно того, откуда взялось громадное число беспризорников, не проводилось. Да и сами дети, если их спрашивали, чьи они, вряд ли сказали бы, что отцы их – дворяне, священники, чиновники, промышленники, офицеры, полицейские чины... Дети понимали, чем это им грозит. Все они называли себя жертвами голода или детьми рабочих и крестьян. Так обстояло дело в 20-х гг, до коллективизации.

Осиротив миллионы детей, советская власть до отказа набила ими детдома и детские колонии, принялась их «перековывать» и «перевоспитывать».

В 1921 г. была создана Комиссия при ВЦИК по улучшению жизни детей во главе с главным чекистом Феликсом Дзержинским и вскоре сменившим его А.Г. Белобородовым, бывшим в 1918 г. председателем исполкома Уральского облсовета и имевшим прямое отношение к расстрелу царской семьи. Беспризорниками занимались Наркомпрос, НКВД, Наркомюст, губернские и местные власти. Неоднократно занималось этим вопросом Политбюро ЦК партии. На необходимость ликвидации беспризорности указывал Сталин. И при всем том за весь период советской власти ликвидировать беспризорничество не смогли. Его порождали условия жизни, созданные советской властью. Периодически от массы беспризорников очищали столичные и южные города, но проходило немного времени, и они снова появлялись там.

Большевистские «вожди» не только по своему усмотрению переписывали историю, но и истребляли память о репрессированных. Известно немало случаев, когда в детдомах малолетним детям меняли фамилии. И в наши дни эти уже состарившиеся люди все еще ищут своих родителей.

Хранящиеся в архивах ежегодные сводки о числе несовершеннолетних в исправительных заведениях ГУЛАГа не отражают реального положения дел. Цифры, измеряемые десятками тысяч, – это только вершина айсберга. Нет никаких обобщенных данных о миллионах взрослых и детей, ставших жертвами «красного террора», спровоцированных большевиками голодоморов, раскулачивания и этапирования крестьянских семей в необжитые районы Северного Урала и Сибири, депортации семей из Бессарабии, Прибалтики, западных областей Украины и Белоруссии в 1939-1941 гг., депортации целых народов в годы Отечественной войны. По понятным причинам такие сводные отчеты вряд ли были затребованы высшим советским руководством, особенно после Нюрнбергского трибунала. А если они в единичных экземплярах и существовали, то не подлежали хранению. Но и сохранившиеся документы свидетельствуют о катастрофе, постигшей народы СССР. Последствия ее сказываются по сей день.

Конечно, находились честные, совестливые люди, которые не могли смотреть равнодушно на страдания и гибель детей. Обычно заступников постигала участь тех, за кого они пытались заступиться. Но бывали редчайшие исключения.

В 1933 г. во время паспортизации (колхозникам паспорта не выдавали!) производилась зачистка городов от «деклассированных элементов». В ходе ее шесть с лишним тысяч человек были доставлены из Москвы и Ленинграда в Западную Сибирь и в баржах по Оби «сплавлены» на Север, в Нарым, на остров Назино, где в первые же дни большинство из них погибло.

О том, что эти ссыльные не получали ни грамма хлеба, об издевательствах над ними, взрослыми и детьми, о случаях людоедства написал в адрес Сталина и его соратников занимающий скромную должность инструктора Нарымского окружкома ВКП(б) В.А. Величко[8] , и в Нарым была послана комиссия.

«...Изложенные в известном ЦК и крайкому письме тов. Величко... факты в основном подтвердились, – читаем в докладной записке комиссии, – ...нами обнаружена была группа в 682 чел. трудпоселенцев, присланных 14/IХ из Томской пересыльной комендатуры для размещения в Колпашевской комендатуре. Группа состояла из детей до 14 лет – 250 человек, подростков – 24 человека, мужчин – 185 и женщин – 213 человек. Эта группа была размещена частью в холодном полузакрытом сарае, а частью прямо под открытым небом около костров. Среди них было много больных, и за 13 дней уже умерло 38 человек... Мы посетили остров Назино. При осмотре его мы там нашли 31 братскую могилу. По заявлению местных работников комендатуры и райкома партии, в каждой из этих могил зарыто от 50 до 70 трупов. Вообще же учета, какое точно количество людей похоронено на острове Назино и кто именно по фамилиям, – таких сведений нет». [9]

В книге «Дети ГУЛАГа. 1918–1956» опубликованы директивные документы, отражающие цели, которые преследовали советские руководители в ходе большевистского эксперимента над страной, рассекреченные гулаговские и другие официальные документы, связанные с выполнением этих директив, а также свидетельства частных лиц и самих – в ту пору несовершеннолетних – жертв репрессий.

Часть этих документов представлены в альманахе «Россия. ХХ век. Документы».

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Дети ГУЛАГа. 1918–1956. М., 2002. С. 5.

2. См.: Крестьянское восстание в Тамбовской губернии в 1919-1921 гг. («Антоновщина»). Документы и материалы. Тамбов, 1994. С. 246. Док. 283.

3. Дети ГУЛАГа. 1918–1956. М., 2002. С. 81. Док. 40.

4. РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 120. Д. 52. Л. 214, 219.

5. Земсков В.И. «Кулацкая ссылка» в 30-е годы // Социологические исследования. 1991. № 10. С. 10.

6. Базаров А. Дурелом, или Господа колхозники. Курган, 1997. С. 356.

7. Земсков В.Н. «Кулацкая ссылка» в 30-е годы // Социологические исследования. 1991. №10. С. 11.

8. Дети ГУЛАГа. 1918–1956. М., 2002. С. 136–143. Док. № 79, 80.

9. «Остров смерти» // Народная трибуна. Томск, 1993. Март–апрель.

С.С. Виленский, председатель Московского историко-литературного общества «Возвращение».

Гражданин Дзержинский.

Назначая Вас председателем всех учреждений по охране детей в России, Советское Правительство так усердно рекламирует в своей прессе Ваше «золотое сердце», что даже в душах людей, наиболее критически относящихся к этому роду литературы, могла явиться тень сомнения. Правда, Ваш 3-х летний педагогический стаж в качестве Председателя ВЧК, казалось бы, достаточно предопределял пути и методы воздействия на подрастающее поколение, но предполагать, что все они будут целиком применяться и к гражданам самого младшего возраста, решился бы далеко не всякий. Вот почему я считаю своим долгом в качестве иллюстрации, рассеивающей на этот счет всякие сомнения, привести несколько фактов из жизни одного ребенка, уже много много месяцев имеющего счастье находится на Вашем попечении. Это мой 3-х летний сын Шура, содержащийся вместе со мной в Бутырской тюрьме. Счастье, выпавшее на его долю, действительно, велико. Других детей в его положении Вы силой отнимаете у арестованных матерей и помещаете в советские воспитательные учреждения с большим риском попасть на фабрику ангелов – одной из немногочисленных отраслей советского производства, процветающей не в пример прочим. В Бутырках Шура благоденствовал вместе с другими членами: с.р.овского общежития.

Но трудность положения правительства растет. Отечество – в опасности, и интересы коммунистической политики властно требуют принятия по отношению к Шуре самых строгих репрессивных мер. С этой целью вначале предполагается отправить Шуру в один из провинциальных каторжных централов, дабы лишить его возможности вредного воздействия на внешний мир. В одну прекрасную ночь вооруженные до зубов чекисты наводняют помещения тюрьмы, вытаскивают силой чуть ли не с постелей полураздетых женщин, толкают, бьют, тащут за руки и за ноги по железным и каменным лестницам неизвестно куда, неизвестно зачем. Врываются и в нашу камеру, набрасываются на перепуганного, кричащего не детским криком ребенка.

Потом оказывается, что ЦК партии СР оставляют в Москве, и Шура остается в опустевших Бутырках. Но вольности, которыми он пользовался до сих пор в пределах Бутырского двора, слишком подрывают основы. И Шурку обезвреживают.

1. С этой целью его выпускают на прогулку только на один час в день и уже не на большой тюремный двор, где растет десятка два деревьев и куда заглядывает солнце, а на узкий темный дворик, предназначенный для одиночек.

2. Запираются двери не только коридора, но и его одиночки, хотя корпус почти пуст, и достаточное количество замков отделяет и так Шурку от воли.

3. Коммунистическая комендатура так усердно празднует праздники Св. Пасхи, что даже на второй день ее отказывает в свидании приехавшим в первый раз за всю зиму из деревни братишке и сестренке, гражданам не менее опасного возраста. Дети ждут 2 часа и плачут у ворот, Шурка плачет в тюрьме, правительство РКП торжествует.

4. Должно быть, в целях физического обессиления врага помощник коменданта Ермилов отказался принять Шурке даже принесенное с воли молоко. Для других он передачи принял. Но ведь то были спекулянты и бандиты, люди гораздо менее опасные, чем СР Шура.

Не вспоминаются ли Вам, гражданин Дзержинский, кошмарные картины царской каторги, в тех же Бутырских стенах. А ведь тогда камеры детей не запирались, они пользовались льготными прогулками, им всегда принимались передачи.

Итак, Ваш первый воспитательный опыт удался. Шурка сидит под замком и смирился. Надеюсь, что эта педагогическая система, примененная ко всем детям РСФСР, даст не менее блестящие результаты. Жалею лишь, что положение печати в России лишает меня возможности достаточно рекламировать этот поучительный опыт, но не сомневаюсь, что история вполне вознаградит меня за это.

Евгения Ратнер

Бутырки. 10 мая 21 г.

ГАРФ. Ф. 8419. Оп. 1. Д. 8. Л. 54. Машинопись

Уважаемая Екатерина Павловна!

Обращаюсь к Вам от себя и от имени моей дочурки Ии, самой маленькой обитательницы Челябинского политизолятора. Прошу Вас снабдить нас следующим:

1) Крупа Геркулес.

2) Ячменный кофе (с маркой госуправления).

3) 2 пары детских чулок (не теплых, мерку прилагаю).

4) Книжку Литосовой и Тихеевой – «Сборник стихотворений – Нюсины стихи».

5) Дюжину разноцветных карандашей.

Для себя попрошу вот что: сообщить мне, где и кем издается «Журнал по изучению детского раннего возраста», его подписную цену и хорош ли он настолько, чтобы можно было истратить на него деньги; а м [ожет] б[ыть] есть что-нибудь другое из этой области, – вот об этом сообщите мне. Кроме того, если будет возможность, снабдите моего мужа В.Ф.ГОНЧАРОВА брюками, а то совсем обносился.[2]

Ия и Елена Гончаровы

Челябинск. Политический Изолятор

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Политический Красный Крест с 1918 г. снабжал политзаключенных продовольственными посылками на средства, пожертвованные гражданами СССР, но, главным образом, II Интернационалом. Имелись два отделения – Ленинградское, закрытое властями в 1926 г., и Московское, закрытое в 1937 г. Деятельностью ПКК руководила. Е.П.Пешкова, жена М.Горького.

2. На письме – помета Е.П.Пешковой: «К исполнению. Е.П».

ГАРФ. Ф. 8409. Оп. 1. Д. 67. Л. 227.Подлинник. Рукопись.

Моя мать Гильденбрандт Лидия Константиновна была арестована в 1924 г. по делу церковников и постановлением Особого Совещания по высылкам при ОГПУ осуждена на 10 лет тюремного заключения со строгой изоляцией. В настоящее время мать содержится в Костромской тюрьме и с момента прибытия в тюрьму находится на излечении в лазарете.

Мне 12 лет, я осталась совершенно одна без всяких средств к жизни и живу на иждивении у совершенно чужих людей, приютивших меня после ареста. Жить мне с каждым днем становится все труднее и труднее. Мне надо учится, средств у меня нет никаких, купить учебников, обуви и т. д. я не в состоянии и благодаря всему этому я продолжать учение не могу.

Все вышеизложенное заставляет меня обратиться к Вам с просьбой о пересмотре дела моей матери и в виду ея болезни и моей одинокости заменить ей тюремное заключение ссылкой на поселение, где бы она могла зарабатывать себе кусок хлеба и, взяв меня к себе, дать мне необходимое образование.

Лидия Гильденбрандт

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Ходатайство Л.Гильденбрант об освобождении матери из тюрьмы передано в ОГПУ через Политический Красный Крест.

ГАРФ. Ф. 8409. Оп. 1. Д. 67. Л. 101. Копия. Машинопись.

ПРОСЬБА

Мы, дети в возрасте от 15 до 2 с половиной лет по совету добрых и сердобольных людей обращаемся к Вам со своим великим детским горем о нижеследующем:

30 марта 1927 г. у нас скоропостижно умерла мама, оставив нас, несчастных, пять человек на руках одного отца. Трудно нам было жить без мамы и растить маленькую шестимесячную сестренку, но мы жили, росли, надеясь на лучшее. Но не тут-то было. Наша горькая сиротская доля стала еще тяжелее, когда мы потеряли отца. Его с 9 ноября 1928 г. сослали в Вишерский концлагерь на 3 года, обвиняя его в агитации. Что будет с нами, никому не нужными чужими детьми, круглыми сиротами, мы не знаем. Мы должны без отца и матери, не видя юношеских и детских дней радости, погибнуть, как погибает молодое растеньице, не имея за собой ухода и лучей жизненного солнца. Так зачем же так жестоко и злобно обрушилась на нас судьба? Ведь мы хочем жить, как другие дети — петь, играть и веселиться. Неужели мы вынуждены с этих пор питать не любовь и радость ко всему окружающему, а презрение, злобу и затаенную ненависть. Мы хотим и вправе требовать от жизни тепла, света и ласки!

Добрая и сердобольная женщина, Екатерина Павловна! Мы по своему детскому еще уму не умеем передать Вам всего того, что испытываем, но думаем, что Вам Ваше сердце нашу просьбу дополнит и дорисует мрачную и жуткую картину нашей сиротской жизни и Вы не бросите со смехом и злорадством эту к Вам нашу горячую просьбу с мольбой о детской помощи, а как сердобольная тетя и чужая мама окажете нам великую помощь, такую помощь, за которую мы будем всю потом нашу жизнь признательны и благодарны. Мы просим: верните к нам нашего отца, и если он, по-вашему, окажется виновным, простите его ради нас, малолетних и всеми забытых сирот. Мы знаем только лишь одно, что нашему папе, живя с нами, 5 детьми, часть которых нужно еще было с рук поить, кормить и носить, некогда было зарабатывать грехи преступления против сов. власти, его сослали по наговору не понимавших его слов и дела людей. Дело его находится в Москве в Особом Совещании Коллегии ОГПУ. […] Если же нам нельзя будет просить за своего папу о полном помиловании, то дайте нам возможность хотя [бы] с ним жить, ему нас растить, заменив ему лагерь вольной высылкой в такую местность, где мы могли бы без ущерба своему здоровью расти и идти по дороге социального строя – учиться, в чем особенно нуждаемся (мы, двое из старших, учимся в 6-й группе, а одна в третьей), и тем самым посвятить свои будущие молодые силы на благо Родины и ее обновления, назначив местожительством, принимая во внимание и его весьма плохое состояние здоровья, один из южных округов Сибири, где было бы возможно нам учиться и заниматься сельскохозяйственной отраслью – пчеловодством: его и нашим любимым занятием; или же другой край с возможностью для существования также вести пчеловодное хозяйство. В настоящее время нас растит бабушка, приехавшая на похороны мамы, и с тех пор нас не бросившая, 70-летняя старушка, за которой от нас самих уже требуется уход. Вот какая наша детская, простая и без всякого лукавства по своей детской откровенности к Вам просьба, которую просим довести до сведения ВЦИК, в отдел частных амнистий, и за нас, обездоленных, попросить милости, на которую мы, невинные дети, и расчитываем.

К сей просьбе подписуемся: дети служителя религиозного культа села Ново-Покровского, Быстро-Истокского района Бийского округа Сибкрая.

Артемковы[1] [5 подписей]

ПРИМЕЧАНИЯ

1. В архивном деле имеется копия ответа детям М.Л.Артемкова из Политического Красного Креста (подпись на копии отсутствует): «15/VIII 29 г. В ответ на Ваше обращение сообщаю, что Вы можете прислать нам заявление в Особое Совещание с просьбой о пересмотре приговора Вашему отцу Михаилу Лукьяновичу Артемкову, указав в заявлении причины. Следует Вам также написать отцу, чтобы он прислал об этом лично от себя заявление в Особое Совещание. Можно также обратиться об этом во ВЦИК» (ГАРФ. Ф. 8409. Оп. 1. Д. 374. Л. 105. Копия. Машинопись).

ГАРФ. Ф. 8409. Оп. 1. Д. 374. Л. 106–107. Подлинник. Рукопись.

ИЗ ЛЕНИНГРАДА

В начале сентября месяца была арестована группа учащихся школ 2-ой ступени в числе 6-ти человек. Всем были представлены статьи 58-10 и 58-11. 8/ХII с. г. родственникам этих детей, ибо старшему только что исполнилось 16 лет, объявлен был приговор – 2 года заключения в Соловках. Инкриминируемое им преступление по признакам вышеуказанных статей относится к 1927 году, т. е. к периоду времени, когда каждому из них было от 12–13 лет.

Итак, 5 мальчиков получили Соловки, а 6-й, Амос Исаакович РАБИНОВИЧ, ученик 15-ой школы 9-ой группы, коему только что в ноябре мес[яце] исполнилось всего лишь 15 лет, приговорен по заявлению в Прокуратуре к помещению в колонию малолетних преступников. Факт совершенно невероятный, ибо помещение морально здорового мальчика в среду преступно дефективных подростков знаменует собой моральную гибель не успевшего еще сложиться ребенка.

По-видимому, тут произошла ошибка, требующая срочного исправления, ибо мальчик до последней степени нравственно угнетен и в состоянии проделать то, что пытался сделать его товарищ по заключению – вынутый вовремя из петли. Просьбы о поруках остались без результата.[1]

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Подпись в документе отсутствует. Документ находится в архивном деле, в котором собраны машинописные копии обращений в ОГПУ от Политического Красного Креста, в которых работниками этой организации в сжатой форме излагалась суть просьбы, с которой заключенный или его родственники, дети обращались в ПКК.

ГАРФ. Ф. 8409. Оп. 1. Д. 406. Л. 104. Подлинник. Машинопись.

Глубокоуважаемый Алексей Максимович
и Ек[атерина]Павловна!

Отец наш, [Спирин Иван Акимович], сын бедного казака, кончил учительскую школу в 1901 г., был учителем 12 лет, вышел по болезни в отставку, с 1915 по 1928 г. был священником. Семья наша была 16 душ, а отец наш не умел обманывать своих прихожан и стал заниматься хлебопашеством, чтобы не стеснять нас, детей, и не мешать, в 1928 году отделил взрослых, взяв с собой только трех малых детей. На 12 душ у нас было три пары волов, лошадь, 2 коровы, 12–13 десятин посева. Не было ни батраков, ни мельниц, ни предприятий. Своими руками добывали кусок хлеба, ночей не досыпали, не доедали, нарядными не ходили. В 1929 году на отца наложили 180 пудов. Хлеба у него не было, да и мы не могли ему помочь, и его осудили по 61 статье на два года заключения, а имущество его (хата и барахло) конфисковали на 147 рублей. В начале января 1931 года его освободили, дали документ на свободное проживание по Союзу, он приехал в Борисоглебск на жительство; там в одну ночь сделали облаву, собрали всех «пришлых», и вот в это число попал и отец. Просидел 2 мес[яца] в д[оме] з[аключения], в Борисоглебске он пробыл только 5 дней, привезли в свой округ, собрали нас всех в кучу и доставили к нему (два старших брата были в трудовой армии), и отправили всех на север в качестве спецпереселенцев, а через 5 месяцев разрешили свободное проживание в пределах Северного края. Мы поселились на Плесецком канифольном заводе, все работаем, но условия для нашей семьи очень тяжелые; школы на заводе нет, теперь двое из нас ходят за 7 км в Плесецкую, а двое могли бы ходить, но далеко, а настанут холода, как бы и нам не пришлось бросить. Надо квартиру, провиант, а отделить от пайка нечего, села от завода далеко – за 21 км и более, негде прикупить продуктов, а город далеко, и туда не наездишься, а на нашем Плесецком базаре ничего не бывает. Три месяца мы очень голодали, рабочим давали по 400–500 гр. одного хлеба, а мы, дети, часто ничего не получали, по три дня сидели без хлеба. А из столовой получать многосемейным – денег не хватает. Все мы, дети, переболели, да и сейчас хвораем: то рвота, то животы болят, а в больнице прописывают одно – хорошее питание... Отец исходил и изъездил все заводы и станции. Есть и школа и работа, но только не мог найти для такой семьи квартиру. Приходится оставаться здесь и возможно бросить школу. Знакомые и земляки пишут нам из разных мест, ЦЧО, Средне-Волжский край и т. д., что у них продукты гораздо дешевле нашего, и квартир сколько хочешь, и в совхозе не хватает рабочих рук, но одна беда – мы не можем выехать из пределов Сев[ерного] края. Отец сколько раз подавал просьбу о разрешении свободного выезда и проживания по Союзу, но ответа никакого. Мы с 1929 г. страдаем, отец, может быть, наказывается за то, что был священником, а мы за что? За что мы, дети, несем нравственные страдания и физические лишения? Мы читаем Ваши произведения и видим, что Вы поборник правды, поэтому мы смело обращаемся к Вам с просьбой. Простите за такое длинное письмо, но думаем, что Вы обратите внимание на совершенно «отверженных» и своим авторитетом доставите к 15-й великой годовщине маленькую радость. Просим Вас, Алексей Максимович и Екатерина Павловна передать во ВЦИК или куда надо просьбу отца, думаем, что Вы не отвернетесь с презрением от 10-тилетней Лены, 8-милетней Лизы, 6-тилетней Нины, Васи, 6 лет, Сережи, 5 лет, Акима, 4 лет, Вани, 14 лет и Серафимы 16 лет. Это все дети и внучата нашего отца.

Докажите, что все, что пишется и говорится в опровержение буржуазной лжи – не одни красивые фразы.

К сему – [подписи] Спирины

Ходатайствуем о разрешении свободного выезда из пределов Северного края и свободном проживании по Союзу.

ГАРФ. Ф. 8409. Оп. 1. Д. 812. Л. 98–99. Подлинник. Рукопись.

Крайком ВКП(б) тов. Андрееву и Иванову

КИК тов. Пивоварову
КрайКК тов. Ларину

В cт[анице] Лабинской у кулаков Самсоненко, Волкова и Смычкова было описано и изъято все до основания, как-то: постельная принадлежность, домашняя утварь, носильные вещи. Были случаи, что у Самсоненко и Смычкова были сняты с ног валенки и сапоги, а также у их детей ботинки.

Там же у кулака Иронова комиссия приказала его дочери снять с себя осеннее пальто и ботинки. Когда последняя отказалась, то тут же немедленно была арестована.

Государственный архив Ростовской области. Ф. 1485. Оп. 8. Д. 203. Л. 89.

Тетя Е.П.Пешкова!

Я к вам обращаюсь с великой просьбой. Нашего отца выслали. Мама совершенно больна. У нее 3-я стадия туберкулеза, она лежит в больнице. Доктора говорят, что если ей дать питание, то она может еще немного прожить. Но она не служит, и о питании не может быть и разговора.

Нас двое я и сестричка. Мне 12 лет, а сестренке 9 лет. Мы пока мама придет из больницы живем у соседей. У нас никаких родственников нет. Была одна тетя, папина сестра, которая нам хоть немножко помогала, но ее тоже выслали. Мама может умереть и мы остаемся на произвол сутьбы. Папа нас взять не может, потому что он в концлагере. Умоляем вас, помогите нам.

Наш папа после революции был красным командиром в Харькове, в школе червоних старшин, потом служил. Аристовали его 17 октября 1930 г., а выслали 9 апреля 1931 г. в Киеве. Выслали совершенно не ожидано без объявления приговора в канцлагерь, его адрес сейчас Уральская область, Красно-Вышерск. Лагерь – 6 рота ВЛАДИМИР ИВАНОВИЧ ДОБРОВОЛЬСКИЙ.

А тетю аристовали тоже в Киеве и выслали на вольную высылку на 3 года, адрис Коми область, Усть-Кулом.

Умоляем вас как либо помочь нам чтобы папа смог взять нас к себе. Ляля и Галя Добровольские, наш адрес г. Киев, Андреевская ул. 11, кв. 1.

ГАРФ. Ф. 8409. Оп. 1. Д. 802. Л. 183–183 об. Подлинник. Рукопись.

Отец у меня погиб в 1920 году на фронте, в Красной Армии. Мать осталась с тремя детьми. Семья владела третью мельницы. В 1930 году мать осудили на семь лет, она была тяжело больна, и после больницы ее освободили. В отсутствие матери нас пришли раскулачивать, дома были дети и бабушка, стали выгонять из дома и насильственным путем вышвырнули на улицу. В чем были только одеты и обуты (на ногах лапти), в том и остались. На мне был шубный пиджак, стали меня раздевать и забирать этот пиджак. Я с трудом вырвался и убежал и остался одетым...

Мы попросили соседа и стали жить в его бане. Когда мама вернулась из тюрьмы, мы попросили у одного хозяина старенькую избушку, владельцы которой были на стороне, и стали в ней жить. Бабушка собирала куски по миру. Меня исключили из школы, где я учился в четвертом классе, и я стал плести лапти и ступни людям за крынку молока. Этим закончилась моя учеба. Брат уехал на сторону и там в 1936 году умер от истощения и болезней, бабушка тоже умерла...

Осенью 1939 года, когда я приехал на призыв, меня забраковали в военкомате в связи с раскулачиванием. Тогда я стал умолять, чтобы мне дали хорошую характеристику. И меня взяли служить в Красную Армию. Было столько у меня радости, что я стал в один ряд в строю будущих защитников рубежей нашей родины!..

Потом участвовал в войне, был контужен, ранен. Инвалид второй группы...

Кудашкин Владимир Алексеевич,Мордовская АССР, село Мордовские Сыреси.

Архив НИПЦ «Мемориал».

Дорогая добрая Екатирина Павловна.

Вам пишет Женя Мальчевская. Получила от Вас 30 р., большое вам спасибо за не отказную прозьбу. Получила от вас маленькую весточку, вы просите написать вам где папочкино дело: оно в Харькове в судебной тройке о.г.п.у.

Я имела с ним свидание, он клянется, что его оговорили, оговорили его враги, мая мама. Она живет с другим мужем. Дорогая Екатирина Павловна папочке грозит 54 ст. п. 13 У.К. в плоть до рострела, прошу вас на коленях со слезами спасите папочку, спасите, его оговорили. Я клянусь вам, что я всю свою жизнь буду работать и трудиться для соцеализма и папочка мой ему 55 лет тоже отдаст все свои последние силы. Вы знаете меня Екатирина Павловна, я жила с папочкой в сылке, холодала, голодала, а теперь я останусь серотой. Очень очень вас прошу спасите папочку, спасите.

Пока всего хорошего прошу исполнить мою прозьбу.

Целую вас крепко.

Женя Мальчевская

ГАРФ. Ф. 8409. Оп. 1. Д. 811. Л. 45. Подлинник. Рукопись.

Тов. Пешковой от Варжанского Конст[антина] Никол[аевича]. Жив[у по адресу:] Москва 6. 2 Колобовский пер., дом 6, кв. 3.

2 сентября 1929 года была арестована моя мать – Варжанская Зинаида Неофитовна и через 2 месяца выслана в Сев. край на три года органами ОГПУ по статье 58 п. 10 (хранение и распространение контрреволюционной литературы). Литература, за которую ее выслали, принадлежала моему отцу [Варжанскому] – противосектанскому миссионеру, расстрелянному в 1918 году за монархическую и религиозную деятельность. Эта религиозная литература не была взята при обыске в 1918 году и лежала до ареста матери, причем ей не придавали никакого значения.

Моя мать, преподав[атель] гос[ударственного] муз[ыкального] техникума, оставшись вдовой после смерти отца с 2-мя детьми (я – 6 лет и сестра – 8 лет) и матерью старухой, должна была прокормить этих 3-х нетрудоспособных иждивенцев, отдаваясь семье и своей любимой педагогической деятельности.

2 сент[ября] этого года истекает срок ее наказания, и я прошу Вашего ходатайства о возвращении ее в Москву, к своей семье.

Надо сказать, что отрыв от семьи и любимой работы не мог не отразиться на ее здоровье, тем более, что она страдает приступами аппендицита и женскими болезнями.

Кроме того, надо сказать, что ее вину в хранении этой религиозной литературы нельзя рассматривать как злостную, т.к. эта литература не ее, а моего отца, и она не придавала ей никакого значения и едва разбиралась в ее содержании.

Нашей семьей неоднократно были посланы заявления о сокращении срока наказания, но всегда были отклонены.

При заявлении прилагаю: 1) послужной список матери, 2) отзыв о ее работе и 3) справку о ее здоровье 4) заявление.

[Подпись]

У вас лежит наше заявление, где мы просим о досрочном освобождении, но так как 2 сентября этого года вообще истекает срок высылки, то мы просим о возвращении высланной в сентябре месяце в Москву.

ГАРФ. Ф. 8409. Оп. 1. Д. 812. Л. 118–118 об. Подлинник. Рукопись.

Добрейшая, дорогая Екатерина Павловна!

Я позволю вновь напомнить Вам о себе. Вы вспомните меня, безумную, надоедливую мать, кот[орая] так часто и много Вам докучала? Вот уже три месяца, как я в Сибири. Часто, часто вспоминаю Вас и Ваши слова, что только «смерть непоправима». И вот я знаю только одно; надо исправить свершившееся, надо добиться восстановления справедливости и спасти сыновей, кот[орые] верно гибнут на моих глазах. Бывают разные натуры. Мои сыновья крайне тяжело приспосабливаются к условиям лагеря. Старший заболел уже туберкулезом легких, второй находится в подавленном состоянии (только что болел желтухой, кроме того сердце совсем нездоровое: задыхается, ускоренный пульс, перебои), уверяет, что ему надо изучать анатомию (он рисовальщик), учиться, но в условиях лагеря его дарование несомненно погибнет, – такова его уверенность, кот[орая] его страшно угнетает. Сыновья подали ходатайство на имя Акулова о пересмотре дела, но какова будет судьба этого ходатайства?! Я Вам клянусь, Екатерина Павловна, жизнью своих детей, что никакой организации не было. Костя (старший) оговорил себя, брата и некоторых других. Его драма, где были выведены террористы (и их крах), была принята следователем за программу несуществующей организации, и следователь побудил Костю признаться в намерении осуществить никогда небывалые преступления. Следователь ставил вопрос так, что сын до сих пор не может понять, каким образом он решился оговорить себя и других. Ему было обещано, что никто наказан не будет, и своим сознанием (признанием) он, Костя, только подтверждает свое чистосердечное раскаяние в несоветских настроениях. Второй сын, Вячеслав, подтвердил показания своего брата из-за романтического мальчишеского желания разделить с братом участь изгнанника, не оставленного одного. (Он совершенно советски настроен и горит желанием работать, так же, как старший.) Потом они все поняли, весь ужас своего оговора. [...]

Екатерина Павловна, добрая, единственная, круг событий опять замыкается, и опять я чувствую, как мать, что только Вы сможете помочь в смысле пересмотра. У меня сердце совсем изорвано в клочья при виде медленной гибели своих детей. Бытовые их условия, между прочим, ужасны. Костю держат с уголовниками, его дважды начисто обворовывали, всю одежду и белье. Жду Вашего милосердного ответа.

Всегда Вам благодарна

Наталья Флуг

Р. S. Простите за небрежность Бога ради.

[Мариинск, Томской, Рабочая ул., д. 19]

ГАРФ. Ф. 8409. Оп. 1. Д. 1069. Л. 47–48. Подлинник. Рукопись.

№ 673087
Сов. Секретно

Состояние сети дошкольных учреждений, в коих размещены дети спецпереселенцев, находится в ряде краев и областей не на должной высоте, а именно:

1. ПО УРАЛУ: а) Ясельная сеть развита недостаточно (охват детей всего 44,6%). Большинство ясельных помещений не приспособлено. Ощущается острый недостаток кадров, инвентаря и оборудования.

б) По ряду детдомов отмечена неудовлетворительная постановка промснабжения и питания детей: нет белья, обуви и постельных принадлежностей; детям выдается только ржаная мука и крупа, в связи с чем среди них наблюдаются отечные и желудочные заболевания.

В В[ерхне]-Каменском и Мульково-Игошевском детдомах дети размещены в крайней тесноте, санитарный минимум отсутствует; дети спят на голых топчанах, укрываясь своей совершенно негодной одеждой.

2. ПО ЗАПАДНОЙ СИБИРИ: а) Помещения большинства детдомов неудовлетворительны: расположены в бывших бараках, требующих капитального ремонта.

б) Питание детей в детдомах, расположенных в отдельных и климатически плохих местностях Нарыма и не имеющих своих хозяйств, слабое; отсутствуют жиры, мясо; хлеба недостаточно. В связи с этим – в отдельных детдомах наблюдаются массовые заболевания детей туберкулезом и малярией. Так, в Полуденовском детдоме Колпашевского района из 108 детей здоров только 1, в Широковском – Карагасокского района из 134 детей больны: туберкулезом – 69 и малярией – 46.

в) Хозяйство в большинстве детдомов поставлено неудовлетворительно: рациональная постановка хозяйства отмечена только в двух детдомах и 1 трудколонии (из 21 детдома).

3. ПО ВОСТОЧНОЙ СИБИРИ: а) В связи с поздней рассылкой местным Крайздравом директивы о развертывании ясельной сети, последняя развита недостаточно (охват детей всего 10%).

б) Промснабжение и питание детей в ясельной сети – неудовлетворительно, в связи с отсутствием должного внимания к этим вопросам со стороны Ясельного Управления. Так, например, в 1-м квартале [19]33 г. Ясельным Управлением из полученного фонда мануфактуры не было выделено для с/п ясель ни одного метра.

в) Ряд деточагов размещены в мало пригодных зданиях – общих бараках и клубах; промснабжение и питание в большинстве деточагов не налажено.

г) Сеть детдомов развернута недостаточно; так на 1/IX–1933 г. 250 детей с/п сирот по детдомам размещены не были. Отдельные детдома расположены в негодных помещениях. Так, в поселке «Квиток» 118 детей размещены в бараках.

По ряду детдомов отсутствует должное оборудование, белье, мануфактура, постельные принадлежности (поселки «Пойма», «Квиток», Лесозавод Канского района); питание детей неудовлетворительно, отсутствуют жиры и сахар, нормы хлеба недостаточны («Канек», Тайшетский район).

В некоторых детдомах наблюдается значительная скученность детей. Так, в одном из детдомов при его максимальной вместимости в 170 чел. размещено 274 детей.

4. ПО СРЕДНЕЙ АЗИИ. В связи с отсутствием должного внимания со стороны местных органов к вопросам развития дошкольной сети, процент охвата детей с/п дошкольными учреждениями недостаточен (34%).

5. СР[ЕДНЕ]-ВОЛЖСКИЙ КРАЙ. В связи с острым недостатком помещений, продуктов питания и промснабжения ряд дошкольных учреждений для детей с/п был закрыт (Инза, Сызрань).

6. СЕВ[ЕРНЫЙ] КАЗАХСТАН. Отмечены: слабое развитие ясельной сети (охват детей в летние месяцы текущего года достигал всего 8%) и резкое ухудшение детпитания, в связи с чем значительно повысилась заболеваемость и смертность детей, достигнув 15%.

7. ЛЕНИНГРАДСКАЯ ОБЛАСТЬ. Имеют место – слабый охват детконтингента с/переселенцев яслями (14%) и очагами (59%), а также острый недостаток обуви и одежды для детучреждений.

8. ГОРЬКОВСКИЙ КРАЙ. По ряду детплощадок наблюдаются значительные недочеты в питании детей (отсутствие жиров), в связи с чем среди них возросли заболевания легких, костей и кожи.

Начальник Гл[авного] Упр[авления] лаг[ерей] ОГПУ Берман

За нач[альника] ОСП ГУЛАГ ОГПУ Шафер

ГАРФ. Ф. 5207. Оп. 3. Д. 25. Л. 16–17. Подлинник. Машинопись

[...] Семья моя, состоящая из жены и четверых детей в возрасте от 11 до 5 лет, оставлена буквально на произвол судьбы и находится в крайней нужде и бедности. Единственным источником существования семьи был мой заработок. В настоящее время я с трудом добываю себе кусок хлеба, т.к. район, в котором нахожусь, лишен всякой фабрично-заводской промышленности. Таким образом, я уже не могу быть опорой и поддержкой для семьи. А между тем в моей помощи и поддержке вся семья крайне нуждается и дальнейшее пребывание семьи в таком положении грозит тяжелыми последствиями. Девочка 11 лет и два мальчика 10 и 8 лет учатся в школе. Пишут мне письма и так мрачно рисуют свою жизнь, что им, в таком-то возрасте, не хочется жить на свете. [...]

Голубев Василий Иванович

ГАРФ. Ф. 8409. Оп. 1. Д. 1144. Л. 51–52. Подлинник. Рукопись.

Мой муж Казаченко Егор Алексеевич был выслан постановлением ГПУ Минска на вольное поселение в Казахстан Семипалатинск на 5 лет. Меня оставил с двумя малыми детьми. Выслан он по злобе и по наговору людей, ни в чем не виновен. […] Мой муж рабочий с 20-летним стажем, сама я тоже дочь рабочего. Поймите мое горькое положение, пожалейте маленьких детей, самая малая 11 мес[яцев] и старший 9 лет, что можно с ними сделать, я не могу никуда пойти в заработки с ними, и умираем голодной жизнью, а он больной совершенный, инвалид II группы, на месте высылки он не выдержит и погибнет, останутся малые дети, я не выдержу, помогите и спасите детей.

Казаченко Анна Харламовна, БССР, Гомельский р-н, д. Титенки

ГАРФ. Ф. 8409. Оп. 1. Д. 1147. Л. 251–252. Подлинник. Рукопись.

т. Пешковой от Панасюк Веры Григорьевны.

В 1930 г. в марте м[еся]це арестовали моего отца и в июле сослали куда-то в Архангельскую область, где и в настоящее время находится.

Его сослали за то, что он был попом. [...] Мы, т. е. его дети, остались несчастными. Нас шесть человек, т. е. я, Панасюк Вера 18 лет, Марии 15 лет, Зое 13 лет, Лиде 11 лет, Николаю 9 лет и Юрию 7 лет и мать седьмая, 45 лет.

Уже три года, как нас сослали в Сибирь, где и сейчас находимся. Я окончила семилетку в 14 лет, т.е. в 1930 г. Я была первой ученицей по всем предметам, состояла в пионеротряде и во всех кружках, что можете запросить по адресу: УССР, п/о Полонное Бердичевского округа, Украинская семилетняя трудшкола. Теперь у меня стаж работы 3 года. Я начала работать с 15 лет, года полтора была чернорабочей, а теперь работаю счетоводом в центральной конторе совхоза. Меня почему-то считают врагом, сторонятся и обижают меня. Мне очень обидно, я никогда не имела и не имею враждебных мыслей советской стране. [...] Я прошу восстановить меня в правах и разрешить мне учиться. Я даю честное слово, что с меня что-нибудь будет, у меня способности есть. В 7-летке я была первой ученицей по всем предметам, хотя я немного теперь призабыла. Разрешите мне хотя бы заочно учиться, я постараюсь усвоить все, не отрываясь от производства.

Мой адрес: Запсибкрай, ст. Тяжин Томской ж. д., Тяжинский маслосовхоз № 204, В.Г. Панасюк.

ГАРФ. Ф. 8409. Оп. 1. Д. 1144. Л. 239. Подлинник. Рукопись.

№ Е/671240
Сов. Секретно

По ряду Краев и областей оборудование дошкольных учреждений и детдомов для детей т/п, их снабжение промтоварами и продуктами питания находится в крайне неудовлетворительном состоянии. Так например:

1) в Казахстане – в детдоме поселка «КАМПАНЕЙСКОЕ» обеспеченность детей одеждой, обувью и одеялами не превышает 50 % и бельем – 20 %; детпитание не налажено (общей столовой нет; кухня не соответствует своему назначению); дети вынуждены жить в недопустимых антисанитарных условиях (покрыты паразитами), причем 140 чел. из них больны;

2) в Омской области: в дошкольных учреждениях отсутствуют необходимая мебель, посуда, игрушки; имеется острый недостаток в обуви, одежде и постельных принадлежностях; в Березовском детдоме детпитание неудовлетворительное, снабжение промтоварами поставлено слабо;

3) по Зап[адно]-Сиб[ирскому] Краю – в детдомах обеспеченность детей обувью не превышает 30 %, бельем, одеждой и постельными принадлежностями – 57 %, нормы детпитания – недостаточны (Колпашевский район);

4) по Челябинской области – в детсадах Магнитогорского и Копейского районов – питание детей – недоброкачественное.

Аналогичное положение наблюдается по детсадам, яслям и детдомам Сев[еро]-Кавк[азского] Края, Украины, Свердловской области.

ГУЛАГ НКВД просит выделить необходимые промфонды, а также ассигнования для улучшения детпитания по указанным Краям и областям.

О принятых мерах просьба сообщить ГУЛАГу.

Пом[ощник] Нач[альника] ГУЛАГ НКВД Алексеев

Вр. Нач[альник] ОТП ГУЛАГ НКВД Вишневский

ГАРФ. Ф. 5207. Оп. 3. Д. 25. Л. 42. Подлинник. Машинопись.

№ 46/5
С р о ч н о
Секретно

Председателю Орджоникидзевской краевой Деткомиссии тов. Панфилову

По сообщению газеты «Колхозная газета» Петровского района от 4.IX.37 г., на процессе над контрреволюционно-вредительской организацией, действовавшей в Новоселицком районе, вскрыто, что в контрреволюционную организацию вербовались воспитанники детских домов.

Деткомиссия при ВЦИК поручает Вам в связи с этим принять соответствующие меры по ликвидации последствий вредительства в детских домах и о мерах, принятых Вами в этом направлении, доложить лично Деткомиссии ВЦИК 27 сентября с. г.

Председатель Деткомиссии при ВЦИК Н. Семашко

ГАРФ. Ф. 5207. Оп. 3. Д. 31. Л. 64. Копия. Машинопись.

Мой отец – Лейкин Оскар Аркадьевич – был арестован в Хабаровске в 1937 году. Он работал тогда начальником краевого управления связи. Осужден был в 1938-м, умер, по сведениям ЗАГСа, в 1941-м. Мать – Полина Исааковна Акивис – арестована тогда же и отправлена на восемь лет в Карлаг.

Меня поместили в детприемник в Хабаровске, где мы, дети репрессированных, содержались вместе с малолетними преступниками. На всю жизнь мне запомнился день нашей отправки. Детей разделили на группы. Маленькие брат с сестрой, попав в разные места, отчаянно плакали, вцепившись друг в друга. И просили их не разъединять все дети. Но ни просьбы, ни горький плач не помогли...

Нас посадили в товарные вагоны и повезли. Так я попала в детдом под Красноярском. Как мы жили при начальнице-пьянице, при пьянках, поножовщине, рассказывать долго и грустно...

Раменская Анна Оскаровна, г. Караганда.

Наша семья состояла из семи человек: отец, мать, пятеро детей. Отец, Бачук Иосиф Михайлович, работал на Харьковском паровозном заводе мастером цеха. В ноябре 1937 года отец в четыре часа утра был увезен машиной «черный ворон». Через много лет стало известно, что он работал на строительстве Беломорско-Балтийского канала, где и умер. Мать, Бачук Матрену Платоновну, сорокадевятилетнюю домохозяйку, женщину малограмотную, арестовали через шесть месяцев. Потом мы как-то узнали, что мать отправлена на пять лет в Казахстан.

Меня как несовершеннолетнюю забрали в приемник-распределитель в городе Харькове, где продержали три месяца на голодном пайке, на лагерном режиме. Нас с собаками, под конвоем водили как детей политических «врагов народа». Потом меня отправили в детский дом в Черниговскую область. В школе меня исключили из пионеров как дочь «врагов народа». Брата тоже в восьмом классе исключили из комсомола, и он бросил школу и уехал на Донбасс, где устроился где-то на работу. Связи друг с другом никто не поддерживал, не разрешали.

После окончания школы я решила пойти в прокуратуру, узнать что-либо о судьбе родителей. С большим трудом узнала адрес и поехала тайком к своей маме. Впоследствии мы уже так и не смогли собраться вместе (кроме среднего брата). Так была поломана наша большая, честная, трудолюбивая, преданная родине семья, семья простого рабочего, даже не члена партии.

Столярова Любовь Иосифовна, г. Житомир.

Я, Новикова Мария Лукьяновна, хочу знать, где погиб наш отец, Новиков Лука Аристархович, где он захоронен. Документов у нас нет никаких, кроме свидетельства о рождении: родился он 9 июня 1897 года. А забрали его в 1937 году, в 12 часов ночи 20 сентября, прямо с работы. Работал он бессменно: днем возил воду для людей и машин, а ночью сторожевал, в общем, и домой-то совсем не приходил.

Но сначала я напишу, как нас раскулачили. В 1929 году, в эту пору мне было четыре года, нас у отца было семеро. Местная власть, сельский совет гоняли нашего отца, издевались, как им только хотелось и без всяких причин. Заберут его, свяжут руки назад и гонят восемнадцать километров до Большетроицкой милиции. Сами верхом, а его гонят и секут хуже скотины. А там разберутся, что без всякой причины, и отпустят его. И так продолжалось издевательство до 1935 года. А потом осудили его, дали семь лет вольной высылки. Он на это был согласен, он отдал документы, но документы ему не отдали, перевели эту судимость на год тюрьмы. Он отбыл за шесть месяцев и вернулся. В это время пришел к нему бригадир и сказал: «Лукьян, подавай заявление, теперь тебя примут в колхоз...» И сразу отца послали на работу, заготавливать лес. Какая это радость была для всей нашей семьи, что нас приняли в общество! Но недолго радовались: в 37-м году его забрали...

А мать наша все эти годы, вместе с нами, сколько приняла страданий! Водила нас по чужим хатам, голых, голодных и страдавших от холода. Все у нас забрали и голых выгнали из хаты, выкинули, как котят. За все наши годы-странствия трое детей умерло... Когда умирали дети, мать уберет покойную и перекрестится: «Слава тебе, Господи, отмучилась...» – покойную уберет, а малютку на то место ложит. Думала, что она наберется болезни и помрет, а она, Бог дал, жива до сих пор. И как нам тяжко было жить каждый день! Мать где-либо разживется, сварит нам, а если не успеем поесть, то они выливают из чугуна и говорят: «Вы, кулацкие дети, жить не должны, вам все равно подыхать!» Даже карманы вывертывали и крошки вытряхивали, чтобы не досталось... В 33-м году был такой случай. В чулане у нас только и было богатство – сундук, как раньше называли общий деревянный ящик. Пришли двое наших односельчан, повыкидывали из ящика рваное тряпье, видят – там брать нечего. А мать была одета в шубу из овечьих шкур, раньше такая одежда была, и платок на ней был теплый, а они стали насильно ее раздевать и раскрывать. Тут мы видим, что мать так терзают, и бросились к ней, и подняли крик. Они начали над ней топотать и кричать на нее: «Что ты детей научила!» – но все же не раздели, наша оборона подействовала. В общем, все не напишешь, а если все писать, получится большая книга.

А теперь мы вас просим, сможете ли вы найти то место, где отец захоронен, умер или его убили. Когда забрали его, он был в Белгородской тюрьме. Ездила мать, она в НКВД брала разрешение, чтобы передать еду. А придет туда – неделями в очереди стояли, столько миру было, страсть! А потом с Белгорода его отправили, получили мы от него первое письмо: Амурская железная дорога, он попросил денег. Получаем второе письмо: деньги пришли, хранятся около меня в кассе, а мне их не дают. А потом получили третье письмо – город Свободный, и написал: суда не видели и не слышали, но сказали, что десять лет...

А потом пишет, прошел я все комиссии, признали меня здоровым, отобрали нас таких людей, готовят к отправке, а куда будут отправлять, не знаем. Наслышки есть, на Франца Иосифа Землю, и больше не было ни одного письма. Что с ним сделали, куда его дели – ничего мы не знаем. Нас, его детей, еще пять человек, три дочери и два сына. Хотя нам и самим скоро помирать, но хотим знать, где он сложил свою голову. В ту ночь, когда его забрали, с нашего села забрали пять человек. Из них на одного друг прислал, что он умер, двое через десять лет вернулись домой и дома умерли, а нашего отца неизвестно где дели.

Я сама 25-го года рождения, помню всю нашу страшную муку от начала до конца. Когда кулачили, мне было четыре года, и я все помню с четырехлетнего возраста, как и что над нами делали, и, наверное, такого не забудешь никогда. Восемнадцать лет мы ходили по квартирам и даже по земле ходили с опаской, глупых людей очень много было. Идешь, а он встречается и тебе в глаза говорит: «Что, кулачка, ходишь?» – и мы вели себя тише воды ниже травы. Встречаешься со своим злодеем, кланяешься ему и называешь по имени и отчеству, иначе нельзя... Мы же – враги! А так рассудить: какой наш отец кулак, если он даже неграмотный и был большой трудяга, работал, себя не щадил?..

Новикова Мария Лукьяновна,Белгородская область, Шебекинский район,Большетроицкое п/о, с. Осиповка.

Жили мы в Магнитогорске. Папа – Воротинцев Григорий Васильевич –работал на Магнитогорском комбинате разнорабочим. 22 августа 1937 года его арестовали. Меня при аресте не было. Не видела я последних минут пребывания папы дома, не услышала его прощальных слов. А 13 ноября 1937 г. пришли за мамой. Папу обвинили, что он японский шпион (согласно свидетельству о смерти он погиб в 1941 году), а маму, Воротинцеву Анастасию Павловну, – в том, что она скрывала шпионскую деятельность мужа. Она была осуждена на пять лет в Карагандинские лагеря с оставлением по вольному найму там же.

Нас с братом отвезли в клуб НКВД. За ночь собрали тринадцать детей. Потом отправили всех в детприемник Челябинска. Там было около пятисот детей и еще где-то находились дети ясельного возраста...

В детприемнике мы прожили две недели, и нас, шестерых детей, повезли в Казахстан. Нашу группу привезли в Уральск. НКВД прислало за нами «черный ворон», так как других машин у них не было, а стоял холод. Привезли нас в поселок Круглоозерный. Встретил нас директор детдома, кажется, фамилия его Краснов. До работы в детдоме он был командиром Красной Армии на Дальнем Востоке. Детдом имел плантацию, на которой трудились дети. Выращивали арбузы, дыни, помидоры и другие овощи, обеспечивали себя на круглый год. Воспитательная работа была хорошая. И вот этого директора арестовало НКВД...

В детдоме работал очень хороший воспитатель, его тоже арестовали. Он жил с очень старым отцом, который остался без средств к существованию. И мы, пока жили в Уральске, брали тайком продукты в столовой и ходили, кормили его...

После окончания седьмого класса я поступила в ремесленное училище в Магнитогорске, работала электриком в коксохимическом цехе металлургического комбината. Маму, которая к этому времени отбыла срок наказания, в Магнитогорске прописывать не стали, сказали за 24 часа оставить город. Уехала она в Верхнекизильск, там паспортов не было. Когда стали давать паспорта, мама получила и приехала ко мне. Все «волчьи документы» были зашиты у нее в подушке, так она боялась. Я нашла их после ее смерти, все они почти превратились в труху. Высылаю вам то немногое, что сохранилось...

Разина Валентина Григорьевна,г. Свердловск.

Мой брат, Трахтенберг Леонид Михайлович, 1924 г. р., в 1938 году, учеником седьмого класса, был арестован и более полугода сидел в одиночке НКВД. Причина – фамилия брата оказалась в списке активистов областной библиотеки, составленном работником библиотеки, оказавшимся «троцкистом». К счастью, отец арестованного вместе с братом приятеля Олега Вязова [...] оказался сведущим в юридических делах и добился рассмотрения дела в Верховном суде РСФСР. 8 марта 1939 г. появилось Определение Верховного суда, отменявшее постановление Ивановского облсуда от 5 февраля 1939 г., обвинявшего Вязова О.Е. и Трахтенберга Л.М. по статье 58-10 п. 1 УК, поскольку к «началу их преступных действий они имели по 13 лет каждый и не могли привлекаться по контрреволюционному преступлению согласно закону от 7/IV–1935 г.» Ребят освободили. Перевели в разные школы. Всем пригрозили, чтобы помалкивали.

Вернулась жизнь, учеба... В сорок первом внезапно на второй день войны арестовывают отца. Вскоре мать выгоняют с работы. Все мы чувствуем необходимость отпора беде. И вместе с тем – семья «врага народа». 13 сентября брат исчезает из дома. Только через три мучительных дня получили от него по почте записочку: «Мамочка, прости. Еду на фронт. Надеюсь, что папино дело повернется благоприятно». Писали Сталину, он – с фронта, мать – отсюда. Успели получить от брата сообщение, что он получил наше известие о возвращении отца из лагеря. (Отца, смертельно больного, сактировали в 1943 году. Два года в Вятлаге превратили его, доброго, здорового и веселого человека, в подавленного и запуганного инвалида. Два месяца не дожил он до окончания войны.) Брат был ранен, снова фронт. Погиб, исчез 13–15 сентября 1943 года при нашем прорыве севернее Брянска, командуя отрядом автоматчиков.

Смею думать, что брат был из тех сынов земли, что призваны хранить ее и вести к свету.

Трахтенберг Р.М. 02.01.1989.

Моя мама, будучи еще совсем молодой, работая в типографии в Ташкенте, не вступила вовремя в комсомол (во время коллективизации их «раскулачили», и вся многодетная семья приехала жить в Ташкент). На нее было заведено дело, которое закончилось арестом. Затем поэтапная трудовая деятельность на Беломорканале, в Норильске, и последнее место ее пребывания – Казлаг, а именно Карагандинская область, село Долинское. Там я родилась в 1939 году. Жила я, естественно, не с ней, а недалеко от зоны, в детдоме для детей политзаключенных. Не пришлось мне в своей жизни никогда произнести слово «папа», так как у меня его не было. Память детства, годы, проведенные в детдоме, очень ясно запечатлелись. Она, эта память, не дает мне покоя очень много лет. В нашем детдоме жили дети от грудного возраста до школьного периода. Условия проживания были тяжелые, кормили нас плохо. Приходилось лазить по помойкам, подкармливаться ягодами в лесу. Очень многие дети болели, умирали. Но самое страшное, над нами там издевались в полном смысле этого слова. Нас били, заставляли долго простаивать в углу на коленях за малейшую шалость... Однажды во время тихого часа я никак не могла заснуть. Тетя Дина, воспитательница, села мне на голову, и если бы я не повернулась, возможно, меня бы не было в живых. Жила я там до 1946 года, пока не освободилась из заключения мама (пробыла она в лагерях 12 лет)...

Неля Николаевна Симонова

С 15 июня 1938 года, в течение одного часа (это произошло ночью) я стала круглой сиротой в шесть лет и семь месяцев от роду, а моя сестренка Аэлла – в одиннадцать лет, так как маму тоже арестовали как жену «врага народа»... Маму арестовали... после расстрела отца... Отца же арестовали 13 декабря 1937 года во время отдыха в Сочи, перевели в Бутырскую тюрьму в Москве, 26 апреля 1938 года приговорили к расстрелу и убили.

Нас отправили с сестренкой в Таращанский детский дом на Украине... Началось наше «счастливое детство». Когда я пошла в школу, а она была за пределами детдома и в ней учились дети из города, я поняла, что они «домашние», а мы «казенные» (детдомовские). Что ожидало нас в будущем? Работа на заводах и фабриках с 14 лет (старше в детдомах не держали) или окончание ФЗО, так как ни в техникумы, ни в институты нам, детям «врагов народа», поступать было нельзя.

Началась Великая Отечественная война. Город Таращу оккупировали немцы, его сдали за несколько часов. Вылезли мы из окопов, которые сами же и вырыли в детдомовском саду, и оказались вообще брошенными на произвол судьбы, так как воспитатели и другие взрослые работники детдома ушли в свои семьи, а мы, дети, начали самостоятельную «новую жизнь» при «новом порядке». Мальчиков и девочек, кому исполнилось 14 лет, немцы сразу же угнали в Германию, ребят еврейской национальности расстреляли у нас на глазах... Нас оставалось совсем немного. Кто чуть покрепче был, нанимались в батраки на хутора, но лишние рты никому не были нужны, поэтому таких «счастливчиков» было мало. А мы, малолетки, остались в одном корпусе на естественное вымирание...

Мильда Арнольдовна Ермашова, г. Алма-Ата.

14 ноября 1937 года ночью в нашей квартире в Ленинграде раздался звонок. Вошли трое мужчин с собакой, папе сказали, чтобы он одевался, и стали производить обыск. Перерыли все, даже наши школьные сумки. Когда повели папу, мы заплакали. Он нам сказал: «Не плачьте, дети, я ни в чем не виноват, через два дня вернусь...» Это последнее, что мы слышали от своего отца. Так он и не вернулся, о судьбе его ничего не знаем, писем не получили.

На следующий день после ареста отца я пошла в школу. Перед всем классом учительница объявила: «Дети, будьте осторожны с Люсей Петровой, отец ее – враг народа». Я взяла сумку, ушла из школы, пришла домой и сказала маме, что больше в школу ходить не буду.

Отец мой, Петров Иван Тимофеевич, работал рабочим на заводе «Арсенал» в Ленинграде. Мать, Агриппина Андреевна, работала на фабрике. 27 марта 1938 года арестовали и ее. Вместе с мамой забрали меня и брата. Посадили на машину, маму высадили у тюрьмы «Кресты», а нас повезли в детский приемник. Мне было двенадцать лет, брату – восемь. В первую очередь нас наголо остригли, на шею повесили дощечку с номером, взяли отпечатки пальцев. Братик очень плакал, но нас разлучили, не давали встречаться и разговаривать. Через три месяца из детского приемника нас привезли в город Минск, в детдом имени Калинина. Там я получила первую весточку от мамы. Она сообщила, что осуждена на десять лет, отбывает срок в Коми АССР.

В детдоме я находилась до войны. Во время бомбежки потеряла брата, всюду его разыскивала, писала в Красный Крест, но так и не нашла.

Петрова Людмила Ивановна, г. Нарва.

...Как я только потом узнала из документов, моя мать в 1941 году «высказала недоверие сообщениям печати и радио о положении в стране и на оккупированной территории». После ареста матери в 1941 г. меня с братом отправили в приемник-распределитель НКВД, а затем в 1942 году вывезли из блокадного Ленинграда в Ярославскую область. О родителях мне говорили, что они умерли от голода, я и не разыскивала их. Но как-то насторожило то, что я была в распределителе НКВД.

Оказывается, матери дали 10 лет по статье 58-10. Умерла она в Ленинграде в тюрьме в феврале 1942. Об отце пока ничего не знаю.

Переписываюсь с теми, с кем была в детдоме. Детдомовцы вспоминают, как дети-дистрофики подходили к лагерю заключенных в Ярославской области и выпрашивали у них хоть какую-нибудь одежду, чтобы не окоченеть от морозов, ведь из Ленинграда нас выслали практически в чем мать родила... Вспоминают, как врач снимал с покойников телогрейки и отдавал детям. Ведь практически детские дома были колониями для несовершеннолетних.

Лидия Анатольевна Белова. 1990 г.

Маму забрали при мне, я помню, в 1950 г. мне было 10 лет. Меня отправили в Даниловский приемник, а оттуда в детский дом. В Даниловском приемнике меня били и говорили, что я должна забыть своих родителей, так как они враги народа.

Светлана Николаевна Когтева, г. Москва. 4.07.1989.

Мать мою, Завьялову Анну Ивановну, в 16–17 лет отправили с этапом заключенных с поля на Колыму за собранные несколько колосков в карман... Будучи изнасилованной, моя мать 20 февраля 1950 г. родила меня, амнистий по рождению дитя в тех лагерях не было. Так началась моя жизнь вообще и жизнь «ЗК» в детских бараках, куда матери ходили кормить детей в отведенное для этого время. Это была единственная радость общения. Мать не отдала меня на воспитание жене начальника лагеря, которая не имела своих детей и очень просила отдать меня, сулив матери разные льготы.

Н.А. Завьялова. 10.11.89.

30 марта 1942 г. я находился в детдоме, сейчас точно не помню этот поселок, это пригород г. Баку. Голодно было в нем, вот после скудного завтрака многие отправлялись побираться. А что приносили – делили на всех. 30 марта 1942 г. решил и я попытать счастья. Ушел и больше не вернулся. Сбежал? Нет, совсем другое. На станции Сабунчи (ходила в ту пору электричка) ко мне подошел военный, спросил: «Ты откуда тут такой взялся?» Я ему рассказал все: и откуда я родом, и про детдом. Он спросил: «Что, сбежал?» – «Нет!» Тогда последовал новый вопрос: «Есть хочешь?» Да, есть я здорово хотел. «Тогда поехали со мной». У вокзального садика стояла черная эмка, шофера не было. Вот мы и поехали, привез же он меня во внутреннюю тюрьму НКВД. По дороге все время меня расспрашивал: где родился, крестился, есть ли родственники, знакомые в Баку? Ответил – нет. Их и в самом деле не было. По приезде меня тут же спровадили в подвал, где, не видя дневного света, провел [больше] года. В то время мне не было и 15-ти лет. Вышел я оттуда, вернее сказать, вынесли, в апреле 1943-го, больного с распухшими ногами (цинга, пеллагра), с клеймом Особого совещания, пять лет лишения свободы, как социально опасный элемент, ст. 61-1 УК Азербайджанской ССР. Причем к годам был прибавлен один год. Перевезли в Кишлы, там была пересылка, где я и попал в тюремную больницу, немного подлечили, и этап в Красноводск, затем Ташкентская пересылка. В ноябре месяце, больной вдобавок тропической малярией, был сактирован...

С.А. Машкин, г. Красный Сулин Ростовской обл. 12.08.1993.

Мой отец, Загорский Леонид Константинович, экономист, и мать, Загорская Нина Григорьевна, телефонистка, были арестованы в 1937 году. Отец умер в тюрьме, о матери ничего не сообщили.

Родители мои были привезены на Сахалин, но откуда, я не знаю, где-то в конце 20-х годов. В то время Сахалин был вторыми Соловками, там очень много погибло людей. Отца привлекали к бухгалтерской работе, а мать работала там телефонисткой с 1936 г. и до ареста была домохозяйкой. В детдом [мы] с сестрой попали в 1938 г. трех с половиной и четырех с половиной лет. Жила я там до 1943 г., а затем попала к бездетным супругам и была увезена в Волгоградскую обл. в 1946 г.

В детдоме я жила все время в дошкольной группе детей.

Детские дома для таких детей, как мы, находились в основном в маленьких гиляцких поселках на р. Амур. Наш поселок, куда мы впервые поступили, назывался Маго... Дома представляли собой длинные деревянные бараки. Детей было очень много. Одежда плохая, питание скудное. В основном суп из сухой рыбки корюшки и картошки, липкий черный хлеб, иногда суп из капусты. О другом питании я не знала.

Метод воспитания в детдоме был на кулаках. На моих глазах директор избивала мальчиков постарше меня, головой о стену и кулаками по лицу, за то, что при обыске она у них находила в карманах хлебные крошки, подозревая их в том, что они готовят сухари к побегу. Воспитатели нам так и говорили: «Вы никому не нужны». Когда нас выводили на прогулку, то дети нянек и воспитательниц на нас показывали пальцами и кричали: «Врагов, врагов ведут!» А мы, наверное, и на самом деле были похожи на них. Головы наши были острижены наголо, одеты мы были как попало. Белье и одежда поступали из конфискованного имущества родителей...

В 1940 г. мне было пять лет, а сестренке шесть, когда нам пришло сообщение о смерти отца. А года через три, в 1943 г. незнакомая женщина привела меня к себе домой, то своему мужу сказала: «Вот, привезла я арестантку. Теперь будешь жить у нас, а не хочешь – пойдешь опять в детдом, а оттуда в тюрьму». Я заплакала и сказала, что хочу жить у них. Так меня взяли в дочери люди. Мне в то время было уже восемь с половиной лет. А с сестрой мы были разлучены. Увидеться больше не пришлось. Долгие годы искала я ее, обращалась в разные инстанции, но никто мне не помог...

Савельева Наталья Леонидовна, г. Волгоград.

13 октября 1937 года отец послал меня в магазин купить продукты. Когда я вернулась – у нас производят обыск. Ничего не нашли, потому что нечего было искать. Взяли книгу Ленина, вложили туда паспорт отца и повели в город. Он сказал нам последние слова: «Дети, не плачьте, я скоро вернусь. Я ни в чем не виноват. Это какая-то ошибка...» И все, с тех пор мы больше ничего о нем не знали.

А в конце апреля 1938 года мы с мамой написали Сталину письмо. И 8 мая пришли и арестовали маму, а нас взяли в детский дом, троих детей. Я была самая старшая, мне было четырнадцать лет, другому брату двенадцать, а третьему – шесть. Я до сих пор не могу без слез вспоминать эту трагедию. Находились мы в детском доме № 5 города Кузнецка. Там было очень много детей из Москвы: Александра Дробнис (ее отец был членом Политбюро), Чапский Карл, Демченко Феликс, Логоновский Юрий, Бальковская Ванда, Виктор Вольфович. Некоторым уже было по четырнадцать лет, надо было вступать в комсомол, но нам сказали: если вы отречетесь от родителей и сообщите по радио, мы вас примем. Но это сделал только один... Шура Дробнис сказала: лучше пойду уборщицей, все невзгоды переживу, но от родителей не откажусь!

Я училась в железнодорожной школе. Смотрели на нас действительно как на врагов, а пионервожатая всегда говорила: «Яблоки недалеко падают от яблони...» Эти слова, как ножом, резали по сердцу.

Мой дальнейший жизненный путь... Участник Великой Отечественной войны. Дошла до Кенигсберга. Нашла брата, мать (взяла ее из лагеря, отбыла она восемь лет).

Белова Александра Яковлевна, г. Кузнецк.

Мой отец, Кулаев Александр Александрович, по национальности татарин, был арестован весной 1938 года во Владивостоке. Помню, что он ушел на работу и больше не вернулся. Позже, в августе 1938 года, была арестована мать, Кулаева Галина Федоровна, русская. Ей в то время было лет двадцать семь. В семье было четверо детей: я – старший, 1929 года рождения, следующий – Анатолий, шести-восьми лет, затем Владимир, наверно, пяти лет, и Витя – грудной... Нас всех вместе повезли в тюрьму. Очень ясно вижу мать, почти раздетую, с распущенными волосами, на весах. И когда какой-то мужчина вел нас, троих, мимо по узкому коридору, она страшно закричала и бросилась к нам. Мать оттащили, а нас вывели. Помню там же – детские люльки, в одной из них, вероятно, был и маленький Витя.

Никогда больше матери я не видел. Нас троих поместили почему-то в школу для глухонемых. Потом она была расформирована... Так случилось, что я попал в больницу, а когда вернулся, братьев уже не было. Мне сказали, что Толю и Вову отправили в Одесский детский дом. Я же был после этого в приемнике-распределителе и где-то в 1939 году попал в детдом города Петровск-Забайкальского Читинской области.

Никогда больше никого из своих родных я не видел и ничего о них не знаю. Может быть, они живы? Если не отец и мать, то братья? Кто-нибудь из них? Ведь не должно же быть так, чтобы кроме меня не осталось на земле ни одного родного человека?

Барамбаев Георгий Александрович, хутор Вербовый Лог, Ростовская область.

Моего отца арестовали в 1936 или в 1937 году, дальнейшая судьба его мне не известна. Знаю, что до этого он работал бухгалтером в Кемеровской области. После ареста отца мы с мамой уехали к ее брату и там боялись, что нас тоже заберут. Мама все ходила, справлялась об отце, но никто никаких сведений не дал. На почве голода в 1942 году мама умерла, и я осталась одна, двенадцати лет... В это время я была очень голодна и раздета. Ходила побираться в магазины, и мне подавали кусочек хлеба, кто что мог. Посторонние люди заметили меня и видели, как я страдала. Они-то и помогли отправить меня в детский дом, где я прожила пять лет. Я настолько была напугана, что в детдоме сказала другую фамилию: вместо Ульяновой – Борисова... Так и осталось.

Борисова Тамара Николаевна, г. Серпухов.

Мой отец Фабель, Александр Петрович (эстонец по национальности), во время революции был комиссаром службы наблюдения и связи Онежско-Ладожского района, начальником службы наблюдения и связи Балтфлота (Кронштадт). В 1934–1935 гг. служил в Севастополе – помощником начальника школы связи Черноморского флота. Полковник. Был арестован в 1937 году, в 1939-м – расстрелян, впоследствии реабилитирован. Мать осуждена на восемь лет, отбывала срок в Темниковских лагерях. Нас было трое детей: старшей сестре – тринадцать лет, мне – одиннадцать и брату – восемь.

Попали мы все в детприемник-распределитель НКВД в Севастополе. Нам предлагали отказаться от родителей, но никто этого не сделал. В декабре 1937 года нас перевели в детдом для детей «врагов народа» в Волчанске Харьковской области.

В детдоме собрались дети «врагов народа» из разных городов Советского Союза: Севастополь, Симферополь, Керчь, Одесса, Киев, Смоленск, Москва, Минск, Ленинград... Мы постепенно стали любить нашего директора Леонтия Елисеевича Литвина. Он был очень строгим. Но нас не обижали, не оскорбляли. А ведь мы были не такими-то хорошими. Все обиженные, оскорбленные, обозленные, не понимавшие, за что пострадали наши родители, злыми... В сентябре 1938 г. его перевели в другой детдом, где надо было навести порядок. К нам пришел другой директор. Мы требовали, чтобы нас отправили к Леонтию Елисеевичу. И наш детдом в Волчанске расформировали: старших отправили к нему в с. Гиёвку Харьковской области, а остальных ребят расформировали по другим детдомам. Леонтий Елисеевич сделал для нас то, что вряд ли сделал кто-нибудь другой. Он дал нам возможность до войны закончить в детдоме 10 классов. Не каждый ребенок в семье до войны мог получить среднее образование, а в детдомах после седьмого класса всех отправляли на работу. [...] Школа была при детдоме, учителя приходили к нам. Я закончила школу в 1941 г. – 14 июня сдала последний экзамен, а 22-го началась война. Я даже еще успела поступить в Харьковский медицинский институт – это детдомовская девочка, дочь врага народа. А все благодаря Леонтию Елисеевичу.

Я хочу сказать, что в то страшное время не все люди были жестокими, равнодушными, трусливыми. На моем пути попадались такие, которые очень помогали мне, даже спасали от гибели. И первым был Леонтий Елисеевич. В 1939 году, когда мы поступали в комсомол, он поручился за меня. Я этим очень гордилась, а все девочки мне завидовали.

Началась война. Мы, десятиклассники, уже были выпущены из детдома, имели паспорта, некоторые стали студентами. Он нами гордился, так как сам был из простой крестьянской семьи, кончил педучилище, а мы были уже грамотнее его. По своим человеческим качествам он был умным, даже мудрым, строгим и добрым. Он давно понял, что мы самые обыкновенные дети, ничего враждебного в нас нет.

И вот детдом стал эвакуироваться. Леонтий Елисеевич не оставил на произвол судьбы никого из нас, забрал вместе с детдомом.

В Сталинградской области (г. Серафимович), куда привезли детдом, устроил нас всех на работу (нас было пять девочек, мальчики сразу после школы ушли на фронт. Никто не вернулся). Когда немцы летом 1942 года приблизились к Сталинграду, он обещал нас опять взять с собой, если детдом будет эвакуироваться. Но я пошла добровольно в армию; правда, меня отправили обратно как «дочь врага народа»...

Грабовская Эмма Александровна, г. Одесса.

Маму забрали задолго до рассвета... К нам постучали. Мама открыла. Вошел мужчина в форме, с наганом на боку. Приказал маме одеться и следовать за ним. Сам же не соизволил выйти, пока мама одевалась. Мы с братом стали плакать, но мама говорила, что она ни в чем не виновата, что там разберутся и она вернется.

Для нас начались голодные и холодные дни. Через несколько дней к нам зачастили какие-то люди. Они делали опись имущества. А что там было описывать, если мы жили в проходной комнате, все наши пожитки располагались в сундуке. Из сундука небрежно выбрасывали подушки, перья летали по комнате. И так несколько дней подряд, одно и то же. За это время никто не спросил нас, чем мы питаемся. От холода по углам комнаты выросли грибы.

После нескольких дней абсолютного голода, нам соседи принесли тарелку похлебки. Поняв, что мама наша не вернется, они продолжали нас поддерживать. Сосед дядя Андрей вернулся с фронта без ноги, получал какой-то скудный паек, и они с женой делились с нами. Потом все тот же дядя Андрей ходил на костылях в органы власти, чтобы нас забрали в детдом. Когда меня привели в детдом, там стояла наряженная елка...

В 1948 году меня отправили в Глинск, где находился мой брат. Вот здесь-то я и узнала, что являюсь дочерью «врага народа». Во всех моих поступках проступало сходство с матерью, и все-то я делала с особым умыслом, чтобы навредить. И даже наш организованный побег, закончившийся неудачно, был расценен как запланированная встреча со шпионами (я тогда училась в 3-м классе). В Глинск мама написала нам два-три письма с большими интервалами. В каждом писала, что больна, находится в больнице. Письма эти перечитывались директором и воспитателями.

Когда умер Сталин, мне сказали, что маму должны освободить, так как мне было 14 лет. Но я не знала, что мамы уже давно нет.

Л.М. Костенко

Мой отец, Дубов Александр Григорьевич, работал начальником управления военного строительства в Батуми. Его арестовали в 1937 году и приговорили к высшей мере.

Мать арестовали тогда же как ЧСИР и дали восемь лет лагерей, которые она отбывала в Потьме и в других местах.

Я инвалид с детства. Когда родителей арестовали, я была в Евпатории, в костно-туберкулезном санатории «Красный партизан». Врачи отстояли меня и содержали до поправления, пока я не стала ходить. Хотя было письмо, чтобы меня немедленно отправили в детдом, так как дети «врагов народа» не могут пользоваться нашими санаториями. Но главврач ответил, что дети за родителей по Конституции у нас не отвечают. Мне было одиннадцать лет. Спасибо ему, меня долечили!

Дубова Изольда Александровна

Мой отец, Семенов Георгий Дмитриевич, начальник радиостанции Лензолотофлота, был арестован в п. Качуг Иркутской области в 1938 г. Это все, что мне о нем известно. Мне было два года. Мать, беременная вторым ребенком, сутками простаивала около тюрьмы КГБ на улице Литвинова г. Иркутска. Ребенок родился больным, врожденный порок сердца, это моя сестра Фаина. Она жила очень мало. Мы прошли детский дом, так как мать тоже была арестована, а старые бабушка с дедушкой (он вскоре умер) не могли нас содержать. Дедушка опух от голода и умер. Теперь эти ужасы отошли в прошлое, но они страшно искалечили нашу жизнь.

Мне ничего не известно об отце, кто он, откуда, есть ли у него какие-то родственники, а значит, и у меня...

Я одна как перст в этом мире, который всегда был так зол ко мне, хотя я пела в детском хоре песни, восхваляющие «вождя народов», и с упоением танцевала лезгинку. И костюмчик мне в детдоме сшили с галунчиками, и гордилась я, маленькая девочка, вскрикивала: «Асса!», а зал рукоплескал. Это страшное воспоминание жжет злым осколком сердце.

Маргарита Георгиевна Семенова. 1989 г.

Архив НИПЦ «Мемориал».

Зима 1932–1933 года в Ростове-на-Дону. Мне семь лет. Все чаще я слышу слово «голод». Появляются и другие – новые слова: рабкоп, карточки, боны, торгсин. Мама относит туда свой перстень и пару серебряных ложек – наше семейное богатство. Торгсин для меня – сказка. Я стою у витрин с выставленными там колбасами, сосисками, черной икрой, конфетами, шоколадом, пирожными. Не прошу: прекрасно понимаю, что купить этого мама не может. Самое большое, что ей удавалось купить для меня, – это немного риса и кусочек масла. Нет, я, единственный и болезненный ребенок, не голодаю. Я не хочу есть мамалыгу, такую красивую на вид, похожую на заварной крем, но, на мой вкус, отвратительную. Ненавижу я и перловку, и меня удивляет, с какой жадностью ее съедает Ленька – мальчик, что живет в квартире над нами и иногда приходит ко мне поиграть. Он тихий, добрый и не задиристый. Всегда как будто бы всех стесняется и боится. Какое-то время спустя я узнаю, что у Леньки умер дедушка, и взрослые говорят, что его не в чем похоронить. Нет гроба. Мне страшно и непонятно: значит, дедушка так и будет лежать у них мертвый дома? Я хочу расспросить Леньку, но он давно уже не приходит к нам. Потом я узнаю, что дедушке сделали гроб из разбитых ящиков и похоронили. А Ленька все не приходит. Лишь спустя много времени мне говорят, что он тоже умер. Они были очень тихими людьми, Ленькина семья, и голодали молча. Умерли самые слабые, старый и малый.

В Ростове в начале 30-х годов мама пошла учиться на курсы РОККа, готовившие медсестер. Кончила она их блестяще и пошла работать в отделение гинекологии Пролетарской больницы. Той зимой мамино отделение, как и многие другие, закрыли и сделали детское. У них лежат беспризорные дети, голодающие. Эти слова я уже хорошо знаю, а беспризорных видела не раз. То на базаре, где один из них – грязный, оборванный – вырвал у мамы из рук кошелек, то по дороге от бабушки вечером у огромного котла, где днем варят асфальт. Он еще теплый, и они спят, прижавшись к нему темной, грязной, страшной кучей. Дома в своей кроватке я напряженно думаю и не могу понять, почему они одни зимой спят на улице? А где же их мамы? На все мои вопросы мне коротко отвечают: «Голод». Но что же такое голод, почему он, понять я так и не могу.

Дома мама часто рассказывает о ребятах, что лежат в их отделении. Некоторых я уже знаю по именам. Сегодня вечером мама уходит на дежурство, а меня не с кем оставить. Я с радостью иду с ней. Мы быстро проходим по коридору и оказываемся в дежурке. Мама надевает халат, а потом говорит, что я могу выйти познакомиться с детьми. Конечно, из-за своей проклятой застенчивости я не решаюсь. Тогда она приводит нескольких ребят в дежурку.

Передо мной стоят в длинных, до пола, рубашках с печатями странные существа. Ясно, я понимаю, что они дети, но как же мама могла говорить, что даже хорошенькие?! Как она вообще отличает их друг от друга? Я вижу только обритые наголо головы, покрытые струпьями, невероятно худые и бледные личики с болячками на губах и тонюсенькие, как палочки, ручки.

Понять, кто их них мальчик, а кто девочка, я не могу. Кисти рук тоже покрыты струпьями, временами они задирают свисающие до пола рубашки, и тогда я вижу огромные животы, которые они расчесывают. Их поддерживают тонюсенькие палочки-ножки.

По-моему, мама поняла силу моего потрясения и тотчас увела ребятишек. Теперь дома я без конца слушаю рассказы об этих детях. Часто они совсем не предназначены мне, но что можно утаить от ребенка в двух комнатах нашей квартиры? Когда я не хочу пить рыбий жир, она рассказывает, как ребята вырывают у нее из рук ложку с ним, как вылизывают ее. Вечером в кровати слышу, как в другой комнате мама рассказывает, что сегодня удалось вынуть в последний момент из петли в уборной мальчика. Его повесили старшие за то, что не захотел отдать свою пайку хлеба. Я уже все хорошо знаю о чесотке, лишаях, кровавых поносах, выпадающей прямой кишке.

Те, что постарше, бьют во дворе больницы воробьев, пекут в золе костра и съедают с внутренностями и косточками. Я часто слышу о смерти. Всю свою жизнь помнила мама мальчика, совсем маленького. Он умирал долго и трудно. В последнюю ночь она сидела рядом с ним не отходя. Он бредил, метался и в бреду все звал мамку и просил «картопли». Уже рассвело, он вдруг затих, успокоился, широко открыл глаза, осмысленно посмотрел на маму, улыбнулся и сказал: «Мамка пришла, картопли принесла».

И умер.

Не война, не блокада, не оккупация, даже не засуха... Богатейший наш юг! Пройдет еще много-много лет, прежде чем я пойму, что причина – еще в одном новом и очень для меня тогда трудном слове коллективизация...

И.Г. Гентош

Архив МИЛО «Возвращение». Машинопись

Я родилась в Ленинграде в семье командира Красной Армии Кривошеина Бориса Евгеньевича. Моя мать, Кривошеина Татьяна Александровна, была по образованию художник-архитектор. В семье было трое детей.

Отец мой окончил в июне 1914 г. Московское Александровское училище в один год с М.Н.Тухачевским. Был выпущен подпоручиком в Кексгольмский Гвардейский полк в Варшаву. Принял участие в первой мировой войне, в 1916 г. получил звание полковника и принял 22-й Сибирский полк. Имел серьезные ранения и отравление газами, получил 10 боевых наград и золотое оружие. После революции перешел в Красную Армию и принял участие в ее формировании, занимал высокие командные должности. Погиб он до начала репрессий. Мать осталась с тремя детьми в возрасте от шести недель до шести лет.

Моя мать была арестована в ночь с 9 на 10 декабря 1940 г. Это была страшная ночь. Пришли двое: оперативник Костерин (брюнет среднего роста) и следователь Климентьев (блондин, высокого роста), который потом при допросах изыскано издевался над моей матерью. Обыск в нашей большой квартире продолжался всю ночь, утром мать увезли, оставив нас без средств. Таким образом, наша голодная жизнь началась еще до войны и блокады.

Мы остались на попечении няни, которая заменяла нам бабушку, без средств к существованию. Нас должны были тоже репрессировать, но этому помешали начало войны и блокада. К нам подсылалась одна негодная женщина, дочь сексотки, известной под кличкой «Клеопатра». Но мы вели себя очень осторожно и на ее провокационные высказывания не отвечали, наоборот, мы были примерными детьми, выращенными Советской властью.

Мать осудили 24 марта 1941 г. на 6 лет лагерей и 4 года поражения в правах. 15 июня 1941 г. ее вывезли из Ленинграда. Срок свой она отбывала в Карагандинских лагерях.

Пережить нам пришлось много: очереди в приемной «Большого дома», чтобы узнать, где она содержится, и очереди для передачи денег (раз в месяц) на Шпалерной улице. Узнали, что у нас в стране нет политического кодекса, есть только уголовный кодекс с политической статьей «58».

Первое время мы не чувствовали себя униженными, жизнь шла нормально, мы учились, но стали голодными. Я не могу говорить о том, что знакомые от нас отвернулись. Люди нас не избегали при встрече, но в дом не ходили. В нашем престижном доме нас жалели, старались подкормить, жертвовали няне иногда деньги. Но все равно мы жили впроголодь, поэтому в блокаду умерли брат, сестра и няня. Я осталась одна. Меня выходила моя школьная учительница Надежда Ефимовна Ковалева (13-я школа Петр. р-на).

Пережив зиму 1941–42 г. в блокадном Ленинграде и потеряв всех родных, я весной 1942 г. устроилась мотористом в СЗРП, т. к. до войны занималась в яхт-клубе «Водник» водо-моторным спортом. В мае 1942 г. наши катера отправили на «Дорогу жизни» перевозить людей и грузы, начиная с продовольствия и кончая взрывчаткой, и оттуда меня хотели возвратить в город, как дочь «врага народа». Когда меня вызвали в СМЕРШ, я сказала: «Я дочь командира Красной Армии и имею право защищать Родину!» К моему счастью, капитан госбезопасности был порядочным человеком, оставил меня, но все же держал под наблюдением.

Моя мать была в Карлаге до 1943 года, потом в ссылке. В 1957 г. она была реабилитирована, но я все равно чувствовала себя иногда изгоем нашего социалистического общества.

Кривошеина Марина Борисовна, г. Санкт-Петербург.

Архив МИЛО «Возвращение». Рукопись.

Отец мой, Рыков Михаил Евдокимович, был арестован в г. Новосибирске 1 августа 1937 г. (было у него два ромба). Мама, Рыкова Нина Эдуардовна, была арестована 10 октября 1937 г. в Москве (работала она старшим инспектором Комитета СТО при СНК СССР).

После ареста родителей мы с сестрой и бабушкой продолжали жить в нашей же квартире по адресу: Чистые пруды, дом 12, корпус 2, кв. 66 (это был дом кооперативный, военной кооперации). Только занимали мы уже не всю квартиру, а только одну комнату, так как одна комната (папин кабинет) была опечатана, а во вторую еще при нас вселился майор НКВД с семьей.

5 февраля 1938 года к нам явилась дама с просьбой проехать с ней к начальнику детского отдела НКВД, якобы он интересуется, как к нам относилась бабушка и как вообще мы с сестрой живем. Бабушка ей сказала, что нам пора в школу (учились мы во вторую смену), на что эта особа ответила, что подбросит нас на своей машине ко второму уроку, чтобы мы взяли с собой только учебники и тетради.

Привезла она нас в Даниловский детприемник для несовершеннолетних преступников. В приемнике нас сфотографировали в анфас и в профиль, прикрепив к груди какие-то номера, и сняли отпечатки пальцев. Больше мы домой не вернулись. В детприемнике выводили нас на прогулку по территории монастыря в сопровождении сотрудников НКВД.

Бабушка искала нас во всех отделениях милиции и моргах. Но ничего не узнала. И только директор нашей школы 8 февраля сообщил ей, что мы взяты в детприемник и 9 февраля 1938 г. будем отправлены в детский дом Днепропетровска. Отправляли малыми группами по 10–12 человек в сопровождении работников НКВД. Нашу группу сопровождали два мужчины и одна женщина, одеты они были в гражданское.

Детский дом № 1 Днепропетровска был освобожден от бывших воспитанников и целиком предназначался для детей «врагов народа». В основном это были дети военных и политработников. Ехали мы вместе с сестрами Панцержанскими (адмирал флота), сестрами Кирилловыми (поэт), Камилом Фраучи (сын Артузова) и т. д.

Через некоторое время младших детей отправили в другие города, тем самым разлучив сестер и братьев с родными, некоторым изменили фамилии. В нашем детдоме был у директора заместитель по политической части, который частенько вызывал к себе для бесед, которые сводились лишь к одному, чтобы мы отказались от своих родителей. Конечно, мы этого не сделали.

Всем нам, старшим воспитанникам, хотелось быть комсомольцами, но нас не допускали и близко.

По нашей настоятельной просьбе директор детдома направил в Москву одну из воспитательниц к секретарю ЦК ВЛКСМ за советом, или вернее, разрешением о приеме нас в комсомол. Получив от секретаря ЦК ВЛКСМ разрешение, нас приняли.

В начале войны мы с группой городских ребят, во главе с нашей воспитательницей, выехали в колхоз для уборки урожая. Вернувшись из колхоза, детского дома мы не застали, он эвакуировался в тыл страны. А через три дня в город спустился немецкий десант. И выходили из города кто как мог, без документов, денег и вещей. С горем пополам добравшись до г. Энгельса Саратовской области (там должна была быть моя бабушка) уже в октябре 1941 г., бабушку я там не застала, ее выслали в Ялутаровск.

На заявления с просьбой взять меня в армию, систематически получала отказ.

И только в конце 1942 года, когда было очень тяжело под Сталинградом, меня призвали в армию. Прошла я от Сталинграда до Берлина, закончила войну командиром зенитного расчета, старшим сержантом. Демобилизовалась в октябре 1945 года.

Г.М. Рыкова, Москва.

Архив МИЛО «Возвращение». Рукопись.

Наступает ночь. Отъезд. Опять идем, окруженные тьмой, по черной дороге, мимо черных полей... В полубредовом состоянии, с подкашивающимися ногами, спотыкаясь, достигаю своего обезьянника на путях.

Когда обнаруживается, что я без сознания и вся горю, поезд давно идет, а следующий этап – Ташкент; впереди несколько суток пути. Конвоир приносит термометр. Жар свыше сорока.

Однажды, когда я пришла в себя, меня вывели в коридор и поставили около окна. В Средней Азии еще стоит жара, и стекло опущено. Мне снова плохо, пальцы конвульсивно хватают оконную решетку и сжимаются на ней, и я теряю сознание. Обвисаю, но сзади поддерживает конвоир. Обо всем, что воспоследовало, мне позднее рассказали мои женщины. Поезд стоит на небольшой станции. Вдоль него проходит женщина с ребенком на руках. Ребенок держит белую булку. Смертельно бледное лицо с закатившимися глазами за решеткой окна привлекает внимание женщины с ребенком.

– Ой, что это с ней? Больная, видно? – сердобольно спрашивает она.

– Больная, больная, проходите, – нехотя бросает конвоир.

Женщина берет у ребенка булку.

– Разрешите булочку беленькую хоть подать ей, – просит она.

– Не разрешается, гражданка, они у нас всем обеспеченные, проходите, вам говорят! – мрачнеет конвоир.

Женщина молча и неодобрительно качает головой.

Милостыньку Христа ради не дадут подать! Безбожники...

Архив МИЛО «Возвращение».

12 мая 1938 года пришли за мною. «Собирайтесь сами и собирайте ребенка. Вы арестованы». Я ответила, что сына хочу передать своим родителям. В ответ услышала: «Нам некогда возиться с передачей мальчика». Тогда я объявила им, что не пойду, буду кричать и драться, сколько у меня на это хватит сил. Узнав наконец, что мои родители живут совсем рядом, разрешили Саше сбегать и привести их...

Через два дня после моего ареста к моим родителям пришел работник НКВД и сказал, что мальчика незаконно им передали, он должен его забрать. Он подчеркнул: «Ребенок воспитывался в семье врагов народа, и мы обязаны его перевоспитать».

Детский дом для детей «врагов народа» находился на Первой Речке, так называлось местечко в двадцати километрах от Владивостока. Это был переоборудованный пионерский лагерь, теперь обнесенный высоченным забором с колючей проволокой, имелся пропускной пункт, с вооруженной охраной, на окнах – решетки. Лозунги «Спасибо любимому Сталину за наше счастливое детство» оставались.

Однажды прибыла комиссия. Завшивленных, грязных, покрытых коростой детей обязали искупать. Во время одного из таких купаний в Амурском заливе Саша бежал... Во время купания он нырнул под мостик, спрятался. Когда стемнело, оделся и убежал. Искать его не стали, просто решили, что утонул. Никого из родственников при этом не известили...

К моим родителям Саша уже не вернулся, опасаясь, что его снова заберут в детдом для ЧСИР (членов семьи изменников родины). С такими же, как и он, беспризорниками путешествовал по стране в поездах: на крышах, в тамбурах, под полками. Когда попадал в детдома, придумывал себе новые имя и фамилию. В 1941 г., когда началась война, ему было уже 14 лет. Назвался эвакуированным, потерявшим родителей, и был направлен в ремесленное училище № 1 в Свердловске, а оттуда – на Уралмаш. В 1943 г. написал заявление в военкомат и добровольно ушел в армию, хотя имел бронь как рабочий оборонного цеха, непризывной возраст – 16 лет и «вражье происхождение», которое скрыл. Был парашютистом. Воевал на Третьем Украинском...

Архив НИПЦ «Мемориал».

Приказ НКВД СССР 1937 г. № 00486 предусматривает возможность выдачи на опеку родственникам детей, родители которых репрессированы.

Устанавливается следующий порядок выдачи детей на опеку:

Начальник УНКВД по месту жительства лиц, желающих взять детей на опеку, самостоятельно разрешает выдачу детей, о чем ставит в известность начальника НКВД по месту проживания ребенка (в детдоме). Последний дает указание зав. детдомом о выдаче ребенка на опеку, с соблюдением при этом предъявления соответствующих документов (паспорт или доверенность лица, получившего разрешение). Опека оформляется соответствующим обязательством, форма которого при этом прилагается.[1]

2. Начальник УНКВД, разрешивший выдать ребенка на опеку, в последующем сообщает в АХУ НКВД сведения о нем: фамилия, имя, отчество, кому и когда передан и адрес местожительства опекуна с ребенком.

3. В том случае, если дети еще не отправлены по нарядам в детдома Наркомпроса, выдача детей на опеку родственникам производится начальником УНКВД непосредственно на месте.

4. После выдачи ребенка на опеку, УНКВД проверяет опекуна по отделам УГБ, на предмет выявления о нем компрометирующих данных. Если последующей проверкой будут установлены компрометирующие данные об опекуне, начальник УНКВД решает вопрос о возможности дальнейшего оставления ребенка на воспитании или передачи другому родственнику и о своем решении ставит в известность АХУ НКВД.

5. Помимо первичной проверки УНКВД должно установить систематическую проверку за состоянием воспитания детей опекунами, настроениями детей, их поведением и знакомствами, а также тем влиянием, которое оказывают на детей лица, взявшие детей на опеку.

Заместитель народного комиссара внутренних дел СССР

комкор М.Фриновский

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Не публикуется.

Архив НИПЦ «Мемориал». Коллекция документов.

г. Москва
Сов. секретно

В целях улучшения агентурно-оперативного обслуживания контингента несовершеннолетних преступников, содержащихся в трудовых колониях НКВД для пресечения контрреволюционной деятельности и предотвращения побегов, поджогов и проч. преступлений

ПРИКАЗЫВАЮ:

1. Непосредственное руководство агентурно-оперативной работой в трудколониях и приемниках-распределителях на местах возложить на городские и районные аппараты УГБ НКВД.

2. В штаты трудовых колоний ввести должности зам. управляющих по оперативной части, подчинив их в оперативном отношении соответствующим городским и районным аппаратам УГБ НКВД.

Изменение в штатах произвести, не выходя из общего разрешенного штатного лимита по ОТК.

3. Агентурно-оперативное обслуживание и расследование по делам воспитанников трудколоний и вольнонаемного состава возложить на зам. управляющего трудколонии по оперативной части.

Следственные дела на воспитанников трудовых колоний направляются через местные городские, районные аппараты УГБ НКВД на Тройку УНКВД (НКВД) или через ОТК НКВД СССР на Особое совещание НКВД СССР.

Материалы предварительного расследования на вольнонаемный состав, в зависимости от состава преступления, направляются в органы УГБ НКВД, милицию или прокуратуру.

4. Зам. управляющего трудколонией по оперативной части и всем вопросам, требующим принятия немедленных мер к предотвращению побегов, поджогов и других преступлений, информирует управляющего колонией и соответствующие городские или районные аппараты УГБ НКВД.

5. Управляющие колониями по всем особо важным происшествиям немедленно доносят в ОТК УНКВД и ОТК НКВД СССР.

6. Приказ НКВД СССP за № 00284 от 4 августа 1935 г. об оперативном обслуживании системы ОТК аппаратами Особоуполномоченного – отменить.

Заместитель Народного комиссара внутренних дел СССР

комкор М.Фриновский

ГАРФ. Ф. 9401. Оп. 1а. Д. 20. Л. 58–58 об. Типографский экз.

ПОСТАНОВЛЕНИЕ об избрании меры пресечения

«УТВЕРЖДАЮ»
23.04.1938

Начальник Управления НКВД по Куйбышевской обл[асти]
капитан государственной безопасности Бочаров

г. Куйбышев

23.04.1938

Я, пом[ощник] нач[альника] 2-го отделения четвертого отдела Управления государствен[ной] безопасности НКВД по Куйбышевской области, лейтенант государственной безопасности Тимофеев, рассмотрев следственный материал по делу № _______ в отношении гражданина Мороз Владимира, 1921 года[1] рождения, воспитанника Анненковского Детдома Кузнецкого района, Куйбышевской области, подозреваемого в контрреволюционной деятельности, т. е. совершении преступления, предусмотренного ст. 58–10 ч. 1 УК РСФСР и принимая во внимание, что нахождение его на свободе может отрицательно повлиять на ход следствия, руководствуясь ст. ст. 145, 146 и 158 УПК РСФСР,

ПОСТАНОВИЛ:

В отношении гр[аждани]на Мороз Владимира меру пресечения способов уклонения от следствия и суда избрать содержание под стражей в Кузнецкой тюрьме.

Пом. Нач[альника] 1 Отделения 4-го Отдела УГБ УНКВД младший лейтенант государственной безопасности Тимофеев

«СОГЛАСЕН» Начальник Четвертого Отдела УГБ УНКВД старший лейтенант государственной безопасности Деткин

Настоящее постановление мне объявлено «____» __________ 193... г.

Мороз

Резолюция:

«Арест санкционирован заместителем областного прокурора по спецделам»

[подпись нрзборчива]

23/IV.38.

ПОСТАНОВЛЕНИЕ О ПРЕДЪЯВЛЕНИИ ОБВИНЕНИЯ[2]

г. Кузнецк
25.05.1938

Я, п/оперупол[номоченного] районного отделения Управления государственной безопасности НКВД СССР по Куйбышевской области сержант г/б Огородников, рассмотрев следственный материал по делу № ____и приняв во внимание, что Мороз Владимир Григорьевич, 1922 года рождения, б/п, грамотный, по национальности еврей, уроженец г. Москвы, до ареста воспитанник детдома, достаточно изобличается в том, что будучи враждебно настроен к советскому строю проводил контрреволюционную деятельность, т. е. о совершении преступления, предусмотренного ст. 58-10 ч. 1 УК РСФСР, и руководствуясь ст.ст. 128 и 129 УПК РСФСР,

ПОСТАНОВИЛ:

Гражданина Мороза Владимира Григорьевича привлечь в качестве обвиняемого по ст. 58-10 ч. 1 УК РСФСР.

П/оперуполномоченного р[айонного] о[тделения] НКВД
сержант государственной безопасности Огородников

«СОГЛАСЕН» Начальник районного отделения НКВД
лейтенант государственной безопасности [без подписи]

Настоящее постановление мне объявлено 25 мая 1938 г.

Подпись обвиняемого Мороз

ХАРАКТЕРИСТИКА на воспитанника Анненковского детдома Мороза Владимира Григорьевича

10.06.1938

Мороз Владимир Григорьевич 17 лет прибыл в Анненковский детдом по особой путевке НКВД СССР в октябре м[есяце]це 1937 года. За время пребывания в детдоме проявил себя обособлено от всего коллектива воспитанников. В общественно-полезной работе участия не принимал, нагрузки детского самоуправления не выполнял сознательно. Правила внутреннего распорядка не выполнял: курил в спальне, отлучался без разрешения из пределов детдома, ко сну вовремя не являлся. К воспитателям и старшим относился пренебрежительно, на замечания воспитателей отвечал злой улыбкой и не выполнял распоряжения воспитателей.

Трудовые процессы не выполнял и категорически отказался посещать мастерские.

Директор детдома И.Свиридов

ПРОТОКОЛ ДОПРОСА

24.04.1938

Я, п/опер. Упол[номоченного] Кузнецкого р[айонного] о[тделения] НКВД Огородников допросил в качестве обвиняемого:

1. Фамилия – Мороз

2. Имя и отчество – Владимир Григорьевич

3. Дата рождения – 1922 года 1 ноября

4. Место жительства – гор. Москва

5. Местожительство – с. Анненково, детдом

6. Национальность и гражданство – еврей

7. Паспорт – не имеется

8. Род занятий – воспитанник детдома и учащийся

9. Социальное происхождение – сын служащих

10. Социальное положение (род занятий и имущественное положение)

а) до революции – отец служащий

б) после революции – то же

11. Состав семьи – холост. Отец Григорий Сем[енович], мать Фани Львовна и брат Самуил — арестованы. Второй брат Александр, 9 лет воспитанник Анненского детдома.

ПОКАЗАНИЯ ОБВИНЯЕМОГО МОРОЗ ВЛАДИМИРА ГРИГОРЬЕВИЧА

24.04.1938

Вопрос.

С какого времени проживали в Анненковском детдоме?

Ответ.

В Анненском детдоме проживал с 23 октября 1937 года, приехал по направлению НКВД из г. Москвы после ареста моего отца Григория Семеновича и матери Фани Львовны.

Вопрос.

Назовите круг ваших близких знакомых по г. Москва и Анненскому детдому?

Ответ.

Круг моих близких знакомых очень органичен, по гор. Москва я хорошо знаю, как своих товарищей, Кисина Анания Абрамовича; братьев Фрунзик и Владимира – сыновья Емельяна Ярославского; Мартынова Владимира, Калачева Евгения, Филлера Владимира Самуиловича, с которыми я знаком по школе. Часть из них, как напр[имер], Ярославские летом жили на даче по соседству с нами, где я познакомился. Все указанные лица живут на иждивении своих родителей, работающих в советских и партийных организациях. По Анненскому же детдому из близких знакомых у меня никого нет.

Вопрос.

Следствию известно, что за время пребывания в Анненском детдоме вы проводили контрреволюционную деятельность, расскажите об этом подробно?

Ответ.

Контр[революционную] деятельность я не проводил.

Вопрос.

Вы говорите неправду. Следствие требует исчерпывающих показаний!

Ответ.

Еще раз повторяю, что контрреволюционную деятельность я не проводил.

Вопрос.

Предъявляются вам обнаруженные у вас письма контрреволюционного содержания, что можете показать по этому поводу?

Ответ.

Да! Эти письма контрреволюционного содержания и принадлежат мне, и автором которых являюсь я. В этих письмах я проявлял явную враждебность к советскому строю, восхваляя троцкистко-бухаринских бандитов одновременно сочувствовал в отношении осужденных и расстрелянных врагов народа и всячески компроминтировал руководителей ВКП(б) и советского правительства, персонально Сталина.

Вопрос.

Что вас побудило писать эти контрреволюционные письма?

Ответ.

Побудило меня писать эти письма и встать на контрреволюционный путь это враждебность и ненависть, которую я питаю к советской власти.

Вопрос.

С какого времени вы встали на контрреволюционный путь и кто вас на это натолкнул?

Ответ.

На контрреволюционный путь я встал, а потом стал проявлять свою ненависть к советской власти и руководителям ВКП(б) и советского правительства в результате ареста моего отца и матери, и еще больше озлобился на советскую власть после ареста моего брата Самуила Григорьевича Мороза.

Вопрос.

Когда арестован ваш брат?

Ответ.

Точно не знаю, примерно в январе мес[яце] 1938 года.

Вопрос.

От кого вам стало известно об аресте вашего брата?

Ответ.

Об аресте моего брата стало известно от Филлера Самуила Самуиловича, который сообщил мне из Москвы письмом.

Вопрос.

Следствие располагает достоверными данными о том, что существует контрреволюционная группа молодежи, в которой состояли вы и организованно проводили контрреволюционную деятельность. Что можете сказать по этому вопросу?

Ответ.

О контрреволюционной группе молодежи мне ничего не известно и показать что-либо о ней не могу.

Вопрос.

Вы говорите ложно, следствие требует правдивых показаний по поводу существующей контрреволюционной организации молодежи!

Ответ.

Других показаний дать я не могу.

Записано верно, с моих слов мне прочтено в чем и подписуюсь

Мороз

Допросил п/оперуполном[оченного] Кузнецкого р[айонного] о[тделения] сержант государственной безопасности Огородников

ОБВИНИТЕЛЬНОЕ ЗАКЛЮЧЕНИЕ по обвинению гр-на Мороз Владимира Григорьевича по ст.ст. 58-10 ч. 1 УК РСФСР

Обвинительное заключение составлено в г. Кузнецке 14 июня 1938 г.

В Кузнецкое РО НКВД поступил материал, что воспитанник Анненковского детдома Мороз Владимир Григорьевич среди воспитанников детдома проводит контрреволюционную деятельность.

Произведенным расследованием по данному делу установлено:

Что Мороз Владимир Григорьевич с приездом в Анненковский детдом, как административно высланный из г. Москвы после ареста его родителей, среди молодежи детдома занялся распространением контрреволюционной пропаганды и клеветы на руководителей ВКП(б) и советского правительства. Все эти свои контрреволюционные взгляды и клевету излагал в письменном виде и читал окружающей его молодежи из числа воспитанников детдома, восхвалял троцкистко-бухаринских бандитов, одновременно сочувственно относился в отношении расстрелянных врагов народа ( л. д. 8 и об., 9 и об., 11, 13, 15, 17).

Мороз Владимир Григорьевич будучи допрошен в контрреволюционной деятельности признал себя виновным полностью.

На основании изложенного обвиняется:

Мороз Владимир Григорьевич 1922 года рождения, уроженец г. Москвы, сын служащего – в данное время арестованного органами НКВД как враг народа, грамотный, б/п, по национальности еврей, до ареста – воспитанник Анненского детдома – в том, что будучи враждебно настроен к советскому строю систематически проводил среди воспитанников детдома контрреволюционную деятельность, клеветал на руководителей ВКП(б) и советского правительства, в частности на тов. Сталина, т. е. в преступлении, предусмотренном ст. 58-10 ч. 1 УК РСФСР, а поэтому –

ПОЛАГАЛ БЫ:

Дело следствием считать законченным и для разбора направить в спец. коллегию Обл. суда, через УНКВД по Куйбышевской Области.

Пом[ощник] оперуполномоченного РО НКВД сержант государственной безопасности Огородников

СОГЛАСЕН: Нач[альник] Кузнецкого РО НКВД Загиров

СПРАВКА

1. К делу прилагается как вещдок письма гр[аждани]на Мороз к[онтр]-р[еволюционного] содержания.

2. Обвиняемый Мороз содержится в Кузнецкой тюрьме с 25 апреля 1938 г.

Пом[ощник] оперуполномоченного РО НКВД сержант государственной безопасности ОГОРОДНИКОВ

СПИСОК ЛИЦ, ПОДЛЕЖАЩИХ ВЫЗОВУ В СУД

1. Мороз Владимир Григорьевич – Обвиняемый – Кузнецк[ая] тюрьма.

Свидетели:

1. Жидкова Прасковья Николаевна.

2. Уварова Евгения Павловна.

3. Опорчулян Нина Александровна.

4. Дроздовская Мария Андреевна.

Приписка:

проживают в Анненковском детдоме Кузнецкого района.

Пом[ощник] оперуполном[оченного] РО НКВД сержант государственной безопасности Огородников

ПИСЬМО МАТЕРИ ВЛАДИМИРА МОРОЗА НА ИМЯ Л.П.БЕРИЯ

9.09.1939

Наркому НКВД СССР Берия Лаврентию Павловичу
от гр[аждан]ки Крейндель-Мороз Фанни Львовны,
заключенной в Темлагере спецотделения НКВД

Заявление

9 сентября 1937 г. в г. Москве по адресу ул. Серафимовича, д. 2, кв. 39, подъезд № 2 я была арестована органами НКВД. Далее было мне объявлено постановление Особого совещания НКВД СССР, что я, как член семьи изменника Родины, подлежу заключению в лагерь сроком на 8 лет.

После моего ареста в указанной квартире у меня остались дети: сын Самуил Григорьевич Мороз 17 лет; сын Владимир Григорьевич Мороз 14 лет; сын Александр Григорьевич Мороз 8 лет.

Уже будучи в лагере, я запрашивала о судьбе своих детей, и мне в марте 1938 года было сообщено, что два сына, т. е. 15-летний Владимир и 9-летний Александр, находятся в детдоме в Анненково Кузнецкого района Куйбышевской области. Относительно старшего сына Самуила мне ничего не было сообщено. Я неоднократно обращалась в НКВД г. Москвы с просьбой сообщить мне о старшем сыне. И наконец в конце мая 1939 года из НКВД г. Москвы мне сообщили, что мои сыновья Самуил и Владимир арестованы. Когда, за что последовал их арест, мне ничего не известно. Неизвестно также, почему ребенок, который находится в Куйбышевской области в детдоме, оказался арестованным НКВД г. Москвы.

Старший сын отлично окончил 10-летку. [...]

Второй сын Владимир – ученик 8 класса, отличник, пионер, переходящий из класса в класс, награжденный похвальным листом, был также примерного поведения.

Все эти данные говорят за то, что дети не могли совершить самостоятельно преступления, что подверглись аресту органов НКВД. Я предполагаю, что мои дети подверглись репрессии также, как и я, т. е. как члены семьи. Но принимая во внимание указание партии и лично тов. Сталина – дети ни в коей степени не отвечают за отца. Это указание Вождя, произнесенное неоднократно, дает мне право матери обращаться к Вам, г-н Нарком, с ходатайством – затребуйте в порядке надзора из Московского НКВД дело по обвинению моих детей. Проявите чуткое, внимательное отношение и освободите детей из-под стражи.

Я с самых ранний лет честно работала и даже в лагере с января 1938 года также работаю по специальности – я фармацевт. Мужественно переношу свое заключение, как член семьи, но что дети в таком раннем возрасте страдают – это отнимает у меня все, и только надежда на Ваше законное вмешательство и разбор дела детей дает мне силы переносить и это страдание.

Очень прошу Вас, г-н Нарком, не откажите в моей просьбе и помогите детям вернуться к учебе и прежней честной жизни.

Дети: Самуил Григорьевич Мороз рождения 1920 г.; Владимир Григорьевич Мороз рождения 1922 г.

О последующем Вашем распоряжении очень прошу меня уведомить по месту моего нахождения.

Крейндель-Мороз

ЗАВЕДУЮЩЕМУ ЗАГСа гор. КУЗНЕЦКА ПЕНЗЕНСКОЙ ОБЛАСТИ[3]

20.12.1956

По имеющимся в Главной военной прокуратуре сведениям в 1939 году в ЗАГСе г. Кузнецка была зарегистрирована смерть Мороза Владимира Григорьевича, 1922 года рождения, уроженца г. Москвы.

По встретившейся надобности прошу срочно сообщить в Главную военную прокуратуру на основании каких данных была зарегистрирована смерть Мороза В.Г., каким врачебным учреждением представлялась справка (акт медицинского вскрытия) о смерти Мороза В.Г., какая причина смерти указывалась в них.

Военный прокурор отдела ГВП подполковник юстиции Хрущев

В ВОЕННУЮ КОЛЛЕГИЮ ВЕРХОВНОГО СУДА СССР

8.02.1957

Секретно

ПРОТЕСТ (В ПОРЯДКЕ НАДЗОРА) ПО ДЕЛУ МОРОЗА В.Г.

По постановлению Особого Совещания при НКВД СССР от 25 октября 1938 года за антисоветскую агитацию был заключен в исправительно-трудовой лагерь сроком на 3 года Мороз Владимир Григорьевич, рождения 1 ноября 1922 года, сын репрессированных в то время родителей, учащийся, воспитанник Анненковского детдома Куйбышевской области.

По материалам дела Мороз В.Г. обвинялся в том, что будучи административно выслан из Москвы в связи с арестом его родителей, он среди молодежи детдома распространял клевету на советские органы власти и выражал сочувствие расстрелянным врагам народа (л. д. 19 обв[инительного] заключения).

Проведенной в настоящее время проверкой установлено, что отец Мороза Владимира – Мороз Григорий Семенович, бывший Председатель ЦК профсоюза работников госторговли, член КПСС с 1917 года, 2 ноября 1937 года необоснованно был осужден к расстрелу в связи с обвинением его в антисоветской деятельности.

Мать – Крейндель-Мороз Ф.Л., как член семьи изменника Родине, 21 ноября 1937 года была осуждена к 8 годам лишения свободы в ИТЛ.

Старший их сын – Мороз С. Г., 1920 года рождения, 21 марта 1938 года также необоснованно был осужден к 5 годам лишения свободы в ИТЛ за принадлежность якобы к молодежной антисоветской организации.

Уголовные дела на всех этих лиц в 1956 году прекращены Военной Коллегией Верховного суда СССР и они реабилитированы ( л. д. 42–43).

После ареста и осуждения родителей и старшего брата несовершеннолетние члены семьи – Мороз Александр – 9 лет и Мороз Владимир 15 лет органами НКВД СССР были высланы из Москвы в Анненковский детдом г. Кузнецк, Куйбышевской области.

По делу установлено, что находясь в детдоме, Мороз Владимир в беседах с воспитанниками дома, а также в написанных им письмах, высказывал недовольство в связи с производившимися органами НКВД арестами ответственных работников, обобщая эти факты, в антисоветском духе отзывался о деятельности Советской власти и коммунистической партии (л. д. 28–37).

В этих высказываниях Мороза В.Г. хотя и усматривается наличие состава преступления, предусмотренного ст. 58-10 ч. 1 УК РСФСР, однако, учитывая, что эти высказывания были вызваны озлобленностью Мороза В.Г. действительно необоснованным осуждением его родителей, его старшего брата и целого ряда других известных советских и партийных работников, привлечение Мороза В.Г. к уголовной ответственности за это, тем более не достигшего в то время 16-летнего возраста, следует признать неправильным.

В числе лиц, арест которых в то время Мороз Владимир считал неправильным, как сейчас установлено, действительно были необоснованно осуждены такие видные государственные деятели, как Рудзутак Я.Э., Антипов Н.К., Бубнов А.С., Пятницкий И.А. и другие (л. д. 44).

Мороз Владимир после осуждения 28 апреля 1939 года умер в тюрьме № 1 г. Кузнецка (л. д. 46).

О реабилитации Мороза В.Г. ходатайствует в настоящее время его брат Мороз С.Г.

На основании изложенного и руководствуясь ст. 16 Закона о Судоустройстве СССР,

ПРОШУ:

Постановление Особого Совещания при НКВД СССР от 25 октября 1938 года в отношении Мороза Владимира Григорьевича отменить и дело на него прекратить за отсутствием состава преступления.

Заместитель Генерального прокурора СССР полковник юстиции Е.Варской[4]

ПИСЬМО В.МОРОЗА И.В.СТАЛИНУ

18/II–38 г.

Уважаемый товарищ Сталин! Вынужден обратиться к Вам за помощью. Именно вынужден создавшейся ситуацией, перенести которую невозможно. Прочитав в газете Ваш ответ т. Иванову, я понадеялся на то, что Вы и мне ответите. В чем, собственно, невыносимость моего настоящего положения? А вот в чем. Мой отец, Мороз Г.С., [5] был арестован органами НКВД, за ним последовала мать (арестованная неизвестно за что!). На мою голову [обрушива]лись удар за ударом, несчастье за несчастьем. Я терпеливо сносил. Затем меня отправляют в село Анненково. Представьте мое положение в д/д. В голове мрачные мысли. Я превратился в какого-то мизантропа: чуждаюсь людей, в каждом вижу скрытого врага, потерял всякую веру в людей. А почему я одинок? Да только потому, что общий интеллектуальный уровень воспитанников д/д и учащихся школы много ниже моего. Это не хвастовство. А школа? Школа настолько убога, преподаватели (за исключением 2-х) настолько посредственны, что ее посещать даже не хочется. Я желаю получить максимум знаний, а тут получишь их минимум, да и тот неполный. Ну, как после этого быть довольным. Вы можете подумать, что я слишком изнежен, сентиментален. Нет, нисколько. Я лишь требую счастья, счастья настоящего, прочного. Ленин говорил: «В Советской стране не должно быть обездоленных детей. Пусть будут юные счастливые граждане». А я счастлив? Нет. Кто же счастлив? Вы, наверное, слыхали о «золотой молодежи» царского периода. Так вот такая «золотая молодежь» существует сейчас, как это не печально. В состав ее входят в большинстве случаев дети ответственных, всеми уважаемых людей. Эти дети не признают ничего: пьют, развратничают, грубят и т.д. В большинстве случаев учатся они отвратительно, хотя им предоставлены все условия для учебы. Вот они-то счастливы! Странно, но это факт. Т. Сталин, я опускаюсь все ниже и ниже, лечу с головокружительной быстротой в какую-то темную бездну, откуда выхода нет. Спасите меня, помогите мне, не дайте погибнуть!

Вот, собственно и все. Надеюсь, что Вы мне скоро ответите и поможете.

Жду с нетерпением ответа. Мороз Вл.

ПИСЬМО В.МОРОЗА СВОЕМУ БРАТУ САМУИЛУ

20/I –38 г.

Дорогой Муля!

Ну, напишешь ты, наконец, или нет!

Умоляю тебе: напиши и еще – напиши! В письме мне не пиши ничего особенного. Абсолютно ничего, слышишь. Я знаю, мне явно не отдают писем от тебя. Муля, вышли мне немедленно по получении этого письма папиросы. Курить нечего. Денег нет. Тоска невозможная. Я напишу такое письмо в НКВД скоро, что меня упрячут в надежное место. Пусть, я буду рад этому!!! Они хотят, чтоб я отупел, чтоб я не мог бороться против зла, а следовательно, них, но фокус не пройдет. Господа из НКВД просчитались. Я буду бороться, кричать, звонить! Я буду везде говорить об их жестокости, прямом насилии! Я не боюсь их теперь! Долой страх!

Да здравствует борьба!

А ты, Муля, пиши, пиши и опять пиши. Жду посылки и письма.

Целую. Вова.

ОТРЫВКИ ИЗ ДНЕВНИКОВЫХ ЗАПИСЕЙ В.МОРОЗА,
СДЕЛАННЫХ В ДЕТДОМЕ

...Снова тоска и тоска. И снова настойчиво в голову лезет: а чем еще я виноват? За что меня послали сюда, в эту незаслуженную ссылку? По-моему, для того, чтобы я окончательно отупел, чтобы я не понимал происходящее, чтобы я не мог бороться против лжи и несправедливости...

...Купил разного хлама, в том числе и этот блокнот. Узнал от Панфиловой, что за сочинение по литературе получил «хорошо». Вероятно, Анна Петровна не поставила «отлично» благодаря вмешательству Панфиловой. И опять это тоскливое однообразие, в которое обрекли меня эти злые церберы зла и несправедливости. Хотел написать письмо Сталину, но раздумал: не поверит, не поймет он меня, хотя и признанный гениальным. Решусь на это лишь в крайнем случае. Единственная отрада – природа, папиросы, книги. Природа здесь действительно замечательна. Столичный житель поразился бы такой природой, но отверг бы ее как «сельское наслаждение». Огромные луга, покрытые хрустящим снегом, небольшие крестьянские избы, внутри уютные и чистые, снаружи невзрачные, речка, лес...

...Историк... можно заметить, что этот человек в высшей степени некультурный и невежественный. Сам он знает крохи, которые недостаточны не только для педагога, но недостаточны и для учащегося средней школы. Он (историк) любит поразить класс, поставив ученику за отличный ответ посредственную оценку и наоборот. Он же преподает черчение. Второй тип некультурного преподавателя представляет из себя преподавательница химии и анатомии. Эта преподавательница с высшим образованием, а поэтому она будет больше виновна в невежественности выпускаемых из школы учеников. Она хочет показать себя умной, но все видят ее глупость, хочет блеснуть речью, но блещет невежеством, и, наконец, эти «милые» качества дополняются хитростью.

...Вчера получил письмо от брата. Он сообщает, что А.В. и В.Г. с А. последовали за мужьями. Ненасытные звери, неужели вам мало жертв? Уничтожайте, грабьте, убивайте, но помните, что час расплаты настанет.

...Подхалимство, ложь, клевета, склоки, сплетни и прочие дрязги процветают. А почему? Потому что народ – низок? Нет. Потому, что низка кучка негодяев, держащая власть в своих руках. Если бы человек, заснувший летаргическим сном лет 12 тому назад, проснулся, он был бы просто поражен переменами, произошедшими за это время. Старого руководства он не нашел бы. Он увидел бы в правительстве безусых глупцов, ничего не сделавших для победы революции, или пожилых негодяев, продавших за собственное благополучие товарищей. Он не увидел бы «бывших» легендарных командиров Красной Армии, он не увидел бы строителей и организаторов революции, не увидел бы талантливых писателей, журналистов, инженеров, артистов, режиссеров, дипломатов, политических деятелей и т. д. Все новое: и люди, и отношения между ними и противоречия, и, наконец, сама страна. Все изменило свой прежний облик. Но к лучшему ли? Внешне, да. Существенно, нет. Подхалимов уважают, клеветников внешне бичуют, а действительно боятся, негодяи в моде. Тысячи людей несчастны. Тысячи людей озлоблены сильно, до жуткости. И это озлобление прорвется и огромною волною смоет всю эту грязь вон. Счастье восторжествует. Все это несколько абстрактно. Обрисую конкретнее действительность. Все, собственно, началось с 1934 г. с 1 декабря. В этот день был убит неким Николаевым С.М.Киров. Убийца был связан с Зиновьевым, Каменевым и др., организовавшими Московский и Ленинградский антисоветские центры. Их судили. Судили жестко и открыто. Им предъявили, надо сказать, довольно тяжелые обвинения. А именно. Их обвинили в желании восстановить капитализм в СССР, в поджогах, убийствах, диверсии, шпионаже и т.д. Народ «требовал» смерти виновных. Несомненно, что он требовал под чьим-то давлением. Под чьим, неизвестно!? Представляю себе состояние подсудимых. Все они ведь старейшие члены партии, неоднократно ссылались, сидели в тюрьмах, страдали. За что!! За приближение смерти, за погибель от рук тех, за кого они боролись! «Справедливый, правый, суровый» суд установил, что группа ЗИНОВЬЕВА пошла на преступления вследствие «лютой» ненависти к СССР. Но как же они могут питать «лютую» ненависть к народу, за счастье которого они боролись... Как много они могли принести пользы!

...Разгром аппаратов НКТП, НКПП, НК связи и др. И снова процесс. Процесс «антисоветского троцкистского центра» в составе Пятакова, Радека, Сокольникова, Серебрякова. А также обвиняются некоторые другие, среди которых надо отметить Лившица, Дробниса, Муралова и др. Им уже предъявлены еще более тяжкие обвинения: государственная измена, шпионаж, диверсии, вредительство, террор и т. д. И снова прежнее требование народа расстрела (конечно под иксовым давлением), газетная шумиха, полнейшее лицемерие. Показания подсудимых были проникнуты раскаянием, однако суд этого не учел. Обвинял Вышинский, прокурор СССР. Приговор – снова расстрел всем за исключением Радека, Сокольникова, Строилова, Арнольда. Почему оставили Радека? Вероятно, этот вопрос стоял перед многими. Разрешение его одно – они испугались убить такую личность, такой ум. За процессом потянулось время, еще более ужасное своими событиями. Достаточно сказать, что вплоть до 1938 г. были арестованы такие люди как Бухарин, Рыков, Угланов, Рудзутак, Антипов, Бубнов, Пятницкий и много других наркомов (почти всех ответственных работников, инженеров и т. д.) События ужасающие! Арестована вся прежняя верхушка партии и правительства. А старые друзья арестованных, страхуясь, кричат: «Смерть врагу народа», «Смерть шпионам» и т. д. И все это носит название справедливости!

Поразительно. Кучка сытых, зажиревших людей нагло правит государством, 90% населения которого – несчастные люди. Молчалинство, хлестаковщина, лицемерие и т.д. процветают. Под видом общего прогресса скрывается упадок морализма в нашей стране. Очень хочется воскликнуть:

Долго ль русский народ
Будет рухлядью господ?
И людями, как скотами,
Долго ль будут торговать!

Меня, собственно, заставили пойти по антисоветской дорожке. Может быть, все, что я описал, ложь. Но я вынужден смотреть на эти вещи с особой точки зрения, с точки зрения человека, ненавидящего существующие порядки.

Я, быть может, и остался бы честным, работоспособным тружеником, если бы Сталин, Ежов, к которым я обращался за помощью, помогли мне. Но счастливый глух к добру.

Мороз

ПРИМЕЧАНИЯ

1. В.Г. Морозу, в то время несовершеннолетнему, в данном постановлении прибавили год, чтобы санкционировать его арест.

2. В конце апреля 1938 г. ночью у нескольких воспитанников Анненковского детдома пропали брюки и, несмотря на тщательные поиски, ребята их нигде не могли найти. Вечером за поиски взялись воспитатели и обнаружили пропавшую одежду в печи. По словам пионервожатой детдома, «когда пропавшие брюки принесли в канцелярию, то в карманах брюк Мороза были найдены контрреволюционные письма, которые я передала заведующему детдома». 23 апреля 1938 г. было подписано постановление «об аресте воспитанника детского дома Мороза Владимира, 1921 года рождения, подозреваемого в контрреволюционной деятельности», причем арест был санкционирован заместителем областного прокурора в силу возраста подростка.

24 апреля он был арестован и препровожден в городскую тюрьму г. Кузнецка. В анкете арестованного, которая заполнялась уже с его слов, год рождения был проставлен правильно, и следователем был подчеркнут. В этот день он был допрошен, и ему были предъявлены его письма и дневник. Морозу было предъявлено обвинение в том, что он, будучи враждебно настроен к советскому строю, систематически проводил среди воспитанников детдома к.-р. деятельность, т. е. в преступлениях, предусмотренных ст. 58-10 ч. 1 УК РСФСР. Но при опросе Владимира прокурором выяснилось, что он еще не достиг совершеннолетия, «поэтому не может быть привлечен к судебной ответственности за к.-р. деятельность».

Зам. облпрокурора по спецделам Кузнецова вытребовала его следственное дело из НКВД «на предмет постановки данного вопроса лично перед Прокурором СССР, вследствие того, что совершенное преступление Мороза исключительно тяжелое». Она получила разрешение, и 25 октября 1938 года Мороз Владимир Григорьевич, 16 лет, был осужден на три года ИТЛ. Направлен он был в Белбалтлаг, но в лагерь не попал, т. к. 28 апреля 1939 года умер в тюрьме г. Кузнецка «от туберкулеза легких и кишок». В марте 1940 года на запрос матери Владимира о судьбе арестованных сыновей и просьбе о пересмотре их дел был получен ответ, который подшит в этом деле - «в ходатайстве о пересмотре дела сына Мороза Владимира отказать», хотя к этому времени ее сын уже был мертв.

3. С изменением границ областей г. Кузнецк стал относится к Пензенской области.

4. На документе за него расписался полковник Терехов.

5. Здесь и далее подчеркнуто следователем.

Архив УФСБ по г. Москве и Московской обл. Следственное дело Мороза Владимира Григорьевича. Л. 1–2, 6–10, 19–20, 23–24, 32–34, 45, 47–48.

...5-го сентября 1937 года в Астрахани был хороший теплый вечер. К маме зашли Сая Якир и ее сестра – Миля. Сидели они во дворе под деревьями, когда в калитку зашел военный. Мама сказала: «Это за мной». И пошла встречать в дом «гостя». При аресте и обыске полагается присутствие понятых. Насколько мне помнится, Сая и Миля стали таковыми и потому единственно их двоих арестовали в Астрахани не 5-го, а 15-го.

…И вот мама поцеловала меня напоследок, еще раз спросила, что будет с дочерью, и ее увезли на маленькой легковой машине. Через короткое время эта машина вернулась и повезла меня. Я не помню, плакала ли я. Кажется, нет. Уже в 10-м часу меня подвезли к высокому забору. На калитке было написано «Детприемник». Во дворе слева были какие-то здания, а справа стоял отдельный особнячок, в который меня и ввели. Каково же было мое изумление и радость, когда я увидела там Ветку Гамарник, Светлану Тухачевскую, Славку Фельдмана из 3 кв. на 5-м Ржевском. Кроме них, там оказалось еще 6 детей разных возрастов от 5-го класса и до 3 лет, – детей, нам не знакомых (детей работников НКВД). Прожили мы в детприемнике всего 17 дней. Оторваны мы были, т. е. изолированы от мира совершенно. К нам не подпускали других детей, нас не подпускали даже к окнам. К нам никого не пускали из близких...

На свободе был только Петька Якир, ваш герой и моя и Веткина любовь.

Петька вел себя вызывающе, через воришек передавал нам варенье и папиросы, ломался перед окнами и, наконец, 15-го появился, т. е. прибыл к нам, чему мы были страшно рады. Мальчиком он был очень живым, болтливым, все знал, все ведал. Мне и Ветке тогда было по 13 лет, Петьке 15, Свете Т. и ее подруге Гизе Штейнбрюк по 15. Остальные все младше. Были две крошечки Ивановы 5 и 3 года. И маленькая все время звала маму. Было довольно-таки тяжело. Мы были раздражены, озлоблены. Чувствовали себя преступниками, все начали курить и уже не представляли для себя обычную жизнь, школу.

В последний день перед отъездом вызвали Петьку и увезли куда-то. Мы заявили, что без него не поедем, собирались объявить голодовку, но нам сказали, что везут нас к нашим матерям, что Петька тоже будет с нами, и мы поверили. 22-го вечером нас посадили на грузовик и через весь город повезли на вокзал. Помню, что вечер был упоительный, город весь в зелени, красивый и теплый. Мы ехали, развалясь на вещах, курили и смотрели на этот безмятежный мир, пожалуй, с презреньем и горечью.

Мы не ломались ни перед собой, ни перед друг другом. Просто что-то сломалось, мы понимали, что мы выброшены из этого «нормального» мира. Не знаю точно, что с нами было, но из колеи мы здорово выбились.

Двое провожающих везли нас несколько суток через Уральские горы в г. Свердловск. Я очень хорошо запомнила пологие горы, покрытые осенними лесами, золотые, красивые, оранжевые и зеленые леса. Путь был очень красив. В каких-то городах мы останавливались и тогда всей компанией отыскивали местную тюрьму, считая, что именно в ней по пути следования находится Петр. Все это были наши романтические выдумки. В это время Петру устроили следствие и дали 5 лет исправительно-трудовых лагерей. Его маршрут был другим.

Итак, 27 сентября, в Веткин день рождения, поздно вечером мы приехали в холодный город Свердловск. Пока нам доставляли машину, наши мальчики достали где-то бутылку вина, а один мальчик где-то купил даже финку. В грузовике (крытом) по дороге за город мы справили Веткино 13-летие.

Привезли нас в детдом под Свердловском в поселке Нижне-Исетск. Привели нас в столовую, где по стенам стояли столы с перевернутыми на них стульями. Вышел к нам старенький директор и объявил нам, что никаких матерей мы здесь не увидим, и что мы в детдоме.

* * *

3.VI. 63 г.

...Труднее всего в детдоме жилось первый год. Меня очень обижали мальчики. Когда мы приехали, мне посыпались от этих лихих кавалеров записки, а потом начались преследования. Очень я их боялась. Девочки тоже были странные. В 6-м классе заводили себе альбомы со стихами, сердцами, пронзенными стрелами, наигрывали на гитаре и переписывались с мальчишками. А главное, воровали у нас все и, если не могли спрятать, бросали в уборную. Мы сначала жили изолированно, а потом влились в этот «здоровый» коллектив. Все это были беспризорные дети, у большинства которых родители были раскулачены, погибли на лесозаготовках или от голода. Нас прислали в детдом «перевоспитывать», но теперь я вижу, что (нас было всего человек 30 – детей репрессированных из Горького, Астрахани, Владивостока, а всего в детдоме 330 человек) наше влияние в детдоме было сильнее.

От мамы из лагеря я получала письма, чудные письма, написанные очень убористо, чтобы больше сказать. Если бы мне достать эти письма! К сожалению, с памятью у меня плохо с тех лет. Кое-что помню, а остальное сплошной туман. Ветка и Светлана помнят гораздо больше, а я всю жизнь живу не событиями, а настроениями.

Очень интересно, что об одном событии я насмерть забыла. В детском доме в Ленинские дни (в январе) я стояла в почетном карауле. И вот я написала маме в лагерь письмо, в котором рассказывала, что, стоя в такую торжественную минуту, чувствовала, что стою у папиного гроба, и еще что-то подобное...

Итак, 5 лет я провела в Нижне-Исетске под Свердловском. Из них 4 – в детдоме, а один – самостоятельно. Началась война, и нас из детдома выпустили, хотя мы и были там «до особого распоряжения НКВД».

Архив МИЛО «Возвращение». Машинописная копия.

г. Москва
Сов. Секретно

Народным Комиссарам внутренних дел УССР, БССР и Казахской CСP
Народным Комиссарам автономных республик
Начальникам Управлений НКВД краев и областей РСФСР

В детских домах системы Наркомпроса, где размещены дети репрессированных врагов народа, имеют место грубейшие политические извращения в деле содержания и перевоспитания детей репрессированных родителей. Извращения эти являются результатом того, что Наркомпросы не занимаются этими детдомами, а НКВД союзных республик совершенно недопустимым образом выпустили из своего поля зрения эти важнейшие объекты.

Делу правильного политического воспитания этих детей и сохранения здоровой советской обстановки в указанных детдомах не уделяют почти никакого внимания, в результате чего в ряде детских домов имеет место враждебное отношение к детям репрессированных, переходящее в случаи прямого издевательства над ними.

Одновременно в ряде детских домов детям репрессированных родителей создают в сравнении с остальными детьми детдомов особые привилегированные условия в части питания, одежды, режима и т. д., выделяя на эти цели дополнительные ассигнования сверх бюджета, что совершенно недопустимо.

Среди детей репрессированных родителей имеют место антисоветские, террористические проявления. Воспитанники Горбатовского детдома Горьковской области Вайскопф, Келлерман и Збиневич арестованы за проявления террористических и диверсионных намерений, как актов мести за репрессированных родителей.

Воспитанники Нижне-Исетского детдома Свердловской области Тухачевская, Гамарник, Уборевич и Штейнбрюк высказывают к.-р. пораженческие и террористические настроения. Для прикрытия своей к.-р. деятельности вступили в комсомол. Указанная группа детей проявляет террористические намерения против вождей партии и правительства в виде акта мести за своих родителей.

Воспитанники Черемховского детдома Иркутской области Степанов, Грундэ, Казаков и Осипенко за антисоветские выступления арестованы органами НКВД.

В Федоровском детдоме Кустанайской области Казахской ССР имеют место массовые побеги детей репрессированных родителей. Дети не занимаются, так как их избивают школьники хулиганы. Наблюдаются массовые дебоши. Дети репрессированных Кучина и Степанова были изнасилованы взрослыми воспитанниками. В столовой детдома на 212 детей имеется всего 12 ложек и 20 тарелок. В спальне – один матрац на три человека. Дети спят в одежде и обуви.

В Борковском детдоме Калининской области воспитанники старшей группы изнасиловали двух 8-летних воспитанниц детдома. Воспитатели этого дома в виде наказания заставляют воспитанников избивать друг друга.

Во многих детдомах детей репрессированных называют троцкистами, преследуют, рассматривая их, как врагов.

ПРИКАЗЫВАЮ:

Первое – немедленно обеспечить оперативное, агентурное обслуживание детских домов, в которых содержатся дети репрессированных родителей.

Второе – своевременно вскрывать и пресекать всякие антисоветские, террористические намерения и действия, в соответствии с приказом НКВД № 00486.

Третье – одновременно обеспечить правильный режим питания детей репрессированных, своевременно пресекая имевшие место издевательства над детьми, также попытки воспитательского состава детдомов создавать враждебную обстановку вокруг детей репрессированных.

Устранить привилегированное положение, созданное в некоторых домах для детей репрессированных родителей в сравнении с остальными детьми.

Четвертое – проверить руководящий состав и кадры воспитателей детдомов, очистив их от непригодных работников.

Обсудите все вопросы, связанные с содержанием детей репрессированных родителей в ЦК нацкомпартий, крайкомах и обкомах ВКП(б).

Предупреждаю о Вашей личной ответственности за состоянием обслуживания детей репрессированных родителей.

О всех принятых Вами мерах донесите лично.

Заместитель Народного комиссара внутренних дел СССР

комкор М.Фриновский

ГАРФ. Ф. 9401. Оп. 1а. Д. 20. Л. 199–199 об. Типографский экз.

г. Москва

В дополнение к приказу НКВД СССР №00486 от 15 августа 1937г. в части размещения детей старше 15 лет, родители которых осуждены Военной коллегией и Военным трибуналом по первой и второй категориям–предлагается руководствоваться следующим:

1. Дети репрессированных родителей от 15 до 17 лет включительно, не внушающие своим поведением социальной опасности, не проявляющие антисоветских, реваншистских настроений и действий, при наличии родственников (не репрессированных) могут быть переданы последним на полное их иждивение. В этих случаях оформление опеки производится в соответствии с циркуляром НКВД №4 от 7 января 1938 года.

2. При отсутствии родственников, изъявляющих желание взять детей репрессированных родителей на опеку, детей в возрасте от 15 до 17 лет–учащихся, следует помещать в детские дома в пределах области, края, республики (за исключением мест, где были репрессированы их родители), дав им возможность окончить среднее учебное заведение. Направление таких детей в детдома Управления НКВД производят самостоятельно по согласованию с местными органами Наркомпроса. На начальников Управлений НКВД возлагается ответственность за создание необходимых условий для окончания учебного заведения указанной категории детей.

3. Дети репрессированных родителей старше 15 лет–не учащиеся, подлежат трудоустройству на предприятиях и учреждениях в пределах области (кроме городов, в которых репрессированы их родители) и за исключением предприятий и учреждений оборонного значения.

4. Установить агентурное наблюдение за указанным контингентом детей репрессированных родителей, своевременно вскрывая и пресекая антисоветские, террористические настроения и действия.

5. Социально опасные дети, проявляющие антисоветские и террористические настроения и действия, должны предаваться суду на общих основаниях и направляться в лагеря по персональным нарядам ГУЛАГа НКВД.

6. Начальнику ГУЛАГа дивинтенданту тов. Плинер дать соответствующее указание о порядке содержания в лагерях указанного контингента детей репрессированных родителей.

7. О детях репрессированных родителей старше 15 лет, трудоустроенных или определенных на учебу, УНКВД сообщает списком в АХУ НКВД СССР.

8. Вывод детей репрессированных родителей из детских домов (как переростков или за окончанием учебы) без специального указания АХУ НКВД СССР– не производить.

Заместитель Народного комиссара внутренних дел СССР

комкор М.Фриновский

ГАРФ. Ф.9401. Оп.1а. Д.29. Л.28–28 об. Типографский экз.

г.Москва
Секретно

Народным комиссарам внутренних дел союзных и автономных республик. Начальникам УНКВД краев и областей.

Народным комиссарам просвещения автономных республик РСФСР и Заведующим край-Облоно.

Устанавливается следующий порядок выпуска и трудоустройства из детдомов переростков–детей репрессированных родителей:

1. Трудоустройство переростков производится Наркомпросами АССР и краевыми, областными отделами Народного образования. Последние должны представить на утверждение Управлениям НКВД списки трудоустраиваемых с указанием места трудоустройства.

2. Трудоустройству подлежат после окончания учебного года переростки, достигшие 15-летнего возраста и, в том случае, если они учатся не выше пятого класса. Детям, обучающимся в настоящее время в шестых, восьмых и девятых классах, должна быть предоставлена возможность окончания неполной средней и средней школы.

Наркомам просвещения АССР и зав. крайоблоно разрешается оставлять в детских домах, в виде исключения, отдельных детей, отлично окончивших в 1937/38 учебном году семь классов средней школы, предоставив им возможность окончания 10 классов средней школы.

3. Трудоустройство переростков производить главным образом на предприятиях местной промышленности, в совхозах и МТС, а также в фабзаучах и дозаучах.

4. Трудоустраиваемым переросткам, в соответствии с установленным для всех трудоустраиваемых воспитанников детских домов порядком, выдавать необходимую в самостоятельной жизни одежду, белье, постельные принадлежности и единовременное денежное пособие в размере 50 рублей.

5. Детей репрессированных родителей, представляющих социальную опасность, систематически нарушающих порядок и дисциплину, хулиганствующих и не поддающихся исправлению в условиях детского дома обычного типа,– привлекать к ответственности и направлять в трудовые колонии и лагеря НКВД в установленном порядке.

6. Народным комиссарам внутренних дел Украинской, Белорусской, Казахской и др. союзных республик, совместно с Наркомпpocaми установить указанный выше порядок трудоустройства переростков в соответствующих союзных республиках.

7. Начальники Управления НКВД должны сообщать в АХУ НКВД СССР списки трудоустроенных переростков с указанием места их работы.

Заместитель Народного комиссара внутренних дел Союза ССР
старший майор гос.безопасности Жуковский

Народный комиссар просвещения РСФСР Тюркин

ГАРФ. Ф.9401. Оп.1а. Д.22. Л.109–100об. Типографский экз.

Москва, Кремль

Совет Народных Комиссаров Союза ССР постановляет:

Детям спецпереселенцев и ссыльных, при достижении ими 16-летнего возраста, если они лично ничем не опорочены – паспорта выдавать на общих основаниях и не чинить им препятствий к выезду на учебу или работу.

В целях ограничения въезда их в режимные местности, в графе 10-й, в выдаваемых паспортах, делать ссылку на пункт 11 постановления СНК СССР № 861 от 28/IV–1933 г., предусмотренную постановлением СНК СССР от 8 августа 1936 года за № 1441.

Председатель СНК Союза ССР В.Молотов

Управляющий Делами СНК Союза ССР Н.Петруничев

ГАРФ. Ф. 5446. Оп. 1. Д. 501. Л. 70. Подлинник.

...В городе Новоукраинка Кировоградской области находился детдом № 1 им. Ленина на 400 детей. Из них 38 – дети репрессированных, остальные – дети умерших в 1933 г. от голода. Возле столовой росла большая груша, которая никогда не цвела. Под ней была яма, куда сбрасывали умерших от голода детей.

В «Мемориале» есть карта лагерей, но нигде нет карты детдомов, которыми была покрыта вся наша страна. В них росло искалеченное поколение.

* * *

Я, Волынская Альдона Владимировна, жила то в Москве, то с няней в Истре, где и училась. После исключения из партии[1] отца перевелась в Москву в школу № 275. Началась совсем другая жизнь. Например, учителя, узнав об исключении из партии моей мамы, вызвали меня в учительскую, стали спрашивать, с какого года мама в партии, я ответила: «У меня мама беспартийная».

Мама ушла по повестке НКВД,[2] а через три дня приехали мужчины и женщины, спросили меня, есть ли у меня бабушка, и сказали, что я поеду к ней.

Было ясно, что они врут, так как не спрашивали, где живет бабушка. Начался обыск. Мне позволили взять с собой портфель с книгами и еще две книги. Я взяла однотомник Пушкина и Чехова. Фотоальбом взять не разрешили. В мешочек положили кое-какие детские вещи. Соседка подморгнула и сунула в мешок отрез крепдешина, а потом спросила, можно ли ребенку дать конфеты. Тогда я поняла, что теперь без разрешения мне никто ничего не имеет право дать.

Привезли меня в Даниловский приемник, где в то время было всего восемь детей: Эля и Нэля Юян, Лида Карницкая, Вера Берделисова и другие.

Меня отвели в подвал, где сняли отпечатки пальцев, сфотографировали в профиль и анфас с цифрами и буквами внизу на планке.

Девочки были в приемнике более месяца, они рассказали, что недавно из переполненного приемника почти всех увезли в детские дома.

Потом дядя Миша, представитель НКВД, объявил, что мы поедем в детский дом на Черное море в Одессу. Везли нас на вокзал на «черном вороне», задняя дверь была открыта, и в руке охранник держал наган. B поезде нам велели говорить, что мы отличники и поэтому до конца учебного года едем в Артек.

Привезли нас в спецдетдом «Березки» Одесской обл. Там было более 500 детей арестованных родителей. Это были бараки из ракушечника посреди степи. Однажды в нашу среднюю группу пришел мальчик из старшей группы и сказал нам, что стыдно играть и не задумываться над тем, что столько людей арестовано, не может быть в стране столько врагов народа.

Вскоре детский дом расформировали, отправляя группы по 30–40 человек в различные детские дома. Сейчас я понимаю, что стукачи были и среди детей, и в НКВД испугались подобных разговоров.

Нашу группу – 38 человек – направили в город Новоукраинка Кировоградской обл. Голодные, пройдя несколько километров пешком, мы подошли к низкому, темному зданию – столовой. Столы были накрыты, и в каждой тарелке плавало более десятка мух. Тогда никто из нас не мог есть этот суп. Потом ели, даже когда тебе сосед плюнул в тарелку. Мы там постоянно голодали.

Пришла как-то комиссия, и всем накладывают полные миски винегрета. Спрашивают: «Вкусно? Довольны?» – «Да!» Комиссия уходит, официантка кричит: «Еще три смены не ели!» – и вываливает остатки [еды] из мисок в ведро.

Мы были покрыты струпьями, и добрая медсестра Мария Ивановна говорила, что «зеленка вам не поможет, вам надо мясо есть». Однажды нам дали по куску вареного мяса, от которого так пахло керосином, что даже всегда сопровождающие детдомовцев собаки не стали его есть, видно, корову лечили керосином.

Дома детдома располагались вдоль улицы, где были мельница, маслобойка, бурты сахарной свеклы. На проезжающий обоз с зерном, кукурузой, свеклой, семечками налетали голодные детдомовцы; пока их били кнутом, они успевали насыпать полные карманы съестного.

В спальнях было холодно, обычно вдвоем ложились на один матрац в одежде и обуви, накрывались вторым матрацем и одеялами. Один раз в месяц нас водили в баню. С ужасом вспоминаю, как приходилось вытираться мокрыми простынями. Не было ни носовых платков, ни рукавиц, нос вытирали рукавами пальто, которые были похожи на задубевшую кожу.

Особенно мучительно приходилось выслушивать отказ выдать деньги на марки для писем. Деньги из лагеря по 3–4 рубля присылала из лагеря мама, но, прежде чем получить их, надо было выслушать проповедь о том, что нечего писать врагам народа.

За полученную двойку нас, не комсомольцев, вызывали на комсомольское собрание, и каждый комсомолец должен был объяснить, что моя двойка – вражеская, хотя у них зачастую было по 7–8 «советских» двоек.

Началась война. Мы из типографии носили тюки газет на станцию, а по окончании школы всех отправили в пионерский лагерь за 12 километров от города. Немцы были уже близко, но нам говорили, что это десант. Большинство воспитателей и сотрудников детдома разбежались. Директор детдома Полина Евгеньевна Панасюк украла мыло, материал, а у детей, чьи родители были арестованы, – личные вещи. У Эли Юян – скрипку, у меня – отрез крепдешина, у Нины Исакианс – золотые часы. Продав мыло и вещи, она уехала на пароходе, бросив мальчиков в осажденной Одессе без копейки денег.

По окончании войны Панасюк П.Е. работала зав. санаторием, продолжала воровать и в конце концов повесилась.

В пионерском лагере мы узнали, что город окружен, остался путь на Одессу. Я, Эля Юян и Маша Поливанова босиком в трусиках и ситцевых платьицах, взяв портфель семечек, пошли на Одессу, но нас не пропустила воинская часть, не пустили даже переночевать в деревню. К утру мы вернулись, все плакали и обнимали нас. Потом приехала завуч Лариса Антоновна Шадурская, собрала всех 40 человек старших (всего было 400 детей), и сказала, что войны начинаются и кончаются, что старшие должны погибнуть и спасти малышей, которым жить после войны. Мы распределились по работам, у нас было 14 коров, которых доила Наталка Ляшко, а я ей помогала. Мы жали, вязали снопы, убирали подсолнечник и т. д. Малыши на брезенте теребили подсолнечник, запасались топливом, месили и сушили кизяк. По просьбе председателя колхоза помогали убирать урожай. Он дал нам мед и поросную свинью, которая впоследствии принесла нам 14 поросят.

Когда из города ушли передовые фронтовые части немцев, мы, старшие дети отремонтировали глинобитные дома, и все переехали в город. Всю работу выполняли дети. Я, Эля Юян, Наталка Ляшко, Айна Саулит работали [при немцах] прачками, были оформлены на полставки. Без топлива, без мыла мы на деревянных досках стирали белье, кипятили, гладили и вывели советских вшей. Многие работали в парикмахерской, в швейной, уборщицами, подавальщицами, поварихами, ухаживали за свиньями, а мальчики – за лошадьми. Постепенно начали забывать про голод – воровать было некому.

Через Новоукраинку трое суток гнали наших военнопленных. Мы свои пайки хлеба отдавали младшим, а те совали их в руку самым больным... Женщины кидали продукты в толпу пленных, начиналась свалка, и немцы тут же расстреливали военнопленных, колонна уходила, а женщины хоронили убитых пленных в овраге. Потом мы с подводой ездили по улицам, читали молитву и просили милостыню для военнопленных. Овощи варили, и маленькие мальчики отвозили еду на повозке в лагерь «Адабаш». Детей немцы в лагерь пропускали.

Старших детдомовцев, кому исполнилось 16 лет, [немцы] стали гонять на строительство моста, их предупредили, что угонят в Германию. Верочка, самая красивая девочка, вышла замуж в деревню за семидесятилетнего старика, чтобы не ехать в Германию. Лариса Антоновна предупредила Олю (Голду) Червинскую, чтобы она уходила в деревню прятаться, но через 2 месяца она вернулась, ее никто не взял. Ночью в спальню пришли полицаи, по спискам вызвали еврейских детей и увели. Мы думали – в гетто, мы отдавали им самое дорогое – открытки, платочки, шарфики. На следующий день узнали, что все евреи в городе были расстреляны. Впоследствии оказалось, что немцы затребовали списки детдомовцев, а в списках была указана национальность, на что тогда никто не обратил внимания.

Когда через город из Польши отступали беженцы, к нам в детдом прибились два еврейских мальчика и девочка, блондинка с голубыми глазами, у нее был ортопедический ботинок. Они совершенно не говорили по-русски. Девочку мы назвали Маша, она прижилась у нас в прачечной, была слабенькая, но старалась помогать. Эти дети выжили, их никто не выдал.

Шестидесятилетней Ларисе Антоновне Шадурской после освобождения Украины дали 15 лет лагерей, где она и погибла.

Отправили в Германию из детдома первую партию, а в августе 1942 года – вторую партию тех, кому исполнилось 16 лет. Потом была отправлена третья, последняя партия. Нас везли в город Кёльн, но по дороге в городе Губен человек 12 продали на бирже труда в различные фирмы. Весной 1943 г. я, Эля Юян и Леля Полякова совершили побег. Мы пробежали через Германию и Польшу, а на границе с СССР, в Белоруссии, нас арестовали [немцы] и более года возили из тюрьмы в тюрьму (Эссен, Кассель, Дюссельдорф и др.).

В 1944 году нас привезли в Кёльн, в филиал лагеря Бухенвальд Месселагерь, потом направили в гестапо г. Кёльна. Город сильно бомбили, и нас направили на работу на аэродром, где из-за бомбежек немки не хотели работать. Там нас освободили американские войска, эшелоном отправили в фильтрационный лагерь города Магдебурга. Нам предложили пойти работать в в/ч, оказалось, что это МГБ, пришлось скрыть, что родители арестованы. Мои подруги вышли замуж и уехали в СССР, а меня арестовали как ЧСИР. Из тюрьмы чудом удалось вырваться.

В Белоруссии встретилась с освободившейся из лагеря мамой, но после вызова в МГБ пришлось срочно уехать на Сахалин. С трудом училась, работала в школе и в РОНО, скрывала факты биографии, хотя скрывать было нечего. Сейчас я инвалид I группы, совершенно одинокая (в концлагере прошла стерилизацию). Жить мне помогает стремление помочь другим.

Волынская Альдона Владимировна,
г. Москва.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Партийный работник; арестован в Истре в 1937 г., в 1938 г. расстрелян.

2. Работала в КУМЗе, затем инструктором райкома; в 1938 г. арестована как ЧСИР.

Архив МИЛО «Возвращение». Рукопись.

В Исправительно-трудовых лагерях и колониях НКВД СССР содержится вместе с осужденными матерями 9400 детей в возрасте до 4-х лет, из них из-за отсутствия мест только 8000 детей помещены в детские учреждения, функционирующие в лагерях и колониях.

В тюрьмах НКВД также содержится 2500 женщин с малолетними детьми.

Кроме того, в лагерях, колониях и тюрьмах имеется 8500 беременных женщин, из них на 9-м месяце беременности около 3000 человек.

Дальнейшее содержание малолетних детей в тюремных камерах и бараках лагерей и колоний вместе с заключенными считаю невозможным.

Прошу Вашего распоряжения об ассигновании 1,5 миллиона рублей для организации в лагерях и колониях детских учреждений на 5000 мест и на их содержание в 1941 году 13,5 миллионов рублей, а всего 15 миллионов рублей.

Вопрос об отпуске 15 миллионов рублей на эти цели согласован с Начальником ЦПФО тов. БЕРЕНЗОНОМ, за счет сверхплановых поступлений от осужденных к исправ. труд. работам.

Начальник ГУЛАГа НКВД СССР ст. майор государственной безопасности Наседкин

ГАРФ. Ф. 9414. Оп. 1. Д. 42. Лл. 26–27. Машинопись. Копия.

В годы ВОВ я проживал в г. Клинцы Брянской обл., в марте 1943 г. немцами был забран и с большой группой мужчин разных возрастов увезен в к/лагерь г. Гомеля. Мне было 15 лет. В конце апреля перегнали в к/лагерь г. Брянска, пос. Урицкого, где заставляли работать на земляных и строительных работах. Затем сгруппировали строительный отряд около ста – ста пятидесяти человек с обозом и охраной и погнали на работы: ремонт мостов, мощение настилов через болота, ремонт дорог, строительство землянок, блиндажей, рытье окопов, повал и распиловку деревьев. На лошадях треловка бревен, подвоз песка и земли.

Когда пас лошадей, выбрал случай без надзора охраны, убежал с целью отсидеться до прихода наших войск, но наткнулся на немцев и был доставлен в свой лагерь. Несколько дней держали в сарае под охраной без еды, сильно избивали, обливая водой, чтоб привести в чувство. Был сентябрь 1943 г., ночи холодные, застыл. Вскорости начался фурункулез по всему телу, но от работ не освобождали. Работая и продвигаясь на запад через Брянскую, Витебскую, Смоленскую области, прошли Белоруссию. В сентябре 1944 г. в районе городов Белосток–Сокола бежал к наступающим нашим войскам. Допросили в контрразведке фронта, в фильтрационном лагере г. Белостока, фильтрационном пункте г. Волковыска. Там получил в военкомате приписное удостоверение призывника и с разрешением уехал домой в г. Клинцы Брянской обл.

Становясь на учет в военкомат в своем городе, был направлен в КГБ на проверку. Там посадили в КПЗ и две недели проводили по ночам допросы. Затем следствие прекратили, не найдя с моей стороны противоправных действий. Отпуская, следователь сказал: «Иди живи, но живи тихо». А дома мама еще прибавила: «Слава Богу, что добром отпустили, живи тише воды ниже травы, сынок».

Я подолгу задумывался, почему у меня такая злая судьба, перемешанная с лихом?

После удачного побега Родина меня встретила не как мать, а как мачеха. В 15–17 лет принял такие мучения в фашистских лагерях. Работа до полного изнеможения под надзором охраны, окрики, избиение, одежка – рвань, продуваемая-промерзаемая, все время впроголодь, одна мысль сверлит, где наесться. Пошел на смертельный риск, на второй побег. Домой вернулся с цингой. Передние нижние корни зубов оголились. Фурункулез мучил все зимы 20 лет.

И после прожитого этого полукошмара, в ушах, в голове постоянно звучало: «Живи, но живи тихо».

Я конечно, понял намек следователя, он знал что моего отца, священника, арестовали в 1937 г. и прислали извещение, что осужден на 10 лет без права переписки. Значит, я еще и сын врага народа. Да конечно, ведь после ареста отца меня исключили из пионеров. А мама – как она могла, работая за 72 руб. в месяц, прокормить себя и меня?! Когда она подавала заявление, чтоб дали мне путевку в пионерлагерь, инспектор отвечала, нагнув голову: «Возможности нет». Да ведь сыну врага народа, как можно?

В 1962 г. на запрос в Брянскую прокуратуру о судьбе моего отца ответили: умер в лагере в 1942 г. от сердечно-сосудистой недостаточности, и выслали справку: реабилитирован за недоказанностью обвинения. Истину о судьбе отца узнал через 57 лет.

Ответили 28 ноября 1994 г. А мне показалось, что ответили из 1937 года.

Прилагаю ответ прокуратуры. Какая-то путаная абракадабра!

«Проверкой уголовного дела установлено, что Ваш отец Лисовский М.С. был привлечен к уголовной ответственности за то, что будучи священником в с. Нижнем Стародубского района Брянской области, в 1936–1937 г.г. среди верующих проводил антисоветскую агитацию, читал контрреволюционные проповеди, доказывал, что законы советской власти направлены на ухудшение жизни трудящихся, и высказывал повстанческие настроения. За эти действия он 27 ноября 1937 года особой тройкой при УНКВД по Орловской области подвергнут расстрелу.

В связи с тем, что по делу не было собрано достаточных доказательств вины репрессированного, по протесту прокурора области 9 августа 1962 г. президиум Брянского областного суда постановление тройки в отношении Лисовского М.С. отменил и дело производством прекратил за недоказанностью обвинения.

Оснований для изменения формулировки прекращения дела – за отсутствием состава преступления не имеется. Независимо от этого Ваш отец считается реабилитированным.

По вопросу внесения в справку о реабилитации дополнения, что он был священником, следует обратиться в Брянский областной суд, который его реабилитировал.

Сведениями о месте захоронения Вашего отца не располагаем».

В.М.Лисовский, г. Москва.

Архив МИЛО «Возвращение». Рукопись.

Мы с мамой А.С.Бойцар-Дидур, 1914 г. р., проживали во Львовской обл. Пустомытовского р-на, с. Полянка. Время было трудное – послевоенное, 1947 год. Мама работала на железной дороге, продавала билеты на проходящие поезда и несла дежурства. Мне было восемь лет, и я помню, как мы с мамой боялись ночей, дом был огромный, двухэтажный, с залом ожидания для пассажиров и билетными кассами. Мама на ночь запирала все замки, какие можно, и мы часто не зажигали лампу, потому что по ночам часто стреляли, а к нашему колодцу могли прийти за водой какие-то люди. А утром говорили, что кого-то ловили, это называлось облавой. Однажды ночью у колодца поили лошадей и даже сломали его. Мама меня учила молитвам, и мы молились Богу, так она меня отвлекала, чтобы я от страха не плакала.

Однажды пришли вооруженные люди и забрали маму, а я залезла на подоконник, смотреть, куда все пошли с моей мамой. Дверь за собой не закрыли, были сквозняки, темно, страшно и очень холодно. Я просидела на подоконнике в ожидании мамы до утра, а утром соседи шли к нам за водой в колодец и обнаружили меня – закоченевшую, заплаканную – на подоконнике. «А где мама?» Я сказала, что могла, и они меня взяли к себе. Потом давали по очереди хлеб и молоко, и я носила передачу маме. Это был ужас, идти километров 10–15 пешком до района, успеть до 7.30, после окошко закрывалось и передач не принимали. Я ходила полураздетая, босиком по утренней холодной росе и в дождь, до ужаса боялась собак и цыган. Так я ходила три месяца каждый день, иногда через день, надеясь каждый раз вернуться с мамой. За это время все, что было в доме, куда-то делось, и я была ничья. Когда я пыталась прийти к родственникам хотя бы покушать и переночевать, то меня почти все не пускали или спрашивали тихонько: «Тебя никто не видел?» Я говорила «нет» и старалась ходить огородами, чтобы действительно меня никто не видел, я уже к этому привыкла, только не могла понять, почему меня не должны видеть люди. Я очень честная девочка, даже чужих яблок в саду не брала, хотя очень хотелось... Однажды передачу не взяли, и военный дядя сказал: «Девочка, не плачь, твоей мамы нет, ее увезли во Львов, иди ко мне, поешь». Но я убежала, очень испугалась всего сразу и куда-то бежала, добежала до перелеска и вот они, цыгане, но они почему-то меня не обижали и даже посадили к костру. После начались мои скитания по-настоящему.[Вместо того] чтобы ходить в школу, я пошла наниматься в няньки к разным семьям, но на это не все соглашались. Мне приходилось пасти чужих коров, собирать колоски и тереть в ладони, кушать зерна, картошку с выкопанного поля собирать и печь. Вообще я была без документов, денег, и одна. Болела воспалением легких и туберкулезом. Какое-то время я обманывала дежурных по вокзалу во Львове, что я жду поезда, который будет утром в 5–6 утра, это я узнавала из расписания поездов, и меня не выгоняли. Таким образом, я спала на лавке, потом все дежурные узнали мои уловки, некоторые делали вид, что верят, а злые выгоняли, я от них пряталась и очень боялась, особенно взрослых дядей, они могли приставать – даже ко мне.

Тем временем маму осудили на четыре года лишения свободы и десять лет ссылки по ст. 54, пункт 12 УК УССР [1] в Красноярский край.

Спустя 13 лет я смогла-таки поехать к маме. Встретились в Сибири два самых родных человека, мать и дочь, и в тоже время мы обе были чужие – говорили невпопад, больше плакали и молчали.

Все не опишешь, это был страшный сон и как будто не со мной. Как я выжила, не знаю и никто не знает, знает только Господь Бог.

Я постоянно молилась – автоматически и на ходу. Я так привыкла и очень старалась выжить, выжить достойно, насколько это возможно. Я даже прыгала на ходу с поезда, со старого трамвая, думала, что меня заберут как хулиганку, посадят в тюрьму и отправят к матери, но этого не случалось. Сделать что-то еще я не могла по сути своей. Сама ходила в милицию во Львове по ул. Мира и просилась, чтобы меня отправили к маме, я не могу больше так жить, без документов и вообще, но посмеются дяди милиционеры и скажут: «Иди, девочка, домой», – а сами не верили, что эта девочка не имеет дома и вообще ничья.

Но Господу было угодно, чтобы я выжила. И я выжила. Оказалось, что моя мама ни в чем не виновата, да иначе и быть-то не могло, что она могла поделать, женщина с ребенком, муж которой не вернулся с войны?! Они не были официально зарегистрированы, он после плена выжил в Польше и там остался, боялся возвращаться домой, да и дома-то не было.

Я только 3 года тому назад нашла его могилу во Вроцлаве. Чувство было неописуемое, я могла поклониться могиле и сказать: «Простите меня, Тато, я вас знойчила».[2] Мама умерла, так и не узнала, что я нашла могилу отца.

Очень изощренно была испорчена жизнь, я не обозлилась на весь народ, как это бывает, с Божией помощью выжила, но безумно трудно, хотя и реабилитирована. Никто ничего не вернул.

Вот и все, если коротко.

Писать об этом трудно и больно, простите.

Капралова Надежда Васильевна, г. Москва. 10.11.2000 .

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Аналог статьи 58 УК РСФСР.

2. Нашла (укр.)

Архив МИЛО «Возвращение». Рукопись.

В 1946 г., когда была засуха, из-за которой образовался голод на Украине, я обратилась к Сталину с письмом, в котором просила помочь умирающему от голода населению хлебом и не допускать ненужных послевоенных жертв. Через год, за три дня перед реформой 11 декабря 1947 г. меня арестовали. Следователь Терещенко Иван С. (полного отчества не помню) предъявил обвинение, как клевета, и что никакого голода не было и быть не могло. В течение месяца этот изверг – явный фашист – издевался надо мной изощренными пытками, видимо, очень обучен был, ведь я была арестована, [имея] 3,5 месяца беременности. После, аж 8 февраля 1948 г., меня осудили сроком на 6 лет, в лагере я родила сына. А сколько было в материнском лагере в д. Холочь, Гомельской области погублено невинных маленьких деток! Ежедневно по 30–35 деток умирали от истощения, их закапывали в «братские могилы», как котят.1

Н.С.Зубова, ветеран войны и труда

Архив НИПЦ «Мемориал».

г. Москва

Объявляя Указ Президиума Верховного Совета СССР от 13 июля 1954 года «Об отмене Указа Президиума Верховного Совета СССР от 26 ноября 1948 года «Об уголовной ответственности за побеги из мест обязательного и постоянного поселения лиц, выселенных в отдаленные районы Советского Союза в период Отечественной войны» и Постановление Совета Министров Союза ССР от 5 июля 1954 года № 1439-б49сс «О снятии некоторых ограничений в правовом положении спецпоселенцев», –

ПРИКАЗЫВАЮ:

[…]

8. В месячный срок снять с учета органов МВД детей спецпоселенцев всех категорий, родившихся после 31 декабря 1937 года, и впредь детей на учет спецпоселения не брать.

Об освобождении из спецпоселения детей объявить их родителям или опекунам и сделать соответствующие отметки в книгах посемейного учета со ссылкой на настоящий приказ.

9. Детям старше 16 лет для поступления в учебные заведения разрешать выезд в любой пункт страны.

Зачисленных в учебные заведения снимать с учета спецпоселения по заключениям МВД–УМВД.

Министр внутренних дел Союза ССР генерал-полковник С.Круглов

ГАРФ. Ф. 9401. Оп. 1. Д. 1360. Л. 398–400. Подлинник.

Текст взят с сайта Альманах "Россия ХХ век", Документы